Дайзетцу Судзуки - Дзен-буддизм и психоанализ

• Название: Дзен-буддизм и психоанализ
• Автор: Дайзетцу Судзуки
• Издательство: Весь Мир
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 5-7777-0023-3

Дзен-буддизм возник на Востоке, психоанализ — на Западе. На первый взгляд, между двумя диаметрально-противоположными системами, порожденными различными цивилизациями, не может быть ничего общего. Однако начиная с 30-х годов нашего столетия последователи психоанализа все чаще и чаще обращают свои взоры к дзен-буддизму, а к концу 50-х многие становятся его увлеченными сторонниками. Это произошло, вероятно, потому, что в центре внимания обеих систем — Человек; в одном случае его психическое, а в другом — духовное здоровье. Точки соприкосновения дзен-буддизма и психоанализа очевидны, о чем свидетельствует эта книга. Своим появлением она обязана симпозиуму, посвященному проблемам взаимоотношений дзен-буддизма и психоанализа, который был проведен в Автономном национальном университете в г. Мехико.

http://fb2.traumlibrary.net

---

2. Каково следующее действие Теннисона? Глядя на сорванный цветок, который, вероятно, уже начинает вянуть, он задается вопросом: «Понимаю ли я тебя?» Басе совсем не пытлив. Он ощущает тайну, открывающуюся в скромном цветке «пастушьей сумки», — таинство, уходящее в глубокий источник всего сущего. Он заражается этим чувством и выражает его неслышным, непроизнесенным восклицанием.

Теннисон, напротив, продолжает интеллектуальные размышления: «Если бы [я подчеркиваю это „если бы“ — Д. С] я мог тебя понять, то понял бы Бога и человека». Характерным для Запада является здесь призыв к пониманию. Басе принимает, Теннисон сопротивляется. Индивидуальность Теннисона — нечто внешнее по отношению к цветку, «Богу и человеку». Теннисон не отождествляет себя ни с Богом, ни с природой. Он всегда на расстоянии. Его понимание — это то, что сегодня называется «объективным научным пониманием». Басе целиком «субъективен» (не лучшее слово, поскольку субъект всегда противостоит объекту. «Субъект» для меня — это то, что я называю «абсолютной субъективностью»). Басе держится этой «абсолютной субъективности», в которой он видит цветок, а цветок видит Басе. Это не эмпатия, не симпатия и не идентификация.

Басе говорит: «Внимательно всмотрись!» (по-японски «Yoku mireba»). Слово «внимательно» предполагает, что Басе не является более сторонним наблюдателем. Сам цветок осознает себя, молчаливо и красноречиво себя выражает. Это молчаливое красноречие или красноречивое молчание цветка человеческим эхом отражается в семнадцати слогах Басе. Вся глубина чувства, вся тайна выразительности или даже философия «абсолютной субъективности» постижимы только для того, кто испытал нечто подобное.

У Теннисона, насколько я могу судить, прежде всего нет глубины чувства. У него все сводится к интеллекту, это типично западная ментальность. Он является адвокатом учения о Логосе. Он должен что-то говорить, должен отвлекаться от своего конкретного опыта или интеллектуализировать его. Он должен переходить от чувства к интеллекту, подчинять жизнь и чувство серии аналитических операций, чтобы удовлетворить западный дух пытливости.

Я избрал этих двух поэтов, Басе и Теннисона, чтобы показать два характерных подхода к реальности. Басе принадлежит Востоку, Теннисон — Западу. Сравнивая их, мы обнаруживаем, что каждый выражает свою традицию. В соответствии со своей традицией западный ум аналитичен, проницателен, дифференциален, индуктивен, индивидуалистичен, интеллектуален, объективен, научен, концептуален, схематичен, безличен; он является обобщающим, законническим, организующим, стремящимся к власти, самоутверждающимся, склонным навязывать свою волю другим и т. д. В противоположность ему восточный ум можно охарактеризовать как синтетический, интегрирующий, непроницательный, дедуктивный, несистематический, догматический, интуитивный (скорее даже аффективный), недискурсивный, субъективный, духовно-индивидуалистический и социально-групповой[3] и т. д.

Для символического изображения Запада и Востока я обращаюсь к Лао-цзы, великому мыслителю Древнего Китая (IV в. до н. э.). Для меня он представляет Восток, а то, что он называет толпой, может обозначать Запад. Когда я говорю «толпа», у меня нет намерения как-то умалить Запад, приписав ему ту роль, которую древний философ отводил толпе.

Лао-цзы изображал себя похожим на идиота. Он выглядит так, словно он ничего не знает, будто ничто его не касается. От него нет никакого толка в этом практичном мире. Он почти невыразителен. Но есть в нем нечто, отличающее его от невежественного простака. Он лишь внешне его напоминает.

Запад, напротив, наделен парой острых, проницательных, глубоко посаженных глаз, скользящих по внешнему миру подобно глазам орла, парящего в вышине. (Орел является национальным символом некоторых западных наций.) Прямой нос, тонкие губы, все черты лица выдают высокоразвитый интеллект и готовность к действию. Такую готовность можно сравнить с львиной — орел и лев суть символы Запада.

