Марк Гроссман - Камень-обманка

• Название: Камень-обманка
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Роман повествует о бурных событиях, происходивших в годы гражданской войны на Урале и в Сибири. Печатается в сокращенном варианте.

---

Барон Унгерн строил свои расчеты на несознательности гражданского населения Селенгинского уезда и на неспособности к защите оставшихся в тылу частей и тыловых учреждений корпуса, надеясь на сочувствие к нему населения и на глубину достигнутых им результатов в отношении обмана людей, составлявших его банды.

Но недалеко удалось проникнуть Унгерну. Он вновь в панике бежит из пределов Советской Республики, ища спасения в непроходимых дебрях Хамар-Дабана, и стремится пробиться в Монголию.

Что же послужило причиной новой неудачи злополучного генерала? Причина для нас проста. Унгерн о ней знал, но не верил в ее силу. Унгерн не верил в силу вооруженного народа, Унгерн не верил, что жажда жизни и свободы в среде трудящихся сильнее его обмана, сильнее его сабель. Унгерн не знал к тому же, что Красная Армия не делится на фронтовые части и привилегированный тыл, и это послужило началом его конца. Ненавидящие генеральскую власть рабочие и крестьяне приграничных с Монголией районов Советской и Дальневосточной республик в несколько дней выбросили против него мощные партизанские отряды. Тыловые части и учреждения, которые Унгерн собирался уничтожить и поживиться складами корпуса, проявили себя стойкими и равными фронтовым частям мощными кулаками, быстро двинувшимися для парализования наступления Унгерна. Около Гусиного озера барон остановил свой, казавшийся ему победоносным, марш. Здесь он увидел, что глубоко ошибся, и повернул назад. Красноармейцы тыловых частей и учреждений корпуса вместе с Красными Партизанами стали на пути черного барона, нанесли ему у Ново-Дмитриевки тяжелое поражение и обратили его в паническое бегство.

Подоспевшие ныне фронтовые части довершают удар.

Пришибленный, оплеванный, бежит теперь Унгерн и в бессильной злобе вырезает целые семейства, которые ему встречаются на пути в пределах Советской Республики, зная, что дни его сочтены, зная что Монголия встретит его так же. В знаменательный и торжественный день трехлетней годовщины Пятой армии от лица ее командования, от лица трудящихся Советской и Дальневосточной республик Вам, товарищи красноармейцы тыловых частей и учреждений, Вам, товарищи партизаны, приношу свою глубокую благодарность. Вы с честью выполнили возложенную на Вас задачу. Вы показали себя храбрыми, самоотверженными и дисциплинированными сынами единой армии труда. Вы еще раз доказали всему капиталистическому миру, что в армии рабочих и крестьян нет границ между боевыми частями и их тылами, что в серьезные минуты тылы и народ в равной степени боеспособны, что в борьбе с врагами рабочих и крестьян трудящиеся представляют собой единое, мощное, стойкое целое.

Поздравляю Вас с успешным выполнением боевой задачи и с Вами восклицаю: Вечная память погибшим! Слава живущим!

Комкор, он же военком Экспедиционного Нейман. Наштакор Черемисинов».

— Писать умеете! — побагровев до кончиков волос, скривился Унгерн. — Перед мужичьем расшаркиваетесь.

— Отнюдь. Мы сами — мужики и рабочие, барон. Шарканье — не наше занятие. Не станем пустословить. Я возвращаюсь к вашим приказам и к вашим взглядам на жизнь. Итак, вы видите: в наших приказах нет и намека на злобу к пленным, равно как и к людям иной веры.

Унгерн молчал, изредка бросая на Ярославского взгляды, полные бессильной ненависти.

— Вы, барон, верующий, но, кажется, злобе не учит ни одна вера на земле. Кстати — ваше вероисповедание?

— В аттестации сказано: лютеранское. Однако — неважно.

— Что «неважно»?

— Неважно, какое. Я исповедую желтую ламаистскую веру.

— Вот как! Допустим. И что ж — она учит травить и сжигать людей?

Глаза генерала помутнели, а слова его стали невнятны и монотонны, как у кликуши.

— Эта вера говорит: всё в мире — сансара и нирвана, и сущность обеих пустота. Вид предметов обманчив. В сансаре — она наш материальный мир — всё мучение. Зато нирвана — наш духовный мир — освобождает от мук. Отрешите человека от материи и пусть он стремится к святости — «боди», ибо в каждом из нас частица «сердца Будды». Человек умирает и перерождается. Но пока не преобразился — носится между небом и землей, терзаясь за содеянные им грехи. И говорю я: стремитесь совершать добродетели!

