Евгений Габуния - На исходе ночи

• Название: На исходе ночи
• Автор: Евгений Габуния
• Издательство: Литература артистикэ
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

Заглавная повесть книги посвящена борьбе сотрудников органов госбезопасности с уголовно-политическими антисоветскими бандами, действовавшими в Молдавии в первые послевоенные годы. В своей работе автор использовал материалы из архива КГБ МССР, а также беседы с чекистами — непосредственными участниками событий.

Повести «Когда цепь замыкается» и «Ангел пустыни», а также рассказ «Талон к врачу» посвящены ответственной, полной опасности деятельности работников милиции. Обе повести отмечены дипломами на Всесоюзных литературных конкурсах MBД СССР и Союза писателей СССР.

Свои впечатления от поездок со Англии и Испании Евг. Габуния отразил в путевых заметках.

---

— А вы знаете, молодой человек, — он хитро взглянул на Аурела, — где мы находимся?

— Разумеется, — удивился Кауш.

— Что значит «разумеется»? А вы знаете, что когда-то именно в эту башню жандармы бросили Котовского. Он разрабатывал план побега из этого тюремного замка, так она тогда называлась. На воздушном шаре хотел улететь, да не удалось. Но все равно ушел средь бела дня из зала суда.

Помещение на третьем, самом верхнем, этаже, переделанное из камеры в следственный кабинет, имело форму трапеции с выгнутым верхним основанием. Яркое солнце проникало сюда через чисто вымытые стекла двух высоких и узких окон в стене метровой толщины. «Действительно, не убежишь, — подумал Аурел, — разве что по воздуху».

Сидеть за слишком высоким, особенно для Гальдиса, покрытым серым пластиком столом было неудобно. Табуретки, как и стол, были наглухо привинчены к полу, их нельзя было «подрегулировать» по росту. Гальдис проверил магнитофон.

Было тихо. Через закрытые, несмотря на теплый день, окна звуки со двора слабо доносились сюда, наверх. Кауш взглянул в окно. Во дворе шла своя жизнь. Группа наголо остриженных людей разгружала грузовик с капустой; в углу вспыхивали огоньки электросварки. Он перевел взгляд повыше, через дорогу, туда, где высился корпус студенческого общежития. Девушки, далеко высунувшись из настежь открытых окон, оживленно болтали; голосов он не слышал, но по смеющимся лицам понял, что говорили они о чем-то веселом.

Откуда-то снизу послышались тяжелые шаги. Подкованные металлом сапоги гулко отдавались в тишине. Казалось, что поднимался по лестнице один человек, однако их было двое. В кабинет вслед за Краусом вошел выводной контролер. Доложив, что подследственный доставлен, он удалился, оставив дверь полуоткрытой.

Краус исподлобья рассматривал незнакомого ему Гальдиса.

— Садитесь. Моя фамилия Гальдис, прокурор-криминалист прокуратуры республики. Со следователем Каушем вы уже знакомы. Ставлю вас, Краус, в известность, что показания записываются на магнитофон «Комета», тип ленты два, скорость 4,7 сантиметра в секунду.

— Меня ваш магнитофон не интересует, — хмуро пробормотал арестованный, оглядывая кабинет. Его водянистые светлые глаза с покрасневшими веками, отвыкшие от солнечного света, подслеповато щурились. С тех пор, как Кауш видел его в последний раз, он похудел, что еще сильнее подчеркивала наголо остриженная голова, однако правильные черты лица не утратили благообразности.

— Мне поручено разобраться в вашей жалобе на имя прокурора республики, — продолжил Гальдис — Расскажите, на что жалуетесь.

— Я же написал…

— И все-таки, расскажите, не зря же мы пришли.

— В том, что я убил Сухову, я давно сознался, а тот майор, который допрашивал, стал пришивать мне какого-то Зильберштейна. Мало ли чего, что я у него зубы ставил. И еще плащ простреленный милиция в Заднестровске нашла. Допытывался, чей это плащ да почему прострелен. Откуда мне знать… — Краус говорил раздраженно, вызывающе. — А завтра еще чего-нибудь приклеят. В Москву напишу, голодовку объявлю! — в его голосе послышались истерические нотки.

— Спокойнее, спокойнее, разберемся.

Гальдис говорил миролюбиво, не желая потерять контакт с подследственным, и переменил тему, чтобы уточнить некоторые обстоятельства убийства Суховой. Подследственный отвечал подробно, жаловался на притеснения, обиды с ее стороны. О том, что произошло, не слишком сожалел. Опять перечисляя дела, которые ему «вязали», Краус ни словом не обмолвился о Розе Зоммер. Своей «забывчивостью» он как бы уходил от тяжкого обвинения, она была красноречивее всяких слов.

— Хорошо, Краус. Мы знаем, ни к зубному технику, ни к тому плащу вы не имеете никакого отношения. Речь не об этом…

Но Гальдис вовсе не был убежден в непричастности Крауса к этим преступлениям. Однако сейчас для него было особенно важно раскрыть убийство девочки. Дальнейшее расследование показало, что Краус и в самом деле не имел отношения ни к зубному технику, ни к простреленному плащу.

— Скажите, Краус, вы запомнили, что написано у входа в тюрьму?

Краус что-то неразборчиво пробурчал.

