Владимир Герлах - Изменник

• Название: Изменник
• Автор: Владимир Герлах
• Издательство: Издатель Словохотов А.А.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9903041-9-2

…Мемуарная проза. Написано по дневникам и записям автора, подлинным документам эпохи, 1939–1945 гг. Автор предлагаемой книги — русский белый офицер, в эмиграции рабочий на парижском заводе, который во время второй мировой войны, поверив немцам «освободителям», пошёл к ним на службу с доверием и полной лояльностью. Служа честно в германской армии на территории Советского Союза, он делал всё, что в его силах, чтобы облегчить участь русского населения. После конца войны и разгрома Германии, Герлах попал в плен к французами, пробыл в плену почти три года, чудом остался жив, его не выдали советским властям.

Предлагаемая книга была написана в память служивших с ним и погибших, таких же русских людей, без вины виноватых и попавших под колёса страшной русской истории. «Книга написана простым, доступным и зачастую колоритным языком. Автор хотел, чтобы читатели полностью вошли в ту атмосферу, в которой жили и воевали русские люди. В этом отношении она, несомненно, является значительным вкладом в историю борьбы с большевизмом». Ценнейший и мало известный документ эпохи. Забытые имена, неисследованные материалы. Для славистов, историков России, библиографов, коллекционеров. Большая редкость, особенно в комплекте.

---

Шаландин исчез, а Галанин принялся угощать своих посетителей немецким военным хлебом и колбасой: «Попробуйте этого знаменитого комисброта, он специально выпекается для наших солдат». Иванов и Вера отломили по кусочку хлеба цвета земли и начали жевать, подняв глаза к небу, все таки не могли скрыть гримасу отвращения: «Ну и гадость!» решает Вера по немецки. Галанин удивился: «Гадость? Но это с непривычки. Для нас же, немцев, он очень вкусен и к тому же полезен. Он очень питателен и делает нас сильными и храбрыми. Не смейтесь, я уверен, что ваши солдаты потому и воюют плохо, что его не едят. Уверяю вас…»

***

Медведеву казалось, что он видел кошмарный сон. Ему хотелось проснуться, чтобы увидеть все нормальным, таким как это было до того, как его арестовал этот гад Шаландин и увидеть всех такими, какими они были раньше, покорными и угодливо улыбающимися. «Это точно, товарищ Медведев. Га, га, га! правильно, дорогой товарищ, сюда пожалуйста, товарищ Медведев… сию минуту, товарищ Медведев!

Дорогу товарищу Медведеву…»

Но сон не проходил и он, по прежнему, видел вокруг себя лица, веселые злым торжеством, слушал грубые шутки конвойных, торжественный и грозный шелест трехцветного знамени, откуда то появившегося над зданием горсовета, нытье испуганного на смерть Писарева, прерываемое криками и ударами палок и далекий, страшно далекий артиллерийский гул.

Пока его вели по городу и потом здесь в камере он озирался вокруг, все старался запомнить всех, чтобы потом никого не забыть, к ответу притянуть. И все время это горькое раскаяние, стыд, что он не досмотрел за врагами народа, которые его, представителя партии, ее карающую десницу, при аресте так зверски избили. Этот стыд заглушал и боль разбитого рта и страшную мысль о неминуемом конце.

Всю ночь он не спал, как не спали и его товарищи по несчастью: Писарев, который проскулил и проплакал и Санин, который молча вздыхал, ворочаясь на каменном полу маленькой камеры.

Утром пришел Шаландин и погнал всех трех на допрос. Непрерывно подгоняемые пинками конвойных, вошли в кабинет председателя горсовета Судельмана, который еще вчера утром совещался с начальником НКВД о мерах для того, чтобы прекратить панику в городе… потом в скорости Судельман исчез и вот теперь в его кресле сидел немецкий офицер, с темными как будто русскими глазами. Рядом с ним, опустив голову, сидела его любимица, комсомолка Вера Котлярова, около нее с торжествующим радостным лицом начальник милиции Шаландин, потом с хитрыми прищуренными глазами районный агроном Иванов.

Конвойные толкнув арестованных к столу, стали у стены. Сон продолжался… на полу валялись лоскутья портрета Сталина, который еще вчера висел над столом и Медведев заметил как один из конвойных наступил ногой на лицо вождя народа, вспомнил взорванный памятник, мимо которого их гнали, ведя на допрос, вспомнил всю кошмарную ночь, которая стала вдруг гранью между славным прошлым и подлым настоящим, как его внезапно арестовали те, которым он верил. И его мучило не страшное избиение толпой. За свою долгую жизнь революционера и большевика он бывал в положениях еще худших, но мысль о том, что его старого большевика и бессменного стража революционной законности, сначала чекиста, а потом энка-ведиста, могли долгие годы водить за нос эти контрреволюционеры Шаландин и Иванов и другие, все те, кто радовался его поимке и старался бить… Он сжимал кулаки и напрягал свой слух, чтобы услышать снова, как в славные годы гражданской войны, частые перекаты пулеметов и цоканье копыт по мостовой и победоносное ура красных бойцов, спешивших его освободить…

Но все было тихо снаружи, перед ним с фашистом сидели враги народа и он со связанными руками должен был еще в последнем унижении слушать мольбы о пощаде своего помощника Писарева, ставшего внезапно трусливой бабой, не сравнить с беспартийным Саниным. Тот хотя совершенно перестал теперь ему подчиняться, но пощады не просил и даже по дороге на площади, когда его жена вопила диким голосом и старалась его обнять, не растерялся и продолжал молча шагать под ударами конвойных, правда, били его не так сильно как их, коммунистов и даже, как будто, жалели, в то время от ударов и он и Писарев не раз падали на землю и сейчас едва держались на ногах.