Лицо Унгерна покрылось испариной, волосы слиплись от пота и висели косицами.

Ярославский покосился на барона, сказал сухо:

— Перестаньте паясничать, Унгерн. Слово «добродетель» — не из вашего словаря. Продолжим допрос. Я хотел бы получить еще одно разъяснение. Взгляните… Это ваш приказ № 15, не так ли?

— Мой…

— Я читаю: «Ждет от нас подвига в борьбе за мир и Тот, о ком говорит св. пророк Даниил (глава 11), предсказавший жестокое время гибели носителей разврата и несчастья и пришествия дней мира: «И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа Твоего. И наступит время такое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди». Это что же — одно из изречений Будды?

Унгерн молчал, пытаясь набить трубку табаком.

— Это «Библия», генерал. Книга пророка Даниила. И не 11-я, а 12-я глава. Кстати, ее завершают слова, которые вам было бы полезно, в свое время, запомнить. Вот эти слова: «А ты отойди к своему концу, и будешь покоиться, и восстанешь для получения жребия в конце времен».

— Жребий… — бормотал Унгерн. — Тело мое в плену, а душа моя отдана нирване, и знает Будда о том с высот неба своего…

— Зря вы это, генерал. Не шаманствуйте. Вы только что сказали о плене. Кто и когда пленил вас?

— Двадцать второго августа. Взял меня 35-й полк. Передали Щетинкину. Отправили в штабриг-104, потом в штакор.

Глаза его снова налились кровью.

— Надо было денщика… мерзавца… запороть вовремя!

— Опять за свое. Перестаньте кричать. Вы не в казачьей сотне. Идите.

За спиной барона вырос часовой. Унгерн запахнулся в халат, круто повернулся и вышел.

Оставшись один, Ярославский поерошил густую шапку чуть вьющихся и начинающих седеть волос. «Экая гадость, — думал он об Унгерне. — О чем он сейчас размышляет там, в камере, на пороге своего конца? Молится богу? Какому? Уповает на рай православных или нирвану буддизма? Едва ли. Бьется головой об стену?…

Собирая бумаги, Ярославский внезапно припомнил свое прошлое, камеры пересыльных тюрем, холодное равнодушие Севера. Когда-то суд царя приговорил его к семи годам каторги. С ним пришла проститься сестра Таня, он передал ей записочку со стихами, чтоб она не страдала, а гордилась им. Стихи были такие:

«И теперь никому не залить тех огней.
Ярко вспыхнувших в пламя;
День придет — высоко подниму
Я победное красное знамя.
Не грусти обо мне, дорогая,
О судьбе о моей вспоминая.
Мы, как в бурю челны,
Сами бурей полны, —
Не боимся ни бури, ни тьмы».

Потом, когда царь гноил его на каторге, он написал новые строки и занес их в дневник.

«Близок, близок час свободы, скоро кончится неволя, —
Звон цепей, затворы, стражу — все оставлю за собой. —
Снова встречусь я с тобою, мое счастье, моя доля,
Снова будет жизнь с страданьем, счастьем, радостью, борьбой».

Емельян Михайлович подумал о том, что он мог не вернуться с каторги, умереть вдали от близких ему людей, во льдах Якутии. Ну, что ж — умирая, он знал бы, что оставляет на земле ростки своего дела, ростки, из которых его товарищи по партии поднимут сады и леса будущего общества. Ради этого стоило жить и бороться.

В комнату вошел председатель Трибунала, и это вернуло Ярославского к мыслям о предстоящем суде. Государственный обвинитель процесса, он обязан разобраться во всем, что связано с отвратительной фигурой обвиняемого. Это надо сделать, чтобы показать миру, кто стоит на той стороне баррикад.

На следующее утро Ярославский пришел в суд, когда с бароном беседовал его защитник. Подождав, когда Боголюбов уйдет, Емельян Михайлович заглянул в свои записи и приступил к допросу.

Унгерн с явным напряжением сидел на стуле, смотрел в сторону, теребил полы грязного халата, и Ярославскому на мгновение показалось, что барон тайно оттирает их от крови.

— В прошлый раз мы поминали двенадцатую главу книги пророка Даниила. Там — имя Михаила. На вашем флаге, захваченном во время пленения, написано «М-2». Насколько понимаю — «Михаил 2-й»?

— Он. Михаил Александрович. Великий князь и наследник русской короны. Государь отрекся в пользу своего державного брата. У меня законное основание.

— Вы что ж — собирались посадить на трон покойника? Михаил мертв. Знали это и дурачили своих людей.

— Не имеет значения.

— То есть?

Унгерн злобно покосился на обвинителя и, не сумев себя сдержать, спросил хриплым шепотом: