В. Цареградский - По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг.

• Название: По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг.
• Автор: В. Цареградский
• Издательство: Магадан: Кн. изд-во
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1980

Герой Социалистического Труда, участник Первой Колымской экспедиции, руководитель Второй, Третьей и Четвертой экспедиций, а с 1938 года руководитель геологоразведочной службы Дальстроя В. А. Цареградский делится воспоминаниями об экспедиции 1930–1931 годов, которая, наряду с другими, составила значительную страницу в истории планомерного исследования и освоения Северо-Востока СССР.

---

Когда несколько спал первый порыв, мы перешли к планомерному исследованию. Стали производить замеры, зарисовки, последовательное описание слоев пород, слагающих этот обрывистый берег. Порой подобраться к нужному участку с обнаженными слоями было очень трудно из-за крутизны или текучих осыпей щебенки. Приходилось молотком или кайлом выбивать ямки — ступеньки, поддерживать и тащить друг друга. Бывало, что кто-то из нас срывался и скатывался вниз вместе с осыпью, но снова упорно карабкался вверх, стремясь не отстать от других. Ноги у всех были в ушибах, руки в ссадинах и порезах, но в азарте мы не замечали ни боли, ни усталости, ни времени. Между тем проходил час за часом. Солнце склонялось к горизонту — дни были уже по-осеннему короткими. Дважды приходили из лагеря звать нас обедать, но мы не могли оторваться.

Только когда солнце скрылось за лесистыми горами и в долине сразу потемнело, мы нехотя и вместе с тем с радостным чувством облегчения разогнули спины. Ломило поясницу, ныли руки, ноги подкашивались. Постояв несколько минут и полюбовавшись закатом, занимавшим чуть не треть неба, и высветленной гладью широкой реки, мы медленно спустились с обрыва и побрели к стоянке. Хорошо, что она была совсем рядом.

Здесь нас ждала полная идиллия. Горел костер, среди расставленных мисок возвышалась горка свежеиспеченных лепешек, распространялся аппетитный запах от макаронного супа. Это были старания дежурного «повара» старшего рабочего дяди Вани, который отличался умением вкусно готовить.

Он прибыл к нам с группой зейских старателей, быстро завоевал авторитет у молодых рабочих, и они уважительно стали называть его дядей Ваней. Был он среднего роста, кряжист, с крупными руками, крепкими кривоватыми ногами. Движения его хотя и были неторопливы, иногда неуклюжи, но делал он все ловко и основательно. Выглядел он старше своих сорока трех лет, на вид был суровым и молчаливым. У него было открытое русское лицо, слегка приплюснутый нос и крупный рот, обрамленный русой бородкой и короткими усами. Старшим среди рабочих он стал благодаря безотказной исполнительности и сообразительности. Эти качества плюс многолетний опыт и позволили Горанскому рекомендовать мне в Хасынскую экспедицию дядю Ваню.

…Сняв тяжелые, наполненные камнями рюкзаки и умывшись холодной водой, мы с наслаждением расселись по краям брезента у ярко вспыхнувшего костра и принялись за еду. На этот раз был роскошный десерт: по случаю открытия угленосной толщи вскрыли две последние банки абрикосового компота. Было так хорошо, как никогда.

Хотя дальнейшую работу решили отложить до утра, я все-таки не утерпел и взялся за записи. Мария Яковлевна и Юрий Константинович вместе с рабочими принялись разбирать и надежно упаковывать собранные образцы и пробы угля. Незаметно в тихих разговорах наша работа подошла к завершению: я сделал записи в дневнике, а им осталось сложить упакованное во вьючный ящик.

В этот вечер у костра поведал нам свою исповедь дядя Ваня. Рассказывал он тихо, глуховатым голосом, неторопливо, словно не сразу все припоминая:

— Был я дважды женат, но ни одной жены нет в живых. Первую убили колчаковцы вместе с тринадцатилетним сыном. Мальчонка заступился за мать — вцепился зубами в пьяного казака. А перед этим отца повесили за то, что я тогда в партизанах был.

