Ал. Буртынский - Искатель. 1983. Выпуск №1

• Название: Искатель. 1983. Выпуск №1
• Автор: Ал. Буртынский
• Издательство: Издательство «Молодая гвардия»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1983

Ha I, IV стр. обложки и на стр. 2, 35 и 83 рисунки В.ЛУКЬЯНЦА. На II стр. обложки и на стр. 84 и 116 рисунки Ю.МАКАРОВА. На III стр. обложки и на стр. 117 и 128 рисунки Ю.АВАКЯНА.

---

— Ты… о себе или о майоре?

Оба говорили злым шепотом, не желая впутывать остальных.

…обычная, металлическая. Втащит, и пиши пропало. Это-то хоть тебе ясно, если в самом деле не с луны свалился. Идеалист…

Нет, он всегда жил на земле, порой мучительно размышляя, чем же она прочней держится, добром или злом, и может ли добро быть таким же активным и беспощадным, оставаясь самим собой. Идеалист? Выходит, честность не что иное, как наивная простота? Он простак, идеалист? А Борис земной, реалист. «Все мы служим одному делу». Он, видите ли, служит делу вместе с людьми, которым не верит! Боится! Иначе зачем было обманывать их — Клавку, его, майора?!

Было такое ощущение, будто его обворовали, полезли в душу, пытаясь отнять самое дорогое — не его, общее, то, чем живы все, — совесть, и в ответ на его вопли с усмешкой обзывают идеалистом.

— Так вот послушай…

— Не желаю.

— Боишься?

— Отстань. И заруби себе на носу — никогда ничего не боялся.

…слова…

— И не боюсь.

— Даже стрелять в человека, чтобы избавиться от свидетеля? — Он враг!

— Ошибаешься. Он такой же враг, как ты друг. И мог бы свободно тебя пристукнуть, потому что знал о тебе все, а ты о нем ничего. Но решил, пусть с тобой свои разберутся. А ты…

— Слушай, чего ты хочешь? — Борис поморщился. Но Антон видел злую растерянность, метнувшуюся в его глазах, и уже не испытывал жалости. Сказал с раздумчивой усмешкой:

— А ведь ты смог бы продать по «обстоятельствам». И с повинной пришел по обстоятельствам!

— Выбирай слова!

— Точно, смог бы. Потому что идеалы, извини за высокий слог, без людей не существуют, а ты их Ъ грош, не ставил. Никогда! Вот и купили тебя за две копейки. Р-реалист…

Качнулся от внезапного удара в висок. И тут же ударил налитой свинцом рукой. Еще и еще. Резко, как развернутая пружина, в холодной стремительной ярости, не давая ответить, то ли не чувствуя боли, навалился, пока не захрипело под пальцами, обдав горячей волной. Его с трудом оттащили. Потом он слышал возню — Борьку приводили в чувство, скрип открываемой двери, басовитый голос Донченко: «С цепи сорвались? Давай, давай, подымайся, орел», — и отрывистый уговаривающий — Васькин:

— Все в порядке, Марусь, ничего не было, ясно? И ша, не болтай начальству.

— От него скроешь как раз.

— Из-за чего сыр-бор?

— …Старые счеты из-за невесты, — урезонивал Васька.

Голоса переплелись, Антон, словно отключившись, молчал, сцепив меж коленей отяжелевшие руки. На душе было скверно. Кажется, впервые в жизни почувствовал, что мог бы спокойно убить человека. Услышал сипловатый Борькин тенорок, отвечавший не то Ваське, не то Богданычу: «Не волнуйтесь, я свое искуплю, хотя вины моей нет…» — и подумал, что Борька так ничего и не понял и эта его мудреная правота, наверное, помрет вместе с ним.

Для Антона он уже сейчас не существовал. Удалялся, становясь крохотным, как в перевернутом бинокле, почти неразличимым, не оставлял в душе ничего, кроме терпкой досады.

Антон поднялся, весь какой-то. опустошенный, чувствуя страшную усталость и вместе с тем легкость, будто сбросил тяжкую ношу, и пошел на огонек цигарки. Присел рядом с Васькой, прилипнув спиной к шершавой нагретой за день стене, и закрыл глаза.

— Нашли время для свары, — сказал Васька. — А вообще здоров драться, даже не подумаешь.

— Это не свара.

— Знаем, слыхали.

— Сосунки, — проворчал Богданыч, — больше драться не с кем? Война кругом, там и доказывайте.

— Докажем, — ответил за него Васька.

— Ты бы помолчал. В медсанбат тебе надо.

— Транспорта у них нету. Да я и не просился особо… Так, поднывает слегка. А ходить можно. Маруся сказала — до свадьбы заживет, а пока потерпи. Я говорю, если б до нашей с тобой… Шикарная деваха, пудов на пять потянет. Как говорят французы…

— Заткнулся бы со своим французским.

— Не скажи, язык всегда сгодится. На, держи.

— Что это?

— Бекон а-ля рус, парикмахер раскололся. Теткины запасы. — А сам?

— Уже.

— Бери, раз дают, — отозвался Богданыч. — Деликатный какой. Твою махру все скурили.

