Адин Штайнзальц - Мудрецы Талмуда

• Название: Мудрецы Талмуда
• Автор: Адин Штайнзальц
• Издательство: Институт изучения иудаизма
• Жанр: Религия
• Год: 2005

Герои Талмуда — люди духа, великие мыслители, яркие творческие личности. Их главные жизненные свершения, история их судеб связаны с познанием Торы, ее осмыслением и толкованием. Их подлинную биографию составляют не внешние события личной или общественной жизни, но совершенные результаты их творчества. И действительно, почти вся талмудическая литература посвящена духовной истории ее героев.

И все же, особый характер талмудического творчества дает возможность как бы заглянуть через маленькие, приоткрытые для нас окна внутрь художественной, интеллектуальной традиции и сопутствующих обстоятельств и, сложив свидетельства об отдельных деталях и поступках, получить определенное представление о личностях, ставших героями Талмуда. По мере того, как наше знакомство приобретает более близкий и личный характер, мы открываем для себя полных жизни, многогранных людей, величие личности и дел которых вполне соответствует величию их творения.

---

В этом ярче всего отражаются глубокие внутренние противоречия, разделявшие две школы, две системы — Шамая и Ѓилеля. Столь же отчетливо проявляется и несходство характеров мудрецов. Споры и разногласия по всем вопросам — от чтения Шма до законов ежемесячного уединения женщины — вращаются вокруг того же принципиального положения. Подход Шамая и его школы, по сути, идеалистический. Он стремится воплотить идеал во всей его полноте, не считаясь с житейскими затруднениями и неудобствами, проистекающими из этого. В глазах последователей Шамая гармоническая завершенность теории возвышается над суетой быстротечной жизни. Теория самодостаточна, ее сущность заключена в ней самой. Поэтому не следует придавать излишнего значения ее применению, чересчур волноваться по поводу сиюминутного практического воплощения. Школа Шамая созерцает в вещах их конечное совершенство, в то время как взгляд Ѓилеля устремлен в реальность повседневного человеческого бытия.

Один из самых яростных споров между школами Ѓилеля и Шамая бушевал вокруг проблемы, именуемой в Талмуде восемнадцатью Ѓалахот. В Мишне рассказывается о том, как однажды мнение последователей Шамая, оказавшихся в большинстве, перевесило, и были приняты восемнадцать суровых постановлений, касающихся, в основном, вопросов ритуальной чистоты [13]. Эти постановления были приняты в момент максимальной остроты, под влиянием замешательства, вызванного создавшимся положением [14]. Они никогда не были отменены и касались нечистоты языческих земель, оскверняющего прикосновения язычника и т. д. и т. п. Законы подобного рода явно имели целью углубить пропасть межу Израилем и языческими народами, внести в этот вопрос окончательную ясность и заявить о полном отделении, размежевании и разрыве.

Принципиальные расхождения между обеими школами проявлялись не только в ѓалахических дискуссиях. Рассказывается о затянувшемся на два с половиной года споре, темой которого служил вопрос: хорошо ли человеку быть сотворенным, или лучше было ему не являться на свет? Мудрецы школы Ѓилеля говорили: Лучше человеку быть сотворенным, чем не быть. Дом Шамая не соглашался: Лучше не быть сотворенным, чем быть [15]. В итоге между обеими школами было достигнуто нечто вроде компромисса: человеку лучше было бы вовсе не являться в мир, но коль скоро он сотворен, ему следует покопаться в своих делах и попытаться исправить свои пути [16]. И здесь подход Шамая идеалистический. Главное его школа усматривает в абстрактных идеях. Потому-то человеку лучше было не рождаться в реальном мире. Ведь его жизнь здесь — лишь тень более высокого бытия, но при том он обязан, преодолевая постоянные затруднения, соответствовать возвышенным отвлеченным идеям. В другой раз школы Ѓилеля и Шамая разошлись по вопросу о том, что было сотворено прежде — небо или земля. Дом Шамая утверждал: небеса сотворены раньше. Дом Ѓилеля оспаривал: земля предшествовала небу [17]. Вопрос о порядке сотворения, в сущности, отражает спор о приоритете. Что важнее, небо или земля? Весьма характерна позиция школы Шамая: небо, безусловно, важнее. Земля — лишь сомнительный придаток, мутный шлейф, тянущийся за вечными небесами — главной целью творения. Истоки своих воззрений последователи Шамая ищут в Танахе: Так сказал Г-сподь: небо — престол Мой, а земля — подножие ног Моих (Иешайя, 66:2). Сделает ли человек скамеечку для ног прежде кресла? Иными словами, этот мир — не более чем низкая подставка, проход, ведущий в тронный зал, бледная тень иной реальности…

В бесконечных спорах учеников Ѓилеля и Шамая, как и в немногочисленных расхождениях самих мудрецов [18], отразилось столкновение двух принципиально несхожих мировоззрений. Одно из них — устремленный к небу взгляд Шамая, созерцающего мир сквозь призму соответствия возвышенным идеалам. По их образцу надлежит кроить земное бытие, руководствуясь ясными, недвусмысленными законоположениями. И потому — да свершится правосудие, пусть всегда и во всем восторжествует закон, и горе тому, кто встанет на его пути! И другой взгляд — взгляд Ѓилеля, обращенный к земле, вглядывающийся в мир. Ѓилель — прагматик, вовсе не обязательно облегчающий ярмо закона. Скорее, он считается с реальностью — такой, какова она есть. Ѓилель не отказывается иметь дело с повседневностью человеческой жизни — повседневностью, обремененной множеством проблем, зависящей от смены настроений и чувств.