— Тогда я вам напомню: там написано, что явка с повинной смягчает наказание.

— Так я уже покаялся, чего вы хотите? — прохрипел он.

— Не прикидывайтесь простачком. — Голос прокурора-криминалиста звучал жестко и повелительно. — Ответьте лучше, почему вас не было на работе в тот день, когда исчезла Роза Зоммер? И что произошло между вами и ее отцом?

— Вы и это знаете? Продал, значит, падла, — злобно прошептал Краус.

— Нам известно больше. Отвечайте, это в ваших интересах.

В кабинете стало тихо. Отчетливо слышался шелест магнитофонной ленты. Молчание Крауса казалось нескончаемым. Он лихорадочно взвешивал свои шансы на жизнь и, подобно утопающему, цеплялся за последнюю соломинку.

Прокурор-криминалист сделал безошибочный ход.

— Меня не расстреляют? — глухо выдавил наконец Краус.

— Это решит суд, — заговорил хранивший все это время молчание Кауш. — Один раз, Краус, Родина вас простила…

— Какая Родина? — он криво ухмыльнулся:

— Родина, которую вы предали.

Краус склонил стриженую голову, будто хотел защититься от удара:

— Я не хотел ее убивать… Так получилось.

Вот он, момент истины! Его два долгих года ждал Аурел Кауш, а вместе с ним Будников, Поята, Сидоренко, Мировский… и еще десятки других людей. В нем как бы сфокусировалась вся их работа — изнурительная, трудная, скрытая от людских глаз, о которой так скупо пишут в газетах.

Кауша охватило чувство удовлетворения от исполненного долга, но радости он не испытывал. С отвращением и ужасом слушал он хладнокровный, жуткий в своей обыденности рассказ Крауса, и перед ним разверзлись мрачные глубины подлости, жестокости, лицемерия. Как человек, это высшее, совершенное создание природы, может пасть в такую бездну, на самое дно, откуда выход только один — в небытие?

…Свой день рождения два года назад Краус начал с выпивки, а точнее — с похмелья, потому что отмечал это событие еще накануне. Он очень любил себя, этот благообразный человек с водянистыми светлыми глазами. Опохмелился и пошел на работу. Возня с трубами быстро наскучила, и он решил продлить праздник. В магазине у Эмилии добавил и, пьяный, пошел к своему поливному аппарату. Возле пролома в каменном заборе ему и повстречалась Роза. Девочка живо напомнила о Карле Зоммере, об обидах, которые причинил тот ему, Краусу. В его порочном сознании, одурманенном к тому же водкой и жаждой мести, созрел чудовищный замысел.

— И потом, — сказал Краус, — Роза была такая хорошенькая, чистенькая…

— Guten Tag, Röschen! Wohin gehst du?[17]

— Wilde Oliven pflücken! Sie schmecken so gut…[18]

— Komm lieber in den Garten mit. Ich kenne eine Stelle, wo es sehr viel Gras für Kaninchen gibt. Dort wachst herrliches, saftiges Gras! Deine Kaninchen werden daran ihre Freude haben. Du hast sie doch so gern. Nicht wahr?[19]

Ласковый, почти отеческий тон, родная немецкая речь сделали свое. Девочка пошла с Краусом в густые заросли и поплатилась жизнью за доверчивость к «дяде Пете». День рождения Петра Крауса стал последним днем жизни Розы Зоммер.

Медленно тянется магнитная лента, бесстрастно фиксируя показания. Ленте не видно конца, не видно и конца допроса. Следователей интересовали детали: как была одета девочка, цвет платья, туфелек, что у нее было в руках, в какой позе он ее оставил, где именно? Они не исключали самооговора. Только сопоставляя детали, можно было установить, говорит Краус правду или, в состоянии депрессии, наговаривает на себя, чтобы потом, в суде, отказаться от показаний, заявив: меня вынуждало следствие. Нет, на самооговор не похоже. Краус называл подробности, которые могли быть известны только ему. Тогда, возможно, перед ними просто душевнобольной человек, не несущий уголовной ответственности за содеянное? Позже судебно-медицинская экспертиза дала ответ на этот вопрос:

«…Обстоятельства преступлений помнит хорошо, подробно рассказывает. Глубокого сожаления о содеянном не выказывает… Бреда, обманов чувств не выявляет. Душевным заболеванием не страдает. Обнаруживает признаки хронического алкоголизма. Считать вменяемым…»

Но это позже. А пока в следственном кабинете № 3 продолжается допрос.

— На сегодня хватит, — сказал наконец Гальдис. — Мой вам совет, Краус: напишите о том, что вы только что рассказали, прокурору. — Он попросил выводного контролера увести подследственного и дать ему бумагу и ручку.

В сопровождении дежурного Гальдис и Кауш спустились вниз и пошли по длинному коридору. Возле выкрашенной в грязновато-голубой цвет двери с цифрой «5» дежурный остановился:

— Здесь.

Кауш отодвинул черную резиновую заслонку; под ней оказался большой глазок, в который просматривалась вся длинная и узкая сводчатая камера. Дневной свет едва проникал сквозь двойную решетку, и электрическая лампочка освещала двухъярусные койки, покрытые грубошерстными одеялами, полку с металлической посудой и початой краюхой черного хлеба. Краус сидел за грубо сколоченным столом и писал.