Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

• Название: Untitled.FR11.rtf5
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

— Я дочитал ее, Додик, до конца! — сказал Федор Михайлович. — И если ты, несмотря на выпавшие тебе тяготы триста тридцать девятой гражданской войны, все-таки сумел принести виски, выставляй бутылку на стол и мы будем, Додик, говорить о твоей работе так же глубоко и поучительно, как она написана.

— Нет, Федя! — выставляя на стол бутылки, сказал я. — Хотя и принес тебе виски, но ты не дочитал мою рукопись до конца. Если бы ты дочитал, ты бы знал, что я обманывал всех, выдавая себя за незаконнорожденного сына Эдуарда Ам­вросиевича Шеварднадзе — грузинского еврея Давида Эдуардовича Выжигай- лошвили. На самом деле, Федор Михайлович, я являюсь рядовым колхозником Афанасием Никитичем Туликовым.

— Ну и что? — откупоривая бутылку виски, спросил Федор Михайлович Лю­бимов. — Выпьем, Додик, за твой выдающийся труд. Дочь Зевса и Мнемосины явно не равнодушна к тебе. И только одно это имеет значение, а все осталь­ное — чепуха.

— Ты прав, Федя! — вынужден был согласиться я. — Разумеется, все это че­пуха. Хотя признаюсь, что мне было обидно, когда меня, выдающегося масона со­временности, подвергли аресту, грубо поправ все основополагающие принципы демократии и прав человека.

— Да, Додик, да. — сказал Федор Михайлович, осушая свой стакан. — Я тоже говорю, что наплевать нам на человека, но его права и основополагающие ценности демократии мы будем защищать до конца.

— А еще мне жалко, Федя, своей квартиры. — признался я. — Хотя мы, ма­соны, и не придаем значения обладанию недвижимостью, но мне жалко своего приемного отца, Эдуарда Амвросиевича. Где он будет жить, когда отправится в изгнание? Сможет ли Петр Николаевич Исправников заменить ему меня?

— Не надо жалеть ничего, кроме дружбы и виски! — сказал Федор Михайло­вич. — С чувством жалости невозможно жить в исчезающем городе. Ты, Додик, исчез давно. Тогда еще и гражданских войн не было. Теперь ты появился, но только для того, чтобы снова исчезнуть. Зачем тебе жалеть еще о чем-то? Мы все исчезнем!

И наполнив стаканы, Федор Михайлович рассказал мне, что он отлично знал меня, еще по школе, где мы занимались фарцовкой, а потом, когда появились оче­реди за водкой, мы торговали с ним местами в очередях.

— Знаешь, сколько часов мы в этих очередях провели?! — сказал сегодня Федор Михайлович. — Ты даже и не представляешь . Неужели можно забыть такое .

— Поразительно. — сказал я. — Ты такой умный, Федор Михайлович, а про­стого пустяка сообразить не можешь. Если я — рядовой колхозник Афанасий Никитич Туликов, то я не могу быть Давидом Эдуардовичем Выжигайло и не могу помнить то, о чем говоришь ты. Если бы я даже и вспомнил, я бы обязан был, никому не говоря ни слова, позабыть это. Иначе мне надо будет снова идти в НИИ Человека и Трупа и сказать, что я обманул самого Петра Николаевича Исправни- кова, вспомнив то, чего не было. Ты хочешь, чтобы я обманул Петра Николаевича? И это советуешь мне ты, величайший мыслитель современности.

— О нет-нет, любимец дочери Зевса и Мнемосины . Я не советую тебе идти по пути обмана. Зачем. Наш путь означен и так. Выпьем, Додик, за тебя, ис­чезнувшего в ментовке восемь лет назад... Мне говорили, что тебя менты Петра Николаевича удавили.

— Я тогда на Плутон улетел! — сказал я.

— Ну и как там? Ты все восемь лет там провел?

— Это по-нашему восемь лет. А на Плутоне это чуть больше дня. Там тяже­ло, Федор Михайлович. На Плутоне очень велика сила притяжения. Там тяжело.

Федор Михайлович кивнул.

— Царство мертвых. — сказал он. — Но я не понял, Додик, из твоей рукопи­си, зачем вернулась в наш город теща Бориса Николаевича Президента.

— А как ты думаешь, Федя? — сказал я. — Неужели ты, со свойственной тебе проницательностью, не видишь, что наступило время «В» и началось свободное перемещение живых и мертвых.

— Ты уверен, что оно началось?

— Уверен, Федор! — сказал я. — Нам надо спешить, Федя. И так уже амери­канские космонавты весь ближний космос загадили. Это альтернатива Федя. но для нас, масонов, такой альтернативы нет.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, или НА ПОРОГЕ ЧЕТВЕРТОГО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ.

ОКОНЧАНИЕ

— Я пойду! — взволнованно сказал Федор Михайлович. — Я отважно брошу в лицо Борису Николаевичу Президенту. Я скажу: мы ждем от вас, мы надеялись, что вы — упырь, а вы. вы предали идеалы.

