Иван Беляев - Записки русского изгнанника

• Название: Записки русского изгнанника
• Автор: Иван Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Превосходным образцом мемуарной литературы можно считать книгу доблестного генерала царской армии И. Т. Беляева (1875–1957). Один из лучших представителей русского дворянства, классический монархист, силой обстоятельств ставший участником Белого движения, размышляет о перипетиях Первой мировой войны и Гражданской. Беззаветно любя Россию, генерал оказался в изгнании, вдали от Родины. В Парагвае он организует русскую колонию и становится не просто лидером общины, выдающимся этнографом, а ещё и борцом за права индейцев в Латинской Америке, национальным героем Парагвая.

«Записки» генерала Беляева должны вызвать большой интерес у историков, этнографов и всех людей, кому дорого русское культурное наследие.

На обложке: портрет автора в форме генерал-майора парагвайской армии И. Т. Беляева и герб дворянского рода Беляевых.

В.П. Голубев — издатель, редактор.

---

Я видел достойных девушек, видел очаровательных женщин.

Казалось, стоило протянуть руку и я нашел бы свое счастье, о котором втайне мечтал, которого добивался каждый мужчина. «Но нет, — думалось мне, — все это не любовь, это только компромисс с требованиями природы…»

Маруся

Душа — красна девица

Я имени ее не знаю

И не желаю знать…

Пушкин

Накануне был царский объезд, я был в Петербурге у больной тети и едва поспел к поезду, который отходил с дачной платформы в 7 часов. Вагоны были переполнены, во всех окнах мелькали прелестные дамские туалеты, блестящие формы офицеров или изящные костюмы штатских.

Не видя ни одного знакомого лица на платформе, я решил вскочить в любой вагон, как вдруг заметил в окне необыкновенно изящную головку прелестной молодой барышни… Я был поражен ее изяществом и чистой, нетронутой красотой и невольно остановился как вкопанный.

Кто бы она могла быть? На вид ей казалось не более 16–17 лет. Ее ясные глаза смотрели так приветливо, щечки горели нежным румянцем первой весны, золотистые волосы оттеняли белизну ее прелестного личика…

Я вошел в вагон. Подле нее оставалось пустое место, но я нерешительно остановился у дверей. Усесться рядом с этим неземным видением мне казалось святотатством. Но в ту же минуту мне пришлось проклинать мою робость: из противоположных дверей показалась красивая фигура знакомого кавалериста С.С.Фоминицына, который прямо подошел к ней, вежливо взяв под козырек, просил ее разрешения занять место. Я не расслышал ответа, но Фоминицын извинился и двинулся прямо ко мне:

— Вот, батенька, пытался было устроиться, да место уже занято! Ну так я к вам, — сказал он, пожимая мне руку. — А посмотрите, какая прелестная барышня! Какая, право, досада, что кто-то уже занял место.

Мы сидели к ней спиной, но я видел, что Фоминицыну не терпится, он все время оглядывался туда, где виднелась воздушная шляпка и золотистые волосы.

— А ведь подле нее никого нет! Одна едет… — повторил он, задетый за живое. — Действительно, поезд уже давно тронулся, а подле нее не было никого.

Разговорились о постороннем, но Фоминицыну было не по себе.

— Смотрите, она вышла на площадку, — пробормотал он поспешно, — вот робость проклятая! Надо бы с ней заговорить, да не знаю, как начать.

— А вы попросите разрешения закурить.

— И рад бы, да не курю…

— Ничего. Вы сможете сейчас же прибавить, что все-таки не решаетесь воспользоваться разрешением своей опрометчивой просьбы, что слишком боитесь лишиться ее общества, чтоб рискнуть задымить противную папиросу и т. д.

— Ах, верно! Вот мысль, — и он исчез за дверями.

Прошло несколько минут. Мы подходили к Лигову[63]. С.С. вернулся на место недовольный. Ему удалось заговорить, но барышня замолчала после первой же фразы и взялась за дверь. Видимо, выходит в Лигове.

Вот и Лигово… Газовая шляпка прошла на платформу.

На душе было уныло и пустынно. Я вышел на площадку, но не на ту, где стояли, а на противоположную, и невольно с грустью глядел на знакомые крыши дач. Раздался звонок, поезд тронулся и прошел несколько сажен… Вдруг позади меня хлопнула дверь… О, радость! На пороге, держась обеими руками за поручни, покачивалась моя прелестная незнакомка, выглядывая на мелькавшие деревья и ограды станции… Ветер развевал нежные кольца ее волос, и, когда она поворачивала головку, мне удавалось поймать взгляд ее синих глаз, в которых светилось что-то детское, несмотря на напускную серьезность.

— Простите меня, но еще минута, и вы вылетите из вагона — невольно вырвалось у меня, когда незнакомка, обвив своими пальчиками поручни, казалось, повисла над шпалами пути.

— Нет