Збигнев Сафьян - Ничейная земля

• Название: Ничейная земля
• Автор: Збигнев Сафьян
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-289-00950-7

Збигнев Сафьян в романе «Ничейная земля» изобразил один из трудных периодов в новейшей истории Польши — бесславное правление преемников Пилсудского в канун сентябрьской катастрофы 1939 года. В центре событий — расследование дела об убийстве отставного капитана Юрыся, бывшего аса военной разведки и в то же время осведомителя-провокатора, который знал слишком много и о немцах, и о своих.

---

— Вы с ним дружите?

— Пожалуй, можно так назвать, и я не случайно о нем вспомнил. Я сказал бы, что этот человек, живущий интуицией, он как чувствительный приемник, который не в состоянии ни интеллектуально, ни политически проанализировать, что его конкретно беспокоит, что в нем перегорает, но необыкновенно остро улавливает необходимость срочных перемен, очищения…

— Дорогой друг, — холодно проговорил Барозуб. — Для меня эти рассуждения слишком сложны. Жизнь постоянно выдвигает новые требования, а перемены, такие, как совершенствование форм правления и улучшения жизни страны, бесспорно необходимы.

— Прошу меня простить, но вы, пан Ежи, просто хотите от меня отделаться, как от слишком любопытного ученика. Может, действительно я кажусь несколько наивным. Тогда скажу иначе: не видит ли правящий лагерь перед лицом испытаний, которые его, несомненно, ожидают, необходимости присмотреться к самому себе? Не являются ли постоянные конфликты в этом лагере, которые стали обычным явлением, выражением того, что стране нужны ощутимые перемены?

— Какие же перемены нужны?

— Не знаю. Может быть, расширение политической платформы, на которую опирается власть? Или нужно дать возможность высказаться людям, отстраненным от дел, находящимся в эмиграции?

— Я не политик.

— Понимаю, вы не хотите говорить на эту тему. Я обратился к полковнику Вацлаву Яну с просьбой дать мне интервью. Пока ответа не получил.

Барозуб чувствовал себя усталым и раздраженным. Эти уклончивые ответы, это кружение вокруг да около, чтобы ничего не сказать, все больше его раздражали.

— На что вы рассчитываете? — спросил он неприязненно.

Александр улыбнулся и, не спрашивая разрешения, налил себе коньяку.

— Простите иностранного журналиста. Я, поляк, знавший когда-то эту страну, чувствую себя так: в какую бы сторону я ни пошел, я всюду наталкиваюсь на стену — на стену, через которую нельзя перелезть. Вся информация только для посвященных! А когда разговариваешь с кем-то из посвященных, складывается впечатление, что он не просто скрывается за завесой банальностей, а скорее, кроме банальных слов, ему нечего сказать. Говорю искренне: я в ужасе. Потому что почти каждый прохожий на улице отдает себе отчет в том, что завтра, возможно, нужно будет ответить на вопрос: быть или не быть этой стране? Так какая же концепция, какая новая мысль? Только перспектива погибнуть, если?.. Только надежда, что ничего не случится. Я думал: может быть, Вацлав Ян? Европа смотрит на Польшу с беспокойством. Ничего не отдадут? Будут пристегнуты к немецкой колеснице? Решатся на уступки?

— Польша, — заявил Барозуб, — руководствуется указаниями великого маршала.

— Вы ведь дружите с Вацлавом Яном?

— Да.

— Могли бы вы о нем что-нибудь сказать?

— Заслуженный, умный человек, боролся вместе с Комендантом за независимость.

— Есть ли у него какая-нибудь собственная концепция?

— Не знаю. Мне кажется, что об этом еще рано говорить.

— Почему его отстранили от дел?

— В свое время он сам отказался от высоких постов в правительстве. Мне не хотелось бы повторять сплетен.

Александр вздохнул и снова наполнил свою рюмку.

— Что о Вацлаве Яне мы можем написать в вашем интервью?

— Пожалуй, ничего, — буркнул Барозуб. — Разве только то, что я его очень ценю.

— Полковник Адам в «Доме полковников» — это он?

— Когда я писал этот роман, я не думал о каких-то конкретных людях.

— Я, по-видимому, назойливый и нудный человек, простите меня, но возможность поговорить с вами у меня, вероятно, представится не скоро. А может быть, и вообще никогда. Еще один вопрос: не пересмотрели бы вы сейчас какие-нибудь свои взгляды на историю, на развитие событий в Польше за последние двадцать лет, в период первой мировой войны? Изменили бы вы что-нибудь в своих книгах?

— Нет, — заявил Барозуб, — я ничего не изменил бы. Ничего, — повторил он. И встал. — Мне кажется, что завтра, а вернее сегодня утром, мы продолжим нашу беседу.

— Завтра, — вздохнул Александр. — Выходит, все бесполезно, — разочарованно сказал он. — Я видел Завишу после его разговора с вами, вид у него был совсем не бравый.

