Владимир Герлах - Изменник

• Название: Изменник
• Автор: Владимир Герлах
• Издательство: Издатель Словохотов А.А.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9903041-9-2

…Мемуарная проза. Написано по дневникам и записям автора, подлинным документам эпохи, 1939–1945 гг. Автор предлагаемой книги — русский белый офицер, в эмиграции рабочий на парижском заводе, который во время второй мировой войны, поверив немцам «освободителям», пошёл к ним на службу с доверием и полной лояльностью. Служа честно в германской армии на территории Советского Союза, он делал всё, что в его силах, чтобы облегчить участь русского населения. После конца войны и разгрома Германии, Герлах попал в плен к французами, пробыл в плену почти три года, чудом остался жив, его не выдали советским властям.

Предлагаемая книга была написана в память служивших с ним и погибших, таких же русских людей, без вины виноватых и попавших под колёса страшной русской истории. «Книга написана простым, доступным и зачастую колоритным языком. Автор хотел, чтобы читатели полностью вошли в ту атмосферу, в которой жили и воевали русские люди. В этом отношении она, несомненно, является значительным вкладом в историю борьбы с большевизмом». Ценнейший и мало известный документ эпохи. Забытые имена, неисследованные материалы. Для славистов, историков России, библиографов, коллекционеров. Большая редкость, особенно в комплекте.

---

Тетя Маня продолжала уже тише ворчать, пьяный все уверенней оправдываться, но в это время кто то постучал и звонкий веселый голос прекратил ссору: «Здравствуйте, тетя Маня и дядя Прохор, с праздничком вас с великим, а где же наша переводчица? спит? да как же она может спать в такое время?» Тетя Маня на цыпочках вошла в комнату Веры, увидела что она не спит, села на кровать: «Вставай, соня, уже четыре часа. Нина там тебя спрашивает. Здесь такое творится… мой Прохор пьяный как стелька… Христос Воскресе поет… весь народ как с ума посходил… Вставай. А ты с женихом спишь? Вот подожди, приедет Ваня я ему расскажу, как ты по нем скучала». Вера покраснела: «Я, тетя, такой страшный и глупый сон видела, как будто…» Она рассказывала с испуганными глазами, тетя Маня ее слушала и качала головой… к чему бы такое…

***

За столом пили чай, Нина, молодая женщина с черными, весело блестевшими глазами, рассказывала: «… и вот, значит, как повели их вешать, народу повалило на площадь, туча. Привели это их к липам, а Степан уж и петли приготовил и привязал к веткам, стол поставили, на него Медведева… а он бледный такой, со рта кровь бежит, кричит: за родину, мол, умираю и за Сталина и хотел еще речь говорить… кричал нам: помните вы… да Степан не дал ему говорить, стол спод него выдернул, тот и закачался под липой. А Писарев вовсе умирать не хотел, жить все просился и на колени становился… но однако ничего не помогло, палкой его придушили и тоже повесили и совсем правильно, за муки наши народные повесили. Вот значит они под липами кружатся и языки только показывать нам начали, как чуем… Да, совсем забыла сказать тебе, Вера: Санина простил твой немец, когда ты из горсовета ушла, самолично его жене передал и сказал ей, что его тоже хотел повесить, но только ты его уговорила значит, и поэтому только простил. Да… где же я тут остановилась, забыла вовсе?» — «Ты, Нина, нам сказала как они крутились и нам языки показывали», подсказал дядя Прохор. «Да, да… ну, значит, смотрим мы на их языки и, вдруг, гром, шум. Летят на площадь мотоциклы с прицепами и на них немцы сидят с автоматами, прямо, ну точно индюки, а за ними наши мальчишки бегут, кричат, что немцы приехали. Народ наш, конечно, расступился… смотрит на них. За мотоциклами гонит машина, ну точно такая, как у твоего немца, тоже кошачья голова намалевана и вылезает из нее другой немец, совсем на нашего непохожий, тощий такой и волосья как солома на лоб висят, в глазе стеклышко на снурочке вставлено, и что-то орет по своему. Те, что на мотоциклах послазили и площадь оцепили.

