Джек Лондон - День пламенеет

• Название: День пламенеет
• Автор: Джек Лондон
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1999
• ISBN: 5-300-02439-2

В романе «День пламенеет» рассказывается история преуспевающего дельца, который решает отказаться от завоеванного с огромным трудом богатства ради счастья, покоя и семейного благополучия с любимой женщиной на одиноком ранчо.

---

— Ни черта не застудит! Слушай, Хайнс, ты в этой стране всего только три года. Ты еще не прижился. Я видел, как Пламенный делал по пятидесяти миль в день вверх по Койокуку, когда термометр показывал семьдесят два.

Хайнс горестно покачал головой.

— Вот так-то и отмораживают себе легкие, — вздыхал он. — Если Пламенный поедет раньше, чем спадет мороз, он никогда не пробьется, а ведь он едет без палатки и брезента.

— До Дайя тысяча миль, — объявил Беттлз, влезая на стул и обнимая за шею Пламенного, чтобы поддержать свое колеблющееся тело. — Тысяча миль, я говорю, и дорога почти нигде не проложена, но я готов биться об заклад с любым неженкой, на что угодно — Пламенный приедет в Дайя на тридцатый день.

— В среднем это выходит тридцать три мили в день, — предостерег Док Уотсон, — а мне самому приходилось путешествовать. Метель в Чилкутском проходе задержит его на неделю.

— Да, — сказал Беттлз, — а Пламенный сделает обратный путь в тысячу миль еще в тридцать дней; готов побиться на пятьсот долларов, и к черту метель!

Чтобы подчеркнуть свои слова, он вытащил мешок с золотом, величиной с болонскую колбасу, и бросил его на стойку. Док Уотсон положил рядом свой собственный мешок.

— Держись! — крикнул Пламенный. — Беттлз прав; я тоже буду биться. Ставлю пятьсот, что через шестьдесят дней я остановлюсь у дверей Тиволи с почтой из Дайя.

Послышались недоверчивые возгласы, и человек двенадцать вытащили свои мешки. Джек Кернс пробился вперед и привлек внимание.

— Я принимаю, Пламенный, — крикнул он. — Два против одного, что ты этого не сделаешь… Даже в семьдесят пять дней.

— Не нужно благотворительности, Джек, — был ответ. — Пари по всем правилам, и срок — шестьдесят дней.

— Семьдесят пять, и два против одного, что ты проиграешь, — настаивал Кернс. — Река на Пятидесятой Миле не замерзла — и лед по краям хрупкий.

— Деньги, какие ты у меня выиграл, — твои, — продолжал Пламенный. — И клянусь адом, Джек, тебе не удастся вернуть их мне вот таким манером. Биться с тобой об заклад я не буду. Ты стараешься всучить мне деньги. А я тебе скажу, Джек, у меня — другой козырь. И я отыграю его на этих днях. Вы только подождите этой большой жилы с верховьев реки. Тогда мы сядем за игру еще разок, и тут уж игра у нас пойдет настоящая. Идет?

Они ударили по рукам.

— Конечно, он это сделает, — шепнул Кернс на ухо Беттлзу. — Ставлю пятьсот, что Пламенный вернется через шестьдесят дней, — прибавил он громко.

Билли Роулинс принял пари, а Беттлз восторженно обнял Джека Кернса.

— Клянусь Юпитером, я тоше буду дершать пари, — сказал Олаф Хердерсон, оттаскивая Пламенного от Беттлза и Кернса.

— Победитель платит! — крикнул Пламенный, ударив по рукам. — Я уверен, что победа за мной, а шестьдесят дней — срок большой, чтобы ждать выпивки, и я плачу сейчас. Берите водку, ребята! Пейте все!

Беттлз, со стаканом виски в руке, снова влез на стул и, покачиваясь взад и вперед, запел единственную песню, какую знал:

Учитель и Ворд-Бичер —
У них такой обычай —
Ругают корень сассафраса:
Его мы запрещаем!
Но мы-то, мы-то знаем,
Не проведет сюртук и ряса!

Толпа подхватила хором:

Его мы запрещаем!
Но мы-то, мы-то знаем.
Не проведет сюртук и ряса!

Кто-то открыл наружную дверь. Смутный серый свет просочился в комнату.

— День уже пламенеет! — крикнул чей-то голос.

Пламенный моментально бросился к дверям, по дороге опуская наушники. Кама стоял снаружи подле длинных узких саней шестнадцати дюймов в ширину и семи с половиной футов в длину; их дно поднималось на шесть дюймов над подбитыми сталью полозьями. К саням были привязаны ремнями из оленьей кожи легкие брезентовые мешки с почтой, кое-какая одежда и припасы для людей и собак. Впереди, впряженные гуськом, лежали, свернувшись в снегу, пять заиндевевших собак. Это были волкодавы, отличающиеся невероятной силой, выносливостью и чутьем, необыкновенно крупные и серые, все как на подбор. Со своими страшными челюстями и пушистыми хвостами — похожие друг на друга, как горошины, — они напоминали волков. Они и были волками — правда, прирученными, но ничем не отличающимися от волков по внешнему виду и повадками. Сверху саней лежали подсунутые под ремни две пары лыж.

