Александр Перфильев - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Александр Перфильев
• Жанр: Поэзия
• Год: 1976

Александр Михайлович Перфильев (19 сентября 1895 года, Чита — 26 февраля 1973 года, Мюнхен) — русский поэт, прозаик, публицист, литературный критик «первой волны» эмиграции.

В поэзии Перфильева реализованы идеи бесконечного изгнанничества, оставленности и обречённости поэтической личности в чужом и неприязненно настроенном культурно-историческом пространстве. Стихи построены на оригинальном восприятии и идейном переосмыслении традиций классической русской лирики. Философское содержание поэзии Перфильева проявляется более фундаментально, поэтический язык — насыщен и богат. Его отличает ярко выраженная проникновенно элегическая тональность, выражающая непередаваемое авторское мироощущение, который испытывает неподдельную человеческую усталость от своей покинутости и эмигрантской судьбы.

Как пишет в предисловии к посмертному изданию Ирина Сабурова (поэт и прозаик русского зарубежья, а также бывшая жена А. Перфильева):

«Везде три главных темы: любовь, смерть и Россия. Можно отметить и некоторый дуализм творчества: в своих фельетонах он был язвительным и метким… писал остроумно и легко. Эта сторона его творчества совершенно не касалась поэзии — всегда глубоко пессимистической. Половина его стихов помечена в подлиннике: “Ночь. Тоска. Одиночество.”

Но пусть судят другие. Я считаю только, что у него безусловно есть “невянущие строки”, которые могут дать кому-нибудь что-нибудь и впоследствии, потому что и любовь, и смерть, и Россия слишком вечные темы».

Данное электронное собрание копия посмертного сборника стихотворений, изданного в Мюнхене в 1976 г. Так же сюда вошел, ряд стихотворений разных лет, не включенных в издание 1976.

Данное электронное собрание стихотворений стало возможным благодаря Андрею Никитину-Перенскому (создателю библиотек «ImWerden» и «Вторая литература), который разыскал и отсканировал мюнхенское издание Александра Перфильева. Итак, еще один русский поэт «возвращается в Россию — стихами», после многих лет скитания и забвения.

---

Людовик Восемнадцатый в Митаве

В его глазах — минувший дым Бастилий
И безобразный призрак эшафота.
А в сердце — трепет королевских лилий,
Растоптанных ногою санкюлота.

Нахмурены седеющие брови,
Искривлен рот от горечи отравы:
Последний, Восемнадцатый Людовик
Из милости живет вблизи Митавы.

Но не один в глухом изгнаньи сир он —
Потомок крестоносцев в тяжких бронях…
В угрюмом замке бродит герцог Бирон,
Вознесшийся и снова павший конюх.

Как молоты стучат в остывшем сердце
Часы — воспоминанье о Версале…
А рядом бродит призрак — мертвый герцог
В нависшем, как проклятье крови, зале.

И вырастают страхи — исполины,
А губы шепчут позднее признанье,
Что лучше краткий ужас гильотины,
Чем долгий стыд бесславного изгнанья.

Как мрак ночной под балдахином долог,
И кажется, что грудь уже не дышит!
Как странно думать, что тяжелый полог
Поверженными лилиями вышит!

И в исхудавших пальцах до рассвета
Дрожат печально золотые кисти…
Но никогда не воскрешают лета
Осенние топазовые листья.

А утром… снова сдвинутые брови,
В ушах еще шаги ночные гулки…
Последний Восемнадцатый Людовик
Томится на безрадостной прогулке.

В полях хлеба, и васильки, и клевер —
Созвучие мечтательных идиллий!
Но разве знает полудикий Север
Тоску и нежность королевских лилий?

«Душа моя, как ржавый флюгер…»

Душа моя, как ржавый флюгер
На покосившейся избе…
При   каждом взмахе крыльев вьюги
Дрожит покорная судьбе.

Душа моя, как колос спелый
Забытый жатвою давно,
Что гнёт, бессильно пожелтелый,
К земле ненужное зерно.

В своём мучительном недуге,
Ввергая жизнь в небытие,
Я твой, Россия, ржавый флюгер,
Зерно отпавшее твоё.

Но верю я, что флюгер ржавый
Преднамечает вьюгам ход,
А тленье зёрен у канавы
Весенней зеленью взойдёт.

«Опять огни бульваров Монпарнаса…»

Д-ру Г.Г. Кульману

Опять огни бульваров Монпарнаса,
Осенних листьев шорох по песку,
И призраки полуночного часа,
Огням кафе несущие тоску…

Вой саксофонов, всхлипывание альта,
Виолончели бледная мечта…
И в каждый дюйм нагретого асфальта
Безликая вдавилась нищета.

Но проходя полуночным бульваром,
И погружаясь в эту суету,
Вы вспомните не раз о храме старом,
Затерянном в мечтательном скиту.

И растворясь в его кадильном дыме
На миг исчезнет шумный Монпарнас…
И вы вздохнете: «Отче Серафиме,
В скиту небесном помолись за нас».

