Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

• Название: Поздняя повесть о ранней юности
• Автор: Юрий Нефедов
• Издательство: Лира ЛТД
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 966-7894-36-3

В биографических очерках рассказывается о трудном детстве, о войне и о службе в армии после нее. Главным в жизни автора было общение с людьми того исторического времени: солдатами и офицерами Красной Армии, мужественно сражавшимися на фронтах Великой Отечественной войны и беззаветно служившими великой Родине.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Я вернулся в блиндаж с намерением собираться на батарею, но комбат вдруг, обращаясь больше к командиру дивизиона, чем ко мне, произнес примирительно, как бы продолжая начатый ранее разговор:

— Пусть проявит военную находчивость и накормит нас, а чем — это дело его.

Сидоров кивнул и развел руки в стороны, как бы соглашаясь, а я, повесив автомат на гвоздь, вышел и пополз к подвалу разбитого дома, отыскал там несколько банок консервированного компота, оставил их на крыше блиндажа и пополз по полуразрушенной траншее. Еще раньше я заметил в ней присыпанное землей брошенное различное имущество, в том числе ранцы. Зная, что в них может быть солдатский паек НЗ, я стал вытаскивать их, раскрывать и действительно нашел несколько запечатанных в провощенную бумагу объемистых пакетов с продуктами.

Увлекшись своим занятием, я удалился от блиндажа метров на 200 и вдруг увидел сидящих в окопе, очевидно ими частично восстановленном, двух пехотинцев в касках и с ручным пулеметом. Опять защемило под ложечкой…

— Нашел чего-нибудь, так поделись, — засмеялся тот, что был постарше, — мы тоже проголодались.

Я бросил им один пакет через заваленную часть траншеи, они поблагодарили, и старший продолжил:

— Ты уходи быстрее к себе, немцы зашевелились и как бы не направились сюда. Нас тут немного и может стать жарко…

Двинувшись в обратный путь, я выглянул из траншеи в сторону деревни, но ничего не увидев, продолжал ползти к блиндажу. Когда я был на полпути, со стороны деревни раздались пулеметные очереди, над головой прошли стайки трассирующих пуль, все вокруг загремело, зашевелилось и я, не выпуская из рук пакеты, работая коленями и локтями, устремился к блиндажу.

Не войдя, а буквально влетев в него, я увидел, что он пуст, только на столе продолжала гореть стеариновая плошка, а на гвозде висел оставленный мною шмайсер. Схватив его, я забыл о сумке с запасными рожками, и выскочил в траншею, осторожно выглянул и невольно съежился: человек 250 немцев, охватывая полукольцом то место, где находился блиндаж, двигались через мокрую низину с подоткнутыми за пояс полами шинелей, ведя огонь на ходу из автоматов и пулеметов. За спиной у них рванули два снаряда, я понял, что наши передали данные для стрельбы по третьей траншее и сейчас ударят между третьей и второй, а затем по второй.

Какая-то сила рванула меня из окопа прямо за насыпь на крыше блиндажа, откуда я пополз к фундаменту разбитого сарая: до него было метров 30 и внутри его можно перевалить почти что на обратный скат высоты. В этот момент я отчетливо услыхал отборный, неистовый русский мат с угрозами в свой адрес из цепей наступающих немцев. Власовцы. Немцы, даже самые большие знатоки нашего языка, овладеть столь отборным художественным словом не могли. И пусть сейчас говорят, что дивизия власовского генерала Буняченко в это время готовилась освобождать Прагу, а через некоторое время какой-нибудь Бунич или Суворов напишут, что власовцы в это время брали штурмом рейхстаг, все равно, 20 апреля они были на плацдарме у Штетина, и тому было подтверждение следующей же ночью.

Прополз по еще тлеющим остаткам сарая к разлому в фундаменте, посмотрел вниз на реку, на деревню; никого не видно, сзади крики, стрельба, разрывы. Вскочил и побежал к тому дому, к которому плыли утром. Местность там каменистая, из земли наружу вылазят булыжники, которые хозяин выбирает и складывает в кучи. На такую кучу камней я наскочил и полетел через нее, выронив из руки свой шмайсер. Нащупывая его руками вокруг себя, вижу, как следом за мною мчится человек с автоматом в руках и будучи уверен, что это власовец, стреляю в него двумя короткими очередями навскидку из одной руки, опирая автомат рожком в землю. И тут же узнаю в нем Ваню Иванова. Две пули попали в него: одна пробила галифе у кармана, вторая — разорвала голенище кирзового сапога.

До самой его демобилизации весной 1946 года я, «зализывая» эти попадания, одаривал его чем только мог. А он при этом смущенно приговаривал:

— Ну не попал же, так… переживаешь? — мило не выговаривая при этом ту самую букву, которую коми исключили из своего алфавита.