Беттлз указал на одежду из шкур полярных зайцев, выглядывавшую из мешка.

— Это его постель, — сказал он. — Шесть фунтов кроличьих шкур. Самое теплое его одеяло — но пусть меня повесят, если я смог бы под ними согреться, а я видывал виды. Пламенный сам пылает, как огонь в аду, — вот каков он.

— Не хотел бы я быть на месте этого индейца, — заметил Док Уотсон.

— Он его убьет, наверняка убьет! — с упоением воскликнул Беттлз. — Я знаю. Я с ним поездил. Этот человек ни разу в своей жизни не чувствовал усталости. Не знает, что это за штука. Я видел, как он ехал весь день в сырых носках при сорока пяти градусах ниже нуля. Не встречалось еще ни одного, кто мог бы это проделать.

Пока шли эти разговоры, Пламенный прощался с теми, кто толпился вокруг него. Мадонна пожелала его поцеловать, и, хотя мозг его был затуманен виски, он нашел способ выпутаться из затруднительного положения, не компрометируя себя завязками передника. Он поцеловал Мадонну, но так же сердечно наделил поцелуями остальных трех женщин. Затем натянул свои длинные рукавицы, поднял на ноги собак и занял свое место у шеста.

— Вперед, красавцы, — крикнул он.

Животные всей тяжестью налегли на грудные ремни, низко припадая к снегу и зарываясь в него когтями. С нетерпеливым видом они рванулись с места. Пламенному и Каме пришлось бежать, чтобы не отстать от саней. Люди и собаки взобрались на возвышенный берег, нырнули вниз, к замершему руслу Юкона, и скрылись из виду в серых сумерках.

Глава IV

На реке, где дорога была гладко убита и в лыжах надобности не было, собаки делали в среднем шесть миль в час. Чтобы держаться наравне с ними, оба должны были бежать; Пламенный и Кама регулярно сменялись у шеста, так как здесь работа была тяжелая: приходилось управлять летящими санями и держаться впереди них. Сменившийся бежал за санями, время от времени прыгая на них для отдыха.

Работа была тяжелая, но возбуждающая.

Они летели, преодолевая пространство, стараясь нагнать время на убитой дороге. Позже им предстояло вступить на непроложенный путь, а тогда три мили в час — хорошая езда; нельзя будет ни отдыхать на санях, ни бежать за ними, а править шестом окажется делом легким, и к нему будет возвращаться на отдых ходок, выполнивший свою очередную работу, заключающуюся в том, чтобы проложить лыжами тропу для собак. В такой работе нет ничего возбуждающего. А еще впереди расстилаются пространства, где на протяжении многих миль придется пробираться среди хаотических ледяных глыб; там они будут довольствоваться двумя милями в час. Неизбежны и такие скверные переходы, где миля в час потребует гигантских усилий; правда, такой тяжелый путь тянулся лишь на короткие расстояния.

Кама и Пламенный не разговаривали. Самый характер работы препятствовал беседе, да и не склонны они были болтать за делом. Изредка, в случае необходимости, они обменивались односложными словами, а Кама по большей части ограничивался ворчанием. Время от времени одна из собак взвизгивала или рычала, но в общем упряжка держалась спокойно. Слышался только резкий, дрожащий скрип стальных полозьев, врезающихся в твердый снег, да треск несущихся саней.

Словно сквозь стену прошел Пламенный из шума и рева Тиволи в другой мир — мир мертвого молчания. Ничто не шевелилось. Юкон спал под покровом льда в три фута толщиной. Ни малейшего дыхания ветра. Даже мязга застыла в сердцах сосен, окаймлявших оба берега реки. Деревья, отягощенные снегом, застыли в абсолютном оцепенении. Большего груза их ветви не могли бы вынести. Малейшая дрожь сбросила бы снег, но снежное покрывало возлегало непоколебимым слоем. Сани были единственной движущейся точкой в царстве торжественного спокойствия, и резкий скрип полозьев только подчеркивал прорезаемое ими молчание.

Это был мир мертвый и серый. Погода стояла резкая и ясная; воздух был сух — ни тумана, ни изморози, однако небо раскинулось словно серая мантия. Объяснялось это тем, что хотя небо было безоблачно и ничто не омрачало яркости дня, но не было и солнца, дарующего яркие краски. Далеко к югу солнце медленно ползло по меридиану, но между ним и замерзшим Юконом вздымалась выпуклость земли. Юкон лежал в ночной тени, и день был, в сущности, длинными сумерками. Без четверти двенадцать, когда за широким поворотом реки открылась дорога к югу, солнце показало над горизонтом свой верхний край. Но оно поднималось не перпендикулярно. Оно ползло по кривой, так что в полдень едва отделилось от горизонта. Тусклое, бледное солнце. Оно не излучало тепла, и человек мог смотреть на него в упор, не прищуривая глаз. Едва достигнув полуденной точки, оно стало склоняться вниз, скрываясь за горизонтом, и в четверть первого снова надвинулись сумерки.