Иванов весело смеялся: «Что скажешь, Медведев, не нравится?» Медведев посмотрел на него в упор: «Нет, не нравится, сволочь. Смотрите, отвечать ведь рано или поздно придется!» Шаландин не дал ему говорить дальше: «Мы тебя, красная сволочь, сюда доставили не ругаться. Мы тебя сейчас вместе с твоими помощниками судить будем за ваши преступления. Отвечай, признаешь ты себя виновным в том, что в районе жег хлеб, в МТС попортил машины, здесь в городе взорвал электростанцию и потом поджег?» Немец нагнул голову к Вере и что-то ей пролаял по своему, она ему долго что-то говорила, все время опустив голову, видно переводила. Медведеву было ясно, что она была на его стороне, на стороне партии, и ему стало легче на сердце, почувствовав, что он не был один среди врагов, можно было теперь показать этим гадам, что он нисколько их не боялся, потом Вера расскажет всем о его геройской смерти.

«Я тебе отвечу, Шаландин», медленно ответил Медведев: «Все, что ты говоришь — правда. Да, жег, портил, взрывал и этим исполнил свой долг перед родиной и партией и горжусь, что этот долг исполнил до конца, но в другом виноват и здорово… в том, что я вас обоих не вывел раньше на чистую воду и не поставил к стенке, как ставил других гадов… но ничего, придет время и это сделают другие товарищи!»

Шаландин с лицом искаженным яростью, вскочил и бросился к Медведеву, но Иванов схватил его за руку и заставил снова усесться за стол, немец опять что-то гудел на ухо Вере и она в первый раз осмелилась посмотреть в глаза Медведеву: «Немецкий офицер просит вам передать, что вы очень храбрый человек и… очень опасный для немцев». Шаландин трясущимися руками вертел папиросу, Иванов хмурился: «Что ты, Медведев, опасный человек мы знаем и без немца и поэтому на нашу милость не рассчитывай. За всю кровь, пролитую тобой, ты поплатишься своей головой. Я думаю, что с ним можно кончить… Давайте примемся за другого. Вот ты, Санин. Чего же ты, дурак, пошел за этими негодяями. Смотри, что вы здесь понаделали? Если бы мы вас не поймали во время, не освободили нас немцы, вы бы здесь все уничтожили… Что же мы тогда бы здесь делали? что жрали бы? весь город да и твоя семья… а?»

Санин покрутил головой: «Да, если подумать хорошо, как будто я маху дал! Но ведь я не хотел, чтобы наше добро досталось этим фашистам. А по вашему выходит, что будто я сам вредителем стал. Хоть убей ничего не понимаю! Так темно кругом стало… хоть плачь!» Шаландин кипятился: «Фашистам? Небось немцы всего не заберут. Так мы им и дали! Не бойся, себя не забудем!» Опять переводила Вера и все за столом смеялись, даже немец на бок свой рот скривил…

Долго спорили и суетились. «Переведите этому дураку, как я должен его за его идиотизм наказать», положил конец спору Галанин и долго хмурился, выслушав от нее ответ Санина: «А это уж его дело. Пусть судит как знает. Только еще раз говорю, как перед Богом: зла своим я не хотел, только немцам наше добро не хотел давать… и вот…» Немец молча слушал Веру, в его глазах светилась холодная жестокость: «Ну, хорошо, заметим, что нас он не очень любит. Перейдем теперь к последнему и кончим эту канитель. Говори теперь ты, большевистская сволочь! что скажешь в свою защиту!» обратился он к Писареву.

Писарев молча плакал, потом дрожащим голосом стал защищаться: «Я ведь не хотел, товарищи, это он все… Медведев меня заставил силой оружия… грозился расстрелять…» Галанин с презрением смотрел на дрожащего мелкой дрожью Писарева, коротко бросил: «Боишься, большевик!» — «Так что же с того, что коммунист? Разве это что нибудь доказывает. Да у нас пол города коммунисты и еще какие. Вот Столетов например… и наша учительница, что переводит и с вами сидит…» Он не успел докончить, подбежавший сзади полицейский, ударом приклада по голове свалил его на пол. Немец встал и коротко крикнул Вере: «Мне все ясно! Скажите Шаландину, чтобы он распорядился увести обвиняемых и убрали эту падаль».

***

Галанин достал портсигар и угостил Шаландина и Иванова папиросами, все трое молча курили… Вера подошла к, окну и смотрела вниз на площадь, где Шмит продолжал объясняться с мальчишками, в то время как мимо них повели арестованных и протащили по земле все еще бесчувственного Писарева.

Шаландин подошел к Вере: «Вы, Вера Кузьминична, скажите немцу, что жена Санина была уже дважды у меня, в ногах валялась и сейчас опять дожидается в коридоре. Пусть все таки помилует этого дурака… пожалуйста, постарайтесь уговорить его!» И Вера сначала робко, потом все смелее принялась защищать сначала Санина, а потом, увлекшись всех троих арестованных: «…Вы все таки должны их пожалеть… они ведь русские и исполняли только полученный ими приказ… Разве вы, немцы, на их месте не поступили точно также?»