Тощий лезет на крыльцо, где наш на повешенных глядел, кричит сначала по ихнему точно, а потом и по нашему: «Слава Богу, ты живой, а то я думал уже что это они тебя здесь вешают!» и трясет руку и смеется и наш тоже на сторону кривится. И начали они друг с дружкой трепаться, а мы их слушать… ну и умора… и имена у этих немцев. Представь себе, Вера, этого журавля розой зовут. Наш так ему и сказал: «Я рад, Роза, что ты, наконец, приехал, а то я уже начинал думать, что вы про меня все забыли». И говорит он, значит, все так чисто по нашему и по ученному и говорит он, что ждал Розу всю ночь и потом решил этих бандитов повесить, как будто по нашей просьбе! видала, как соврал и не моргнул.

Мы подошли совсем близенько и ушам нашим не верим, а Шаландин и Иванов только глазами моргают и совсем вспотели, а он, наш, на них так сбоку посмотрел и опять рожу на бок: «Да», говорит: «они меня тут за настоящего немца приняли и переводчицу мне дали, заставили ее со мной, старым ослом мучиться…» А Роза смеется, аж стеклышко со шнурочком на землю падает и потом между собой опять по своему, по-немецки заболтали, ну прямо гуси у колодца гогочут…

Вот тут наш Шаландин тоже заобижался: «Да как же это так? если вы русским языком можете, зачем нас всех мучили этими дурацкими переводами?» А тот и тут нашелся, врать видно здорово умеет: «Сами вы виноваты, это вы первые с вашей переводчицей захотели со мной по-немецки объясняться. Ничего… все было хорошо» и говорит Розе, что будто нашел здесь самых верных союзников великой Германии и Роза их тоже по-русски благодарит, спасибо, братцы! Ох, устала, дайте передохнуть… Прохор Иванович! что же это вы? Сами пьете, а госте ничегошеньки?»

— «Смотрите, и вправду пьет!» удивилась тетя Маня: «не иначе как мою заветную литровку достал». — «Нет, мать,» обиделся дядя Прохор: «это моя собственная, с винного завода принес. Там директор склада открыл и кричит народу, чтобы каждый брал по бутылочке, все равно немцам все достанется… ну и я значит не растерялся, две подхватил… да… а ты говоришь… Не знаю и знать не желаю, куда ты ее спрятала. У меня собственное угощение». — «Ох грехи, грехи», суетилась тетя Маня: «Коли так, налей ка Ниночке рюмочку, чтобы ей отдохнуть, да и мне тоже малюсенькую, очень я с тобой сегодня разнервничалась. Погоди не лакай без закуски… вот грибки и огурчики. Что же это с тобой, Вера? на тебе лица нет, выпей ка и ты, легче будет». — «Нет, не надо, уже проходит. Ну и дальше, Нина, говори скорей!»

— «Нет, погоди, переводчица, давайте ка выпьем для храбрости. Ну, с праздником нас всех, великим… ух крепкая! комиссарская! Вот и не будет больше наш Медведев пить, отпил свое… собаке — собачья смерть, как сказал Галанин!» — «Кто это Галанин?» удивилась тетя Маня. «Кто это Галанин?» передразнил дядя Прохор: «Освободитель наш, твой немец, Вера, оказался русским кругом на все двести процентов, он сам признался, что он наш… и знаете кто еще?» он нагнулся к уху тети Мани и, сделав страшные глаза, прошипел громко, так что все вздрогнули: «Белогвардеец он, когда речь говорил, он сам себя еще как выругал, что он белой армии белобандит и смеется чудно так, боком». — «Господи! пресвятая Богородица!» перекрестилась тетя Маня и вдруг набросилась на Нину: «Да говори же поскорее… и чего за душу тянешь? Дай ка мне, Проша, еще рюмочку, чтой то у меня душа сомлела», — «То-то Проша. Тут, Маня, такие дела идут, что мне самому страшно становится. Продолжай, Нина, на выпей еще и давай… ты хорошо рассказываешь, если, что будет не так, я тебя поправлю…»

