Джек Лондон - День пламенеет

• Название: День пламенеет
• Автор: Джек Лондон
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1999
• ISBN: 5-300-02439-2

В романе «День пламенеет» рассказывается история преуспевающего дельца, который решает отказаться от завоеванного с огромным трудом богатства ради счастья, покоя и семейного благополучия с любимой женщиной на одиноком ранчо.

---

Это был первый крупный магнат, с которым Пламенный встретился лицом к лицу; он был польщен и очарован Доусеттом. В этом человеке было столько гуманности и искреннего демократизма, что Пламенный недоумевал, действительно ли перед ним тот самый Джон Доусетт, представитель целого ряда банков, державший в своих руках страховые общества, один из главных пайщиков Нефтяной Компании и известный союзник Гугенхаммеров. И внешность его соответствовала его манерам и репутации.

С внешней стороны он подтверждал все, что знал о нем Пламенный. Несмотря на свои шестьдесят лет и белоснежные волосы, он не проявлял ни малейших признаков дряхлости. Руку он пожимал крепко, ходил твердым, быстрым шагом, все его движения были определенные и решительные. Кожа у него была здорового розоватого оттенка, а тонкие губы умели отвечать искренней улыбкой на шутки. Честные бледно-голубые глаза смотрели пристально и прямо из-под нависших седых бровей. Ум его был строго дисциплинирован; Пламенному казалось, что он работает с уверенностью стального капкана. Он был человеком, который знал и который никогда не декорировал своего знания нелепой бахромой чувства или эмоций. Было очевидно, что он привык повелевать, и в каждом его слове и в каждом жесте просвечивала властность. Вместе с тем он был любезен и тактичен. Пламенный легко мог заметить все признаки, какие отличали его от мелких людишек калибра Хольдсуорти. Знакома была Пламенному и его биография: его происхождение из старинного американского рода, его личные заслуги на войне, роль, какую играл в создании Союза его предок — Джон Доусетт, оказавший в свое время мощную финансовую поддержку Союзу; знал он и о командоре войны 1812 года, генерале Доусетте, овеянном революционной славой, и о том первом далеком Доусетте, владельце земель и рабов на заре Новой Англии.

— Уж он-то наверняка порядочный человек, — говорил он одному из своих товарищей по клубу в курительной комнате Альта-Пасифик. — Говорю вам, Галлон, он меня здорово удивил. Я знал, что эти птицы большого полета и должны быть такими, но мне нужно было его увидеть, чтобы знать наверняка. Он — один из тех парней, кто делает дела. По всему видно. Он — один на тысячу, уж это верно; с таким человеком надо связаться. Какую бы игру он ни повел, размах у него очень большой, и можно биться об заклад, что игру он ведет по всем правилам, начистоту. Готов поручиться, что он может потерять или выиграть несколько миллионов и глазом при этом не моргнуть.

Галлон затянулся сигарой и по окончании этого панегирика с любопытством поглядел на своего приятеля; но Пламенный заказывал коктейль и не заметил этого любопытного взгляда.

— Полагаю, что вы с ним вступаете в какое-нибудь дело, — заметил Галлон.

— Нет, ничуть не бывало. Вот тут-то он и показал себя. Я как раз объяснил ему, что хочу понять, как это крупные дельцы делают большие дела. И, знаете, у меня получилось такое впечатление, будто ему решительно все известно; мне просто-напросто стыдно стало за самого себя.

— А все же, думаю, я б его одолел, если б дело шло о поездке с собачьей упряжкой, — заметил Пламенный, подумав. — И в покере, и на золотом прииске я мог бы его обставить, да и с березовой лодкой справился бы лучше. Как знать, возможно, я научусь его игре лучше, чем он научился бы моей — той, какую я вел на Севере.

Глава II

Вскоре после этого Пламенный отправился в Нью-Йорк. Причиной послужило письмо от Джона Доусетта, простое, коротенькое письмо в несколько строк, написанное на машинке. Но Пламенный затрепетал, читая его. Он вспомнил, как такой же трепет охватил его, неоперившегося пятнадцатилетнего юнца, когда в Темпас Бутте Том Дальсуорти, игрок, за неимением четвертого партнера, крикнул: «Ступай сюда, щенок, бери карты!» Теперь он переживал такое же волнение. Простые фразы, напечатанные на машинке, казалось, были насыщены тайной. «Наш м-р Хоуиссон навестит вас в вашем отеле. На него можно положиться. Не следует, чтобы нас видели вместе. Вы поймете после того, как мы побеседуем». Пламенный несколько раз перечитывал записку. Так оно и есть. Пришло время для крупной игры, и похоже на то, что его приглашают сесть и взять карты. Конечно, только это и могло заставить одного человека так настойчиво приглашать другого совершить путешествие через весь континент.