Круги

Ночь отшуршала траурною чтицей
Над тусклым днем, улегшимся под спуд,
И вот в окне рассвет голуболицый
У сумерек крадущий дробь минут.

Они идут, наследуя друг другу,
Неугасимый свет и вечный мрак.
Мы тоже ряд веков идем по кругу,
С которого нельзя свернуть никак.

И нам каким лучом в лицо ни брызни,
Какой зарей ни освети его —
Несущим в жизнь усталость стольких жизней
Свет Солнц и Лун не скажет ничего.

«Гораздо лучше быть простым и ясным…»

Гораздо лучше быть простым и ясным,
Приняв за благо, что тебе дано.
Гораздо проще вечером ненастным
Забыть, что есть на улицу окно.

Но как уйти от тянущего груза,
И с ним судьбу свою соединять?
Как ласковы глаза твои, медуза,
Как больно эту ласковость принять.

И я не знаю в мире слаще яда,
Мучительных ироний огнецвет:
Искать ответ на то, что знать не надо,
И верить в то, чего на свете нет.

«Мы возводим каменные груды…»

Мы возводим каменные груды,
Запрягаем жизнь в ремни машин,
Созидаем вслед за чудом — чудо,
Достигая божеских вершин.

На морях — винтов огромных лопасть
Разрезает грудь глубоких вод,
Над землею, презирая пропасть,
Пролетает птицей самолет.

От былых построек глинобитных,
Каменных пещер, копья и стрел
До владенья сферой волн магнитных
Горделиво человек взлетел.

Новый век по старом в буйной тризне
Воздвигает пышные дворцы,
Но в столицах, за чертою жизни
Прячутся седые мудрецы.

Тут — кипучей жизни темперамент,
Людных улиц бурная река,
Там — старик, иссохший, как пергамент,
И пергамент с мыслью старика.

Одолела жизнь былые мифы,
Стали мифы тусклы и бледны,
И старинных книг иероглифы
Никому на свете не нужны.

Но достигшие земной вершины
Не постигнут мысли мудреца,
Что не в силах всей земли машины
Осушить предсмертный пот лица.

«Те женщины, которых я любил…»

Те женщины, которых я любил,
И те, что и меня любили тоже,
Я вашу память тем не оскорбил,
Что новую любовь ценил дороже.

Вы не были ни строже, ни верней,
Быть может, ни стыдливей и ни чище,
Но вся любовь и нежность наших дней
В сравненье с вами так бледны и нищи.

И все мечты грядущих перемен,
И новых чувств неотвратимый Фатум
Я отдал бы за боль былых измен
С их острым и греховным ароматом…

Боксер

За ласку подведенных глаз
И обнаженной груди прелесть
Ты на эстраде разъярясь
Врагу мгновенно выбил челюсть.
Как кровь тягуча и густа,
Ее поток на торс закапал,
Когда он зубы изо рта
С глухим проклятьем сплюнул на пол.
Но, ощущая так остро
Вздох опьяненной схваткой девы,
Ты сам пожертвовал ребро
Как некогда Адам для Евы.
И дрогнул возбужденный зал,
Совсем притихнувший дотоле,
Когда с минуту ты лежал,
Зубами лязгая от боли…
Ты отдыхал, ты изнемог,
Стоял он гордо, выжидая,
А женский взгляд язвил и жег,
Врага изменчиво лаская …
Ты не видал ее лица,
Губ, нагло смеющих смеяться,
Но бешеный инстинкт самца
Тебя заставил приподняться.
Прыжок. Подавлен тихий стон,
Удар в живот и в подбородок,
И враг сраженный унесен
За белый холст перегородок.
В зверином возбужденьи лиц
И глаз, расширенных до боли
Прорвалось ржанье кобылиц
И жеребцов, бегущих в поле.
Рукоплесканий грянул дождь,
И рев восторженных оваций,
А ты стоял, как дикий вождь
На белом фоне декораций.
А после, в сумраке кулис,
Где враг кончался, холодея,
Вдруг чьи-то руки обвились
Вокруг твоей могучей шеи…
И искусала губы в кровь
Желаний вспененная скрытность,
Как будто погружаясь вновь
В свою седую первобытность.
Где ветер степью шелестит,
Где бой самцов ожесточенный
И разъяренный взмах копыт
Над крупом самки покоренной.

Все проходит

Все проходит: и зима, и лето,
Злоба, нежность, и желаний дрожь…
Как же можно песни петь про это,
Как же можно, если это ложь?

Так чего же мы блуждаем, мучась,
Отравляя свой короткий путь,
Если всех постигнет одна участь —
В холоде забвенья потонуть?

Все проходит… и не оттого ли
Я тебе поверить не могу,
Потому что даже против воли
В этом мире все друг другу лгут?

Что же так дрожат твои ресницы,
Если я, не веря, подойду?
Разве мы не можем жить, как птицы
В этом лживом и пустом саду?

«Ты сказать мне можешь «нет» и «да»…»