— «И ничего не будет не так! Все будет как нужно, а где же я остановилась?» — «Ты сказала, что Розен, а не Роза, сказал спасибо, ребята». — «Ага… и, значит, говорит Роза, что Галанин нам речь скажет… смотрим… действительно, тот скок как мальчишка на Сталина… тот лежит не шелохнется, только Медведев ему язык показывает, а со Сталина на камень, на котором тот раньше стоял. Роза кричит, солдаты тот камень окружили и стали как идолы, автоматы на перевес на нас. Ну, думаем, наверное, гадости говорить будет, что нас так перепугался. И вот начал он орать, да так громко, как громкоговоритель и так сладко, точно песню пел… говорил, значит, что пришли к нам немцы не мучить, а освобождать, что дерутся они не с народом, а с сатаницкой властью Сталина. Сталина ругал страшно и так над ним издевался… и зачем, мол, его наши солдаты защищают, зачем мы, красавицы, ишь как нам угождал, их не отговорили?» Мы, бабы, стояли напредки и кричим ему в ответ, что мы их просили и уговаривали, да они нас слушать не хотели и родину защищать хотели, а он нам льстит, что, мол, только одни дураки уехать могли от таких красивых женщин и был бы он на их месте, ни за что не ушел бы. Ничего, мол, возвернутся они потому, что они увидели, что ошибку дали и воевать не хотят… войне скоро конец!

И так нам всем хорошо стало и приятно и много он еще кричал, сказку говорил, а народ осмелел и помогает ему и дальше врать: «Правильно, товарищ! спасибо, отец родной!» Но только уставать стал, хрипнуть, водицы попросил. Степан быстро повернулся, подносит ему стакан полный, тот выпил залпом и поперхнулся: «Что же вы, черти? я воды просил, а вы мне водки поднесли?» А люди смеются, говорят, чтобы пил на здоровье, что водка еще лучше горло прочищает…» И смотри, на самом деле, как стал он снова трепаться, орет, ну просто в трубу дует, и когда его спросили, что с нашими коммунистами будет, сразу ответ правильный нашел. Коммунисты, по его, разные бывают, хорошие и плохие. Хорошие, как только в своих ошибках признаются, будут жить и дальше, как ни в чем не бывало, с народом, ну а с плохими гадами будет то же что с этими двумя, Медведевым и Писаревым…

Тут и Роза, видно, хрипоту заимел, попросил стаканчик и долго над ним кашлял. И весело стало народу, ура кричит, колхозники с кулаками к нему поближе пробиваются, требуют: «Не хотим больше бригадирам батрачить, хотим как раньше при непе, сами себе…» И их он утешил, всему свое время, значит, терпеть немного осталося, двадцать лет ведь терпели, а несколько месяцев, уж и терпенья не стало?

Кончил он и тогда все храбрые стали, даже девки, что по огородам попрятались, тоже пришли, на солдатов зырят, а колхозники тем по стаканчику подносят, те сразу обмякли, автоматы к ногам опустили и… вот тут то и получилась со мною такая бяда. Ох, устала я… дай ка мне чаю, Вера». Пока она пила чай, дядя Прохор пустился в рассуждения: «А ведь правда, водка голос еще как прочищает! Бывало, простужусь, или еще что, пропал голос… когда я у отца Семена регентом был. Ну, думаю, все пропало. Ну как я буду тон задавать? Херувимскую петь? Помогать хору? Ужас и позор! Одно единственное спасение и надежда — выпить! Выпьешь это стаканчик или два, три, откашляешься, камертон возьмешь и смотри ка! так ясно выходит: доо, ляаа, сиии, дооо… Да, было время, попели, может скоро и опять запоем. Галанин вот божился, будто нашу церковь скоро снова отворят. Эх, вот бы опять снова петь, хором заворачивать, камертоном по головам певчих постучать… Я, знаешь, Маня, ну совсем ничего не забыл, с закрытыми глазами безо всяких нот могу, все песнопения. И тебя, Вера, снова заставлю в церкви петь, выбью из твоей головы всю комсомольскую дурь. Слышала, что Галанин говорил…»