— Ну, вот видишь! — сказал я. — Теперь ты, Федор Михайлович, даже в прин­ципе не понимаешь, какая у масонов сложная работа. Внезапно исчезаешь и так же внезапно появляешься там, куда тебя направляют. Ты, говоришь, Федор, что мы с тобою занимались фарцовкой, а потом торговали местами в очереди за водкой. И что? Почему ты думаешь, что я не помню этого? Я очень хорошо помню, как в городе на Неве, где мы жили с тобою, мы пили шотландское виски, которое ты так любишь. Я могу напомнить тебе, как мы сидели на кухне, смотрели телевизор, а заключенные — депутат Векшин и майор Лупилин телевизор не смотрели и виски не пили, потому что у них было много работы по квартире.

Я наполнил виски наши опустевшие стаканы и объяснил Федору Михайлови­чу, что, оказывается, Борис Ельцин был подменен.

— Но страшно не это, Федя. — сказал я. — Двойник Ельцина оказался спив­шимся и больным, и никто не мог отличить их. И до сих пор не может. Но дело не в этом, дело в том, что он перестал быть упырем.

Во-вторых, я открыл Федору Михайловичу, что он сам был раньше поэтом, дважды героем Вселенского Союза Ф. М. Шадрунковым, но потом у него была потеря памяти и он позабыл об этом.

— С поэзией мы потом разберемся! — сказал Федя. — Ты про исчезновения объясни со своей, с масонской точки зрения.

— А что тут объяснять? — удивился я. — Мне еще Давид Эдуардович Вы- жигайло говорил, что столь напугавшее рельсовцев начало Четвертого Исчез­новения — это продукт и итог их рельсовского мировосприятия. Есть же у вас поговорка: говно дело! — говорил мне Д.Э. Выжигайло. — А наша жизнь, это что — золото? И вообще. Я не понимаю, Федор Михайлович, как можно так пренебрежительно относиться к поэзии. Я понимаю, что Иудкин — поэт боль­шой лирической силы. Допустим. Но какой из него историк? А его назначили вместо меня историком. Значит, говно дело.

— При чем тут история?

— При том, — сказал я. — Хотя это утверждение и противоречит пункту № 3, из Межгалактического Центра уже доставлена в Рельсовск аппаратура для органи­зации перемещения первых партий россиян в Галактику Обетованную . Если я не вспоминал этого раньше, то отнюдь не потому, что не помню, и, разумеется, не потому, что я не Додик Выжигайло. Почему ты не подумал, Федор, что я не вспо­минаю об этих подробностях только потому, что мне, выдающемуся масону совре­менности, западло вспоминать, как грубо нарушались права человека. Но ты-то, ты-то, Федор Михайлович, как ты мог позабыть о незабываемых днях, проведен­ных на берегах Невы. И это ты! Величайший мыслитель, на которого, наполненные надеждой, направлены взоры миллионов жителей Рельсовска и всей Российской Федерации, собравшейся в дальний полет! Ты понимаешь меня, Федор?!

И я наполнил виски его стакан.

Федор взял стакан и кивнул.

— Да. — сказал он. — Я понимаю .

— Это меня очень радует, Федор. Подойди, Федя, и обними своего старого друга! Теперь ты узнал меня?

— Не важно, узнал я тебя или нет. — сказал Федор Михайлович. — Не важ­но, кто ты. Важно, кем тебя назначили. Важно только то, назначение кем ты сам принял.

Я вспомнил про Воробьевы горы.

Вспомнил про клятву, которая была дана в виду Кремля.

Это была волнующая минута.

— Федя! — сказал я. — По-моему, ты пёрнул, Федя.

— Ты думаешь? — спросил этот великий мыслитель современности.

— Да, Федор! — сказал я. — Да.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, или ПРЕОБРАЖЕНИЕ.

НАЧАЛО

В больших городах теперь какие зимы?

Словно в конце света, ни тепла, ни мороза — одна только слякоть, стылость и мерзость вокруг.

Тем более, что еще после тринадцатой гражданской войны в городе перестало работать паровое отопление, и с тех пор зябкая сырость поселилась в квартирах. Здесь, в синеватых пластах едкого дыма, среди заросших копотью стен, рельсов- цы каждый день встречали готовыми, что этот день и будет для них последним.

И так встретили они и тот достопамятный, великий день.

С утра еще ничего не предвещало, что дню этому суждено повернуть историю города. Было, как всегда, тускло и слякотно, но перед обедом пронесся слух, что Федор Михайлович задумался.

— И что, давно он уже думает?! — раздраженно спросил главный предиктор города, президент Сто сорока литрового банка Иван Гаврилович Громыхалов у Евгения Иудкина, доложившего ему эту весть.

— Верочка! — переадресовал Иудкин вопрос секретарше. — Срочно выясни­те... Когда он задумался?

— Н -не заметили. — заикаясь от страха, через минуту доложила секретар­ша. — Вроде, говорят, порядочно уже сидит.

— Вро-о-де! — раздраженно сказал Громыхалов. — У вас всегда: вроде! Ни­какой серьезности!