Они встретились — благодаря «нашему» мистеру Хоуиссону — в верховьях Гудзона, в великолепной загородной вилле. Пламенный, согласно инструкции, приехал на частном автомобиле, который был ему доставлен. Чей это был автомобиль — он не знал; неизвестен ему был и владелец виллы с ее зелеными укатанными лужайками, обсаженными деревьями. Доусетт был уже там, а с ним еще один человек, которого Пламенный знал до того, как они были друг другу представлены. Это был не кто иной, как Натаниэль Леттон. Пламенный десятки раз видел его лицо в журналах и газетах и читал о его положении в финансовом мире и об университете в Даратоне, существовавшем на его средства. Он также производил впечатление человека, стоящего у власти, хотя Пламенный был сбит с толку, не находя в нем сходства с Доусеттом. За исключением крайней чистоплотности, — чистоплотности, проникавшей, казалось, до глубочайших фибр его существа, Натаниэль Леттон решительно не имел никакого сходства с Доусеттом. Тонкий до худобы, он был похож на холодное пламя, таинственное химическое пламя, которое под ледяной оболочкой все же производит впечатление пламенного жара тысячи солнц. Впечатление это создавалось главным образом его глазами, лихорадочно сверкавшими на лице мертвеца. Лицо было худое, кожа — тусклая, мертвенно-бледная, а голова была покрыта жидкими седыми волосами. Лет ему было не больше пятидесяти, но выглядел он значительно старше Доусетта. Однако Натаниэль Леттон держал в руках власть — это Пламенный видел ясно. Он был худым аскетом, пребывающим в состоянии возвышенного спокойствия, — расплавленная планета под ледяным саваном. И все же сильнее всего поразила Пламенного удивительная чистоплотность этого человека. На нем не было ни одного пятнышка. Казалось, он был очищен огнем. Пламенный чувствовал: сорвись с его уст ругательство — оно смертельно оскорбит уши Леттона, покажется ему кощунством и святотатством.

Они выпили, причем Натаниэль Леттон пил минеральную воду, поданную лакеем — бесшумно двигающейся машиной. Доусетт пил шотландскую с содовой, а Пламенный — коктейль. Казалось, никто не обратил внимания на необычность появления коктейля в полночь, хотя Пламенный внимательно искал признаков изумления; он давно уже знал, что для коктейля существует строго определенное время и место. Но коктейль ему нравился, и, будучи человеком естественным, он намеренно предпочитал пить, когда и как ему угодно. Обычно другие замечали эту странность, но Доусетт и Леттон были совсем иной породы; и у Пламенного мелькнула мысль: «Они бы, верно, и глазом не моргнули, если бы я потребовал себе стакан сулемы».

Во время выпивки явился Леон Гугенхаммер и заказал шотландскую. Пламенный с любопытством к нему присматривался. Это был один из семьи великих Гугенхаммеров, самый младший правда, но все же один из той компании, с которой он сразился на Севере. И Леон Гугенхаммер не замедлил упомянуть об этом старом деле. Он сказал Пламенному комплимент по поводу его выдержки и подвигов:

— Знаете ли, отголоски с Офира дошли до нас. И я должен сказать, мистер Пламенный, э… виноват, мистер Харниш, что вы ловко обскакали нас в этом деле.

Отголоски! Пламенный поневоле был задет этой фразой: до них дошли отголоски о сражении, в которое он вложил всю свою силу и силу всех клондайкских миллионов. Должно быть, у Гугенхаммеров их немало, если сражение таких размеров для них не более чем мелкая стычка, отголоски которой они соизволили уловить. «У них здесь идет здорово крупная игра, это уж верно», — заключил он свои размышления и почувствовал гордость при мысли, что собираются просить его участия в этой крупной игре. Секунду он остро жалел, что слухи неверны и в действительности у него не тридцать, а одиннадцать миллионов. Ну, уж постольку-то он будет откровенен: он осведомит их, какие ставки ему по плечу.

Леон Гугенхаммер был молод и толст. Ему было не больше тридцати, а лицо его, гладкое и без морщин, казалось совсем мальчишеским, только под глазами намечались мешки. И он также производил впечатление человека чистоплотного. Он был в расцвете сил; чистая, гладко выбритая кожа свидетельствовала о великолепном здоровье. Принимая во внимание эту прекрасную кожу, приходилось считать его полноту и преждевременно округлившееся брюшко чем-то нормальным. Просто он был предрасположен к полноте.

Разговор скоро сконцентрировался на деле, хотя Гугенхаммер раньше захотел рассказать о предстоящем интернациональном состязании яхт и о своей собственной роскошной паровой яхте «Электра», новые машины которой уже успели устареть. Доусетт огласил план, остальные двое помогали ему случайными замечаниями, а Пламенный задавал вопросы. Каково бы ни было предложение, он не хотел принимать его с закрытыми глазами. И они сообщили ему о практических результатах их плана.