Школу Шамая отличало стремление не к ужесточению Закона, а к достижению целостного идеала, к законченности и полноте идеи. На духовный облик Шамая и его учения наложило отпечаток ремесло. Архитектору, строителю, непереносима мысль, что возводимое им здание не будет гармоничным и соразмерным во всех своих частях, от фундамента до кровли, без единого изъяна. Он знает, что даже едва заметное отклонение от вертикали при строительстве одной из стен угрожает обрушить всю постройку.

Рабан Иоханан бен Заккай

РАБАН ИОХАНАН БЕН ЗАККАЙ

Долгие годы, при жизни последних поколений перед разрушением Второго Храма и первого поколения, пережившего великую катастрофу, рабан Иоханан бен Заккай занимал в еврейском мире одно из центральных мест. Его имя упомянуто Талмудом в числе младших учеников Ѓилеля [1]. Своей устойчивостью династия Ѓилеля во многом обязана Иоханану бен Заккаю. Он сохранял высокое положение при трех преемниках своего учителя, унаследовавших титул наси. Какое-то время Иоханан бен Заккай также возглавлял Санѓедрин. Он, единственный из мудрецов, не будучи потомком Ѓилеля, удостоился звания рабан, что означает наш господин и учитель, наставник всего Израиля. Подобный почет оказывали лишь прямым наследникам Ѓилеля.

И тогда, когда он занимал пост, был наси, и тогда, когда этим титулом были облечены другие, Иоханан бен Заккай оставался одним из самых выдающихся и признанных мудрецов Торы, быть может, величайшим законоучителем своего поколения. Среди его учеников были такие знаменитые мудрецы как рабби Элиэзер бен Гурканос, рабби Иеѓошуа бен Ханания и многие другие [2]. Когорта питомцев Иоханана бен Заккая образовала ядро, вокруг которого в последующих поколениях продолжала складываться Устная Тора.

Оставаясь на протяжении нескольких поколений в центре еврейской жизни, рабби Иоханан бен Заккай ощущал ответственность за будущее своего народа, за то, в каком направлении двинется его история. Особенно тяжкая ответственность легла на плечи мудреца после разрушения Второго Храма. Впрочем, чувство ответственности не покидало его и раньше — во время антиримского восстания и в период, предшествовавший ему.

В период относительного затишья, установившийся перед тем, как разразилось великое восстание, личность рабана Иоханана бен Заккая заметно выделялась на фоне других мудрецов — перушим. В ту эпоху он решительно боролся против саддукеев и в этой борьбе порой применял крайние методы. Рабан Иоханан бен Заккай буквально выкорчевывал остатки влияния саддукеев в Санѓедрине и Храме. Он часто дискутировал с саддукейскими мудрецами. Когда читаешь об этом, в тоне Иоханана бен Заккая слышится чувство превосходства, а порой звучит и излишняя резкость: Да не будет совершенная Тора наша как ваша болтовня! [3] Неустанно внедряя обычаи и законы перушим — мудрецов дома Ѓилеля — в жизнь народных масс, Иоханан бен Заккай не выбирал средств. В одной из историй (конечно, не самой популярной) рассказывается о том, как в пылу дискуссии с Первосвященником-саддукеем, Иоханан бен Заккай отхватил оппоненту мочку уха, чтобы навсегда сделать того негодным к храмовому служению [4]. Деятельность рабана Иоханана бен Заккая в те годы в определенной мере явилась завершением начатого еще его великим предшественником, Шимоном бен Шетахом [5]. Иоханан бен Заккай окончательно упрочил влияние перушим и школы Ѓилеля во всех сферах народной жизни.

Хотя в большинстве случаев рабан Иоханан бен Заккай старался следовать примеру своего великого учителя Ѓилеля, любившего мир и всегда стремившегося к нему [6], все же представление о нем как о заядлом миролюбце, как о живом олицетворении терпимости и умеренности, мягко выражаясь, не вполне соответствует истине. Иоханан бен Заккай был максималистом. Он свято верил в правоту избранного им пути, и не жалея сил добивался торжества идей, которые считал единственно верными.

Яркий контраст непримиримости Иоханана бен Заккая в борьбе с саддукеями являет позиция, занятая им в ходе антиримского восстания. Уже на начальной стадии восстания мудрец противился его продолжению. Конечно, не из любви к чужеземному игу, а потому, что не верил в возможность победы. Маленькая Иудея не могла рассчитывать, что ей удастся сколь-нибудь длительный срок отстаивать свою независимость в недрах могучей империи. Продолжение восстание неизбежно вело к катастрофе. Предчувствуя грядущее поражение, Иоханан бен Заккай пытался, насколько в его силах, загасить пламя вражды и умерить разгул кровавых страстей. Одновременно он предпринял шаги, продиктованные заботой о будущем. Время показало, что в своей предусмотрительности Иоханан бен Заккай оказался прав. Его дальновидность оказалась спасительной.