Вернулся — семьи нет, дом сожжен, все хозяйство разорено. Мать ютится у чужих. Пошел белковать, работал в наем. Кое-как построил избенку. Забрал мать, снова женился. Чтобы заработать, ходил на Зейские прииски. За это время родился сын. За год заработал немного, купили на это коровенку да справили одежу. Начал работать дома по хозяйству. Летом крестьянствовал, зимой уходил белковать в тайгу. Жизнь стала налаживаться. Через год с лишним после сына родилась дочка. Но опять пришло горе: после родов умерла жена. Остались вдвоем со старухой матерью и двумя малыми детьми: двухлетний сынишка да дочка грудная. Спасибо соседке — помогла выкормить. Затужил. Хозяйство плохое, работник один, прокормить семью трудно. Только и подмога, что корова. А тут слух прошел, что на Алдане нашли несметные богатства золота. Зарабатывают хорошо. Уговорил один односельчанин. Бойкий такой мужик был, несколько раз ходил на прииски. И мы с ним подались на Алдан. Заработали не так чтобы много, но хозяйство можно было поправить. Лошадь купить, одежу всем справить. Вскоре по возвращении пришли соседи отметить приезд. Посидели, выпили как следует, закусили. Оно вроде и довольно, да подошел еще народ — приисковые ребята. Еще выпили. Попросили показать золото. Надо бы отговориться, а я показал и положил за божницу: мать держала икону в переднем углу. Пьяный уже был. Мне немного надо, я редко выпивал и много не пил. А тут сплоховал, поддался на радостях, уговорили. Притащили браги, самогона. Выпил с ними через силу еще и ничего дальше не помню. Очнулся на сене в сарае. Не помню, как очутился там. Чую, проспал долго. Встал. Голова чумная, руки дрожат. Пришел в дом. Мать на печи стонет, детей соседка увела. Выпил огуречного рассола, поел квашеной капусты. Очухался немного, вспомнил, что мешочек с золотом не прибрал. Посмотрел за божницей — нет. Пошарил по карманам — нет ни золота, ни денег никаких. Спросил мать. Говорит, не знает, не видала, не прибирала.

Погоревал, потужил, поругал всяко себя и дал зарок не водиться с компаниями и не пить. Мать плачет, причитает, клянет меня за дурость. Тошно совсем мне стало. И вскоре уехал поправлять дело опять на Зейские прииски. На Алдан больше не пошел.

На прииске прослышал про вашу экспедицию на Колыму от Петра Майорова. Он работал промывальщиком в вашей Первой экспедиции. Приезжал на побывку. Да вы же поручение ему прислали, чтоб подобрал с собой надежных рабочих в эту экспедицию. Вот я и попросился у него. С ним и приехали…

Как подумаю о матери и детях моих горемычных, так сердце тоской заходится. Сыну седьмой годок пошел, пора в школу. А дочке пятый. Славные такие растут. Хочу обязательно довести сына до какого-нибудь учения. Чтобы специальность была, не маялся, как я — ведь только три класса прошел…

Мы долго молчали под впечатлением грустного рассказа дяди Вани. Все искренне стали заверять его, что вернется он к семье и займется воспитанием своих детей, станет опять хозяином в доме.

Так за разговорами вечер незаметно уступил место ночи. Долина погрузилась в темноту. Лишь вверху, сквозь кружевные вершины ив и тополей, куда тянулась струйка дыма от костра, был еще виден призрачно-слабый свет и редкие звезды. Костер догорел. Над тлеющими углями вспыхивали отдельные короткие языки пламени. Становилось все холоднее. Нехотя мы поднялись и разошлись по палаткам.

Проснулся я внезапно. И тут же почувствовал, что рядом с палаткой кто-то стоит и дергает растяжки. Затаив дыхание, я прислушался и понял, что возле палатки лошадь. «Наверное, запуталась в растяжках», — подумал я и вышел помочь ей освободиться. Протянутой в темноте рукой я наткнулся на лошадь и почувствовал, что она мелко дрожит и слегка покачивается. На тихий окрик и похлопывание лошадь никак не реагировала. Тогда я разворошил костер, подбросил сухих веток и при вспыхнувшем пламени рассмотрел, что это Сокол. Он продолжал стоять у самой палатки, как-то неловко расставив передние ноги, покачиваясь и дрожа всем телом. Голова была опущена, и он не поднимал ее на мой зов. Поначалу, решив, что он дрожит от холода, я перенес горящие головешки ближе к лошади и подложил побольше веток. Но Сокол продолжал дрожать и никак не реагировал на горящее пламя. Из глаз его текли крупные слезы. В какой-то миг Сокол зашатался еще сильнее, ноги его подкосились, и он завалился набок возле палатки.

Услышав шум, вышла заспанная и встревоженная Мария Яковлевна, а из соседней палатки — дядя Ваня. Узнав о несчастье, он также встревожился — вторая лошадь погибает неизвестно отчего. Дядя Ваня пошел проверить, не погибли ли другие. Но вскоре он вернулся и сообщил, что остальные живы, мирно пасутся.

Спать мы больше не могли. Все были подавлены случившимся. Высказывали всякие предположения, догадки, опасения. Всех охватила тревога: успеем ли добраться…

Теперь у нас оставалось пять лошадей. Можно было ехать верхом только двоим: дяде Ване, ведущему караван, и кому-то из нас замыкающим. Все лошади, в том числе передняя и последняя, были нагружены вьюками. Я сразу отказался от езды, решив идти пешком. Николай тоже. Следовательно, чередоваться оставалось Марии Яковлевне и Дзевановскому…

Шли в этот день торопливо, ненадолго останавливаясь на привалы. Погода заметно ухудшилась. Усилился встречный ветер. К счастью, крутой берег закончился после поворота реки, и мы шли опять вдоль поймы. Противоположный берег был более просторным и ровным. Решили перейти через русло по широкому, казавшемуся мелким перекату. Вместе с дядей Ваней благополучно добрались до мели на противоположном берегу. Течение было настолько сильным, что, если бы не шесты, нас сбило бы с ног.