Мы помчались к тому дому с Иваном вместе, а когда оказались у двора, он велел пойти в подвал, предупредить наших, что противник уже занял вторую траншею и продвигается к нам, а сам прилег за угол с автоматом наизготовку.

Опустившись на пару ступенек в подвал, я столкнулся лицом к лицу с командиром батареи, курившим у входа:

— Товарищ старший лейтенант, немцы во второй траншее и уже спускаются сюда.

Маленькие глазки просверлили меня недобрым блеском, он видно вспомнил, что по моей вине остался голодным, бросил окурок, растоптал и, глядя прямо в глаза, сквозь зубы произнес:

— Ты знаешь, что полагается за панику в боевой обстановке?

Расстрел.

Повернулся и стал спускаться в подвал. Я только что едва унес ноги от немцев или власовцов, или от всех вместе, которые стреляли в меня, материли, но не попали и не догнали. Захотелось удрать и от этого командира, но куда?

Я вышел со двора, подполз к лежащему Иванову и стал рассказывать о своей встрече, он засмеялся, обернулся и, глядя через мое плечо, показал рукой в сторону моста:

— Смотри туда, а потом сюда!

От понтонной переправы в нашу сторону быстро шла, почти бежала, огромная колонна нашей пехоты. Впереди шел подполковник в расстегнутом на груди кителе, из-под которого виднелась матросская тельняшка, с пистолетом в руке.

А немного ниже нас, в немецком пулеметном окопе копошились трое — командир дивизиона, Китайкин и старший сержант Боев, как я узнал позже, лучший корректировщик. За бруствером сверху лежал Пагин, положив впереди себя две немецкие каски: в окопе он не помещался.

Снаряды уже рвались на склоне высоты прямо среди бежавших в разные стороны власовцев, осколки свистели над нашими головами, но это были свои осколки, а подбежавшая пехота разворачивалась плотными цепями и двигалась наверх, ко второй немецкой, брошенной нами с десяток минут назад, траншее. Комдив со своими помощниками выскочил из окопа, те, что были в подвале, присоединились к ним, и мы двинулись следом за пехотой. Телефон висел на плече Боева, трубка — в руках комдива и он непрерывно переносил огонь по уже убегающему противнику. И вот мы опять в блиндаже, я снимаю с гвоздя сумку с запасными рожками к шмайсеру, проверяю и распихиваю их за голенища сапог.

— Так ты еще и оружие в бою бросил, а теперь чужими трофеями вооружаешься?

За спиной стоял комбат, опять сверлил меня своими глазками и медленно сдвигал кобуру с пистолетом из-за спины на живот.

— Отстань от солдата, не трогай его больше, это я тебе последний раз говорю, — отреагировал командир дивизиона.

Глядя поверх головы комбата, я увидел брошенные мною на нары два пакета немецкого НЗ, достал их и положил на стол. Кто-то вспорол ножом толстую провощенную бумагу и достал банки с мясными и рыбными консервами, галеты, пакетики с кофе, чаем, сахаром и консервированный, аккуратно нарезанный черный хлеб. Комбат повеселел и даже пригласил меня к столу, а я вспомнил Нину Пономареву: «Повоюешь теперь в артиллерии…» и думал: нормальный или ненормальный этот мой новый командир. Вспомнил своих пехотинцев в опять защемило под ложечкой — таких там не было.

Позже мне рассказали его биографию: всю войну прослужил на Дальнем Востоке командиром батареи в стрелковом полку, потом отправили на фронт. К нам под Гдыню попал из офицерского резерва взамен раненого при разгроме Торуньской группировки комбата. Сразу признался, что спешил за орденами и его наградили орденом Отечественной войны, но он говорил, что этот орден смотрится, если рядом еще и Красная Звезда. А когда смотрел на комдива, у которого два ордена Красной Звезды, Отечественная да еще Александра Невского — жмурил глаза, как от яркого света. Справедливости ради должен сказать, что после окрика комдива в блиндаже до конца 1945 года, когда его откомандировали в другую часть, мы с ним ни единого раза не сталкивались и не замечали друг друга.

А тогда Пагин подсоединил еще одну катушку кабеля, и мы быстро двинулись в деревню, на окраине которой еще раздавались редкие выстрелы и автоматные очереди. Постепенно и они стихли, пехота начала окапываться на окраинах, мы разместились в пустом большом доме и к нам пожаловали из управления дивизионом два радиста с рацией — старший сержант Гриша Бодовский с помощником. Кстати, Гриша — земляк, днепропетровец, но встретиться мне с ним в мирное время не пришлось: в адресном столе сведений о нем не было.

Примерно в 500-х метрах от деревни на запад был большой хутор со множеством больших хозяйственных построек из красного кирпича, окруженный массивным кирпичным забором, но изрядно пострадавший от артогня. В нем разместился командный пункт пехотинцев, которых мы должны были поддерживать, и туда отослали Гришу с рацией и Боева как корректировщика.