— О! — сказал Васька. — Это по-нашему. Мое твое, все мое. И значит, общее.

Он понимал — его старались отвлечь от случившегося.

— Во балаболка, — хрипнул со смехом Богданыч. — Завод на сутки… Какой же — ты в мирное время был?

— Грустный. На грусть баба идет. Косяком. Лермонтова читал?

— И много у тебя их было? — спросил Антон.

— Много не много, а одна была и та бросила. Несерьезный, говорит, ничего не достиг.

— Не поймешь тебя.

— Я и сам себя не пойму. А что? Умный человек, он загадка.

Богданыч прыснул. Антон перестал жевать, чувствуя на себе пристальный из темного угла взгляд Бориса.

…Неслышно распахнулась дверь, в сизовато-лунном ее квадрате возникла громоздкая, как бы вглядывающаяся в полумрак фигура старшины, не спеша, вразвалку приблизилась, очевидно, высмотрев их с Васькой, и от этой неслышно надвигавшейся огромной тени со смутно белевшим пятном лица, еще днем поразившего Антона какой-то туповатой, по-детски жесткой непреклонностью, стало не по себе.

— Закурить не найдется? Третий день без курева.

— Что так?

— Да так.

— Военная тайна, — подсказал Васька.

Антон торопливо нашарил кисет с остатком махорки, бросил, и старшина легко поймал его, будто обладал способностью видеть в темноте.

— Смотри, снизошел, — произнес Васька, сцепив пальцы на торчащих коленках. — Слушай, от вас тут письма ходят?

— Какие еще письма?

— Шифрованные, резиденту в Берлин, — фыркнул Васька. — Домой, конечно.

— Женатый? — В монотонном голосе старшины словно бы проклюнулся интерес.

Васька, не ответил, вздохнул, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, словно вопрос старшины горьковато потешил его.

— Спаси бог жениться!..

— Че так?

— Ниче! — фыркнул Васька. — Я тыщу дорог протопал, всего навидался. Как «мессера» детишек косят, вместе с матерями… Голодных, холодных по головам. А эти же войны без конца, как доказывает история. Вдруг опять заваруха, а я женат? Не-е… Жениться — это ж дети…

— Я тоже холост, — баснул старшина, — а жаль…

— Спать дадите? — вдруг подал голос рыжий парикмахер.

— Седня поспишь, — хмыкнул старшина загадочно, — как бы не так.

— Долго нас держать будут? — спросил Васька.

— Немцы держат, — односложно ответил старшина.

В тягостной паузе стали явственней слышны звуки дальнего боя, раскатывающийся горох пулеметной пальбы.

* * *

…Среди ночи Антона разбудил грохот. Где-то вдали тяжело подвывал немецкий миномет, мины рвались с таким треском, будто кто ломал на изгиб сухие дюймовые доски: дальше, ближе, слева, справа и совсем вдалеке. Видно, немцы били вслепую по площадям, в сарае запахло гарью. Донесся удалявшийся скрип повозки, редкие голоса. Солдаты, гомоня, столпились у стены. Горец, матюкаясь, колотил по дверям кулаком. Вдруг Богданыч наддал плечом так, что дверь затрещала.

— Отворяй!

Кажется, он снова развернулся для толчка, но тут брякнула щеколда, и в лунном свете появилась щуплая фигурка майора. Вид у него был слегка встрепанный, но держался он внешне спокойно. Позади маячил старшина с фонарем.

— В чем дело? — спросил майор тихим, каким-то обыденным голосом.

— Это мы у вас, товарищ майор, должны спросить, — прогудел Богданыч. — Или вы нас немцам вздумали оставить вместе с сараем? Так не годится.

Майор почему-то молчал, глядя из-под козырька.

Горец-лейтенант рукой отвел расходившегося Богданыча.

— Слушай, атэц, — это он сказал майору, и тот приподнял голову, посмотрел на него снизу вверх; — извини за нарушение формы обращения. Ты старший, ты начальник… Ты решай, не можешь — сами решим. Тут тебе не арестанты, тут все солдаты. Понял меня? Что получается? Нехорошо получается.

Взрывы все еще ухали вдалеке. Майор боком присел на перевернутую бочку с папиросой в руках, чиркнул зажигалкой. Зажигалка из крупной гильзы не умещалась в кулаке.

— Лейтенант… Арсланбеков? — все так же негромко произнес майор. — Постройте людей.

Еще не отзвучала команда лейтенанта, как шеренга замерла в ожидании, хмурые, подсвеченные фонарем лица были обращены к майору.

— Слушайте внимательно, товарищи… — Он все еще тянул свою папиросу, словно пытаясь сосредоточиться. И эта его мирная поза на бочке и совсем гражданское «товарищи» как-то сразу успокоили всех, сгустив тишину, прерываемую дальним уже беспрерывным артиллерийским гулом. — Положение сложное, скрывать не стану. Мое право старшего командира — всех в окопы и стоять насмерть. Без лишних слов. Но я скажу эти слова.

— Припекло, значит, — буркнул кто-то из строя.