Чжуан-цзы (III в. до н. э.) сочинил рассказ о Хаосе (хоншон, хунь-тун).

Друзья многими своими достижениями были обязаны Хаосу и хотели с ним расплатиться. Они посовещались и пришли к решению. Они знали, что у Хаоса нет органов чувств для различения внешнего мира. Сначала они дали ему глаза, на другой день — нос, а через неделю завершили свою работу, превратив его в наделенную чувствами личность, подобную им. Пока они поздравляли друг друга с успехом, Хаос умер.

Восток — это Хаос, а Запад — группа тех щедрых, благомысленных, но нечутких друзей.

Без сомнения, Восток нередко предстает в немоте и в глупости, поскольку восточные народы не так пытливы и убедительны, они не демонстрируют столь многих видимых и ощутимых примет интеллекта. Они хаотичны и внешне ко всему безразличны. Однако без ведомой им хаотичности соприродного им разума было бы не много пользы от совместной человеческой жизни. Изолированные индивиды не могут мирно и гармонично работать вместе, если они не соотносятся с бесконечностью, которая стоит за каждым конечным членом. Разум принадлежит голове, его работа заметна во множестве свершений, тогда как Хаос за всею поверхностной шумихой остается молчаливым, тихим. Его настоящее значение никогда не выставляется и не узнается.

Научно мыслящий Запад применяет свой разум для изобретения всякого рода приспособлений — для роста жизненного уровня, для того, чтобы избавиться от ненужного и нудного труда. Он всеми силами «разрабатывает» те природные ресурсы, к которым у него есть доступ. Восток не возражает против всякого ручного труда, против черной работы — он словно удовлетворяется «неразвитым» состоянием цивилизации. Ему не нравится машинообразность, он не хочет делаться рабом машины. Любовь к работе, вероятно, характерна для Востока. История о крестьянине, рассказанная Чжуан-цзы, во многих отношениях показательна, хотя происходила она более двух тысяч лет тому назад в Китае.

Чжуан-цзы был одним из величайших философов Древнего Китая. Он заслуживает более пристального изучения. Китайцы не так умозрительны, как индийцы, они склонны забывать своих собственных мыслителей. Чжуан-цзы известен как один из величайших стилистов в китайской литературе, но как мыслитель он не получил должной оценки. Он собирал и записывал истории, которые, видимо, нередко случались в те дни. Немалое число этих историй было им, наверное, выдумано для иллюстрации его взглядов на жизнь. Данный рассказ великолепно показывает, какой была философия труда Чжуан-цзы, — это история о крестьянине, который отказался от использования колодезного журавля для подъема воды из колодца.

Один крестьянин выкопал колодец для орошения своих полей. Чтобы достать воду из колодца, он пользовался обычным черпаком, подобно самым диким людям. Один прохожий увидел это и спросил крестьянина, почему тот не использует журавль, ведь такое приспособление бережет силы и с его помощью можно сделать куда больше, чем посредством примитивного метода. Крестьянин отвечал: «Я знаю, что благодаря журавлю затрачивается меньше труда, именно потому и не пользуюсь этим приспособлением. Боюсь, что тот, кто начинает пользоваться такими изобретениями, сам делается подобным машине, а это ведет к дурным привычкам, к праздности и лени».

На Западе часто удивляются тому, что китайцы не развили многих наук и механических приспособлений. Это кажется странным, так как китайцы известны своими изобретениями и открытиями — такими, как магнит, порох, колесо, бумага и многое другое. Главная причина в том, что китайцы и другие народы Азии любят жизнь такой, как она есть, и не хотят превращать ее в средство для достижения чего-то другого — ведь иначе их жизнь потекла бы по совсем иному руслу. Они любят труд как таковой, хотя объективно труд означает достижение чего-то иного. За работой они наслаждаются самим процессом труда и не торопятся его заканчивать. Механические приспособления куда более эффективны, с их помощью можно достичь многого. Но машина безлична, она лишена творчества и не имеет смысла.

Механизация предполагает интеллектуализацию, а так как интеллект в первую очередь утилитарен, то в машине нет духовной эстетики или этики. В этом кроется причина, побудившая крестьянина у Чжуан-цзы избегать уподобления машине. Машина торопит нас закончить работу, достичь той цели, ради которой она была сделана. Работа или труд сами по себе не имеют ценности, это лишь средство. Иными словами, жизнь утрачивает здесь творческий характер, превращается в инструмент, а человек делается производящим блага механизмом. Философы говорят о значении личности; как мы видим, в наш высокомеханизированный и индустриализированный век машина сделалась всем, а человек пребывает в рабстве. Именно этого, по-моему, опасался Чжуан-цзы. Конечно, нам не повернуть колесо индустриализации вспять, не вернуться ко временам примитивных ремесел. Но нам следует помнить о значимости наших рук, а также о зле, сопутствующем механизации современной жизни, в которой первенство отдается интеллекту в ущерб жизни в целом.