Фриц Тиссен - Я заплатил Гитлеру. Исповедь немецкого магната. 1939-1945

• Название: Я заплатил Гитлеру. Исповедь немецкого магната. 1939-1945
• Автор: Фриц Тиссен
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9524-3704-3

В мемуарах Фрица Тиссена раскрыты основные механизмы одного из самых парадоксальных мировых кризисов, шокирующие подробности проведения антиеврейской кампании и внедрения системы концентрационных лагерей, а также причины поражения Германии во Второй мировой войне. Исповедь разочарованного и подвергнутого гонениям Тиссена внесла неоценимый вклад в разоблачение национал-социалистического режима и подвела итоги жестокого идеологического эксперимента над немецким народом.

---

В Киле экипажи военных судов подпали под влияние социалистической пропаганды, вышли из повиновения и совершили попытку восстания[3]. Начиная с 1918 года экстремистская агитация приняла еще более революционный характер. Пример, поданный русской революцией и тайно поддержанный высшим немецким командованием, серьезно повлиял на события в Германии. Большевики, захватившие власть в Москве во время Октябрьской революции, отправляли через границу своих самых опасных агентов. Волнения прокатились по всей Германии; женщины и дети выходили на демонстрации против перебоев в снабжении продовольствием или в защиту мира. На фронте Людендорф предпринял последнюю попытку разрешить проблему военным путем. Успех наступления 1918 года поначалу укрепил моральное состояние немецкого народа. Окончательное поражение деморализовало народ.

Ни армейские офицеры, ни даже огромные солдатские массы не избежали влияния пораженческой и революционной пропаганды. Измученная армия не устояла под подавляющим превосходством вражеских войск.

В октябре 1918 года призрак революции начал обретать плоть. Социалисты крайне левого крыла сформировали группу под названием «Спартак»[4] в честь римского гладиатора, начавшего в 73 году до н. э. третье восстание рабов. Группа «Спартак» впоследствии стала Коммунистической партией Германии (КПГ). Радикальные элементы, вдохновленные примером русских, готовились к образованию рабочих и крестьянских советов, то есть «Советов». Буря приближалась.

Первый гром грянул в Киле. Мятеж в имперском военном флоте в начале ноября ознаменовал начало немецкой революции, быстро распространившейся по всем городам Северной Германии. Еще до подписания перемирия социалистические демонстрации прокатились по улицам Кельна. Солдат, возвращавшихся с фронта, разоружали прямо на вокзалах. Большинство из них сочувствовало толпе. Поначалу умеренным социалистическим лидерам удавалось предотвращать беспорядки в рейнских городах, но прибывшие из Киля делегаты мятежников, сопровождаемые профессиональными агитаторами, изменили ситуацию. В крупных промышленных городах – Хамборне, Мюльхайме и Эссене – быстро были созданы и захватили власть рабочие и солдатские советы.

Крупный рейнский промышленник Хуго Штиннес вел переговоры с профсоюзами в Рейнско-Вестфальском регионе с целью избежать беспорядка и саботажа. Он добился обещаний, гарантирующих порядок и общественный мир в регионе, но часть рабочих, подпавших под влияние революционной пропаганды, отказалась подчиняться руководству социал-демократической партии. Рабочие и солдатские советы распахнули ворота тюрем и освободили политических узников последних двух лет. Вместе с ними на свободу вышло множество личностей с весьма сомнительным прошлым; они могли быть как искренними революционерами, так и уголовными преступниками.

В Мюльхайме мы провели пять тягостных недель. Рабочие и солдатские советы, оказавшиеся у власти, повсюду расклеивали предупреждения о наказании за экстремистские выходки и грабежи, однако улицы больше не были безопасными. Если вначале количество умеренных в советах составляло большинство, то теперь они уступили давлению крайне левых агитаторов.

Вечером 7 декабря у моего дома появилась группа мужчин, вооруженных винтовками и пистолетами. Они пришли арестовать меня, но забрали и моего отца, несмотря на то что ему было семьдесят шесть лет. Нас сопроводили в тюрьму Мюльхайма, где к нам вскоре присоединилось четверо других промышленников. Глубокой ночью нас разбудили, и дюжина похожих на бандитов личностей, вооруженных винтовками, вывела нас во двор. Я подумал, что нас ожидает казнь, но, как оказалось, они собирались вывезти нас в Берлин. Охранники ввели нас в вагоны третьего класса и сели у дверей, несомненно, чтобы предупредить любую попытку побега. Было холодно. К счастью, отец успел захватить с собой одеяло. Следующим вечером поезд остановился на потсдамском вокзале Берлина. На платформе нас ожидал военный отряд. Сопровождающие передали нас новой охране и удалились, отпуская язвительные замечания. Мой отец обратился к одному из охранников и очень вежливо попросил принести забытое в поезде одеяло. «За кого вы меня принимаете? – высокомерно спросил тот. – Я начальник полиции Берлина!»