Барозуб не ответил.

Наконец-то он остался один. Усталым он себя не чувствовал, даже спать не хотелось. Сел за письменный стол, закурил еще одну сигару и жадно, радостно наслаждался тишиной. За окном зашумело дерево, ветер ударил в ставни, и тут же затих, как будто застыдившись своего ненужного порыва. Барозуб взял авторучку, повертел ее и решил ничего не писать. Маленьким ключиком открыл левый ящик стола и вытащил оттуда связку ключей. У него было время, много времени, поэтому он мог не спешить; докурил сигару, старательно загасил окурок в пепельнице, а потом долго наблюдал за извивающимся над лампой дымом. Наконец, как бы нехотя, заставляя себя, вставил большой ключ в замок дверцы с правой стороны письменного стола. На четырех деревянных полках лежали аккуратно сложенные бумажные папки, на которых были надписи, говорящие о том, что в них содержится. Без труда он нашел папку, которую искал, и вытащил из нее не очень большую рукопись. Страницы уже немного пожелтели, на полях было много поправок и восклицательных знаков, сделанных чернилами. Барозуб бросил рукопись на стол и старательно проделал все операции в обратном порядке: закрыл дверцу, положил на место ключи. Еще раз прочитал титульный лист, написанный от руки: «Станислав Фидзинский „Воспоминания“», и проверил, полностью ли — в этом он правда был уверен — сохранился текст.

Теперь Барозуб мог пойти в гостиную и еще раз развести огонь в камине. Это отняло у него много времени. Потом он пододвинул кресло поближе к огню и сел поудобнее, держа рукопись на коленях. Сначала бросил в огонь титульный лист, он мгновенно сгорел. Кочергой пододвинул большое полено и встал, подняв над камином пачку страниц, как будто процедура сожжения рукописи, которую он слишком долго хранил, требовала позы более торжественной, чем сидение в кресле.

И все же Барозуб заколебался, держа рукопись над огнем, совсем близко от языков пламени, заколебался напрасно и глупо, ведь воспоминания Фидзинского были плохо написаны, они были лживы, безрассудны, просто вредны, и он, Барозуб, ни в коем случае не должен держать их у себя дома.

И, зная все это, даже значительно больше, он не мог сделать одно простое и мудрое движение: бросить рукопись в огонь.

12

Ему не оставалось ничего другого, как только поговорить с Владеком Напералой, хотя он считал, что этот разговор немногое может изменить. Разговор с Напералой являлся, так, по крайней мере, считал Завиша, одним из элементов игры, он как бы подводил итоги того, что произошло за это время. К тому же Завише было просто интересно, как будет выглядеть их встреча, бывший его приятель сам ли предложит встретиться, — а способов предложить у него было, без сомнения, много, — или же ему, Завише, самому придется проявить инициативу. Ротмистр ждал; теперь он мог не торопиться и спокойно подождать, как будут развиваться события. Вокруг него образовалась пустота, он все сильнее и болезненней ее чувствовал, как будто чудесным, совершенно неизвестным ему образом весть о поражениях, которые он терпел, и о его — несерьезных? нелояльных? несовместимых с общепринятыми понятиями о чувстве товарищества? — действиях разошлась по всей Варшаве. Не было никого, так, по крайней мере, ему казалось, среди старых друзей и коллег, кого могло заинтересовать никому не нужное, а возможно, просто смешное донкихотство Завиши, его маниакальная подозрительность, касающаяся убийства Юрыся и ареста некоего Зденека. Барозуб решительно отказался принимать участие в этом деле. Вацлав Ян, казалось, забыл о существовании ротмистра. Даже секретарша Чепека теперь неизменно отвечала: «К сожалению, пан вице-министр занят».

А ведь в руках Завиши были серьезные козыри, и он совсем не собирался от них отказываться. Но что значило: не отказываться? Ведь не станет же ротмистр Завиша-Поддембский обращаться к людям, которые никогда не имели ничего общего с идеологией Коменданта. Значит, Барозуб прав? «Такие дела, — сказал создатель легенды, — решаются в тиши кабинетов, и, если Вацлав Ян когда-нибудь сочтет нужным использовать информацию, которую ты ему принес, он использует ее наилучшим образом. Ведь ты же работал на него!»

На него? Нет, он не согласен. Даже изволил сказать об этом полковнику.

Завиша чувствовал себя так, словно, блуждая по улицам знакомого города, среди хорошо ему известных домов, он то и дело останавливался на неосвещенной площади и неожиданно терял ориентир, он не знал, куда идти, даже не был уверен в том, что, делая следующий шаг, не окажется в пустоте, в незнакомой ему местности, откуда не будет выхода. Когда-то на ничейной земле, ночью без звезд, ему казалось, что он идет вдоль своих и вражеских позиций, именно вдоль, все время по ничейной земле, и так ему придется идти до тех пор, пока не кончится ночь, ибо он не сможет понять, какое направление выбрать.