Позже я узнал, что это был Эмиль Эйхгорн, опасный коммунистический агитатор, служивший Советской России и во время революции самолично назначивший себя начальником полиции Берлина. Он превратил полицейское управление на Александерплац, известное как «Красный дом», в крепость и подобрал личную охрану из самых сомнительных берлинских пролетариев, в большинстве своем бежавших из тюрьмы. Поговаривали, что Эйхгорн приказал арестовать многих чиновников прежнего режима и политических оппонентов и казнил их без суда во дворе полицейского управления. Месяц спустя этот странный начальник полиции организовал бунты на улицах Берлина, и социал-демократическое правительство обратилось к армии с призывом выдавить его из «Красного дома», где он забаррикадировался и подвергся настоящей осаде.

И в руки такого человека мы теперь попали. Он забрал нас в полицейское управление и допросил.

«Вы обвиняетесь, – заявил он, – в измене и антиреволюционной деятельности. Вы – враги народа и просили ввести французские войска, чтобы помешать социалистической революции».

Ни один из нас не имел никаких контактов с французской оккупационной армией. Мы стали возражать.

«Не пытайтесь отрицать, – грубо продолжал Эйхгорн. – Я хорошо информирован. Позавчера вы совещались в Дортмунде с другими промышленниками и решили послать делегацию к французскому генералу с просьбой оккупировать Рур. Это измена. Что вы на это скажете, господа?»

Мы в изумлении посмотрели друг на друга. Никто из нас не ездил в Дортмунд. Лично я ничего не знал о таком решении. Позже я узнал, что подобного совещания вообще не было. Мы с отцом смогли представить алиби. Мы целую неделю не покидали Мюльхайм, что могли подтвердить многочисленные свидетели.

«Знаю я этих свидетелей! Сплошь буржуи! – жестко ответил Эйхгорн. – Их слова ничего не стоят. Уведите арестованных».

Нас вывели из кабинета начальника. О спокойствии не могло быть и речи. Неужели мы избежали смерти в Мюльхайме, чтобы быть расстрелянными здесь? Вскоре какой-то служащий сообщил нашим охранникам, что в полицейском управлении для арестованных больше нет места.

«Забирайте их в Моабит», – сказал он.

Моабит – главная берлинская тюрьма. У ворот полицейского управления нас ждал тюремный фургон. Сквозь решетки мы видели возбужденные толпы на улицах Берлина; близ Александерплац патрулировал автомобиль с пулеметом. Через двадцать минут наш фургон вкатился в тюремный двор. Встретивший нас начальник тюрьмы сказал: «Я ничего не знаю о вашем деле. В любом случае, может, и лучше, что вы здесь. Со мной, по крайней мере, вы в безопасности».

Его слова, казалось, подтверждали мрачные слухи о казнях в полицейском управлении. Начальник Моабитской тюрьмы был старым служакой, подчинявшимся прусскому правительству, а не внушавшему ужас начальнику полиции.

Моего отца – из-за преклонного возраста – поместили в тюремную больницу. Он воспринимал случившееся с потрясающим спокойствием: «Не беспокойся, в моем возрасте ничего особенного со мной случиться не может». Остальных – и меня в том числе – заключили в камеры для подследственных. Нашу жизнь там можно назвать почти шикарной. Каждый день нас выводили на прогулки в тюремный двор. Позже я получил множество писем от узников с воспоминаниями о совместном пребывании в Моабите.

На следующее утро в мою камеру вошел тюремный протестантский священник с утешениями своей веры. Я сказал ему, что я католик. Он ушел, не попрощавшись. Я был вне его компетенции. Явившийся через несколько минут католический священник произнес небольшую речь, которую я буду помнить всю свою жизнь. «Да, я знаю. Всегда одно и то же: в первый день вы притворяетесь мужественным и не верите, что с вами может что-то случиться. Но подождите третьего дня, и увидите, что c вами произойдет, когда вы узнаете о своей судьбе. Тогда вы будете раздавлены». Этот добрый человек думал, что нас уже приговорили к смерти, и разговаривал со мной так, как привык разговаривать с приговоренными преступниками. Чтобы убедить их принять отпущение грехов и раскаяться в совершенных преступлениях, он пугал их вероятными суровыми наказаниями.

На четвертый день нас всех освободили. Возможно, Эйхгорн проверил наши заявления и ничего криминального не обнаружил. Таким был мой первый контакт с революцией 1918 года.

19 ноября я стал свидетелем возвращения войск в Кельн. На рассвете 6-я и 17-я армии походным порядком прошли по рейнским мостам. Город был расцвечен флагами, население приветствовало солдат, угощало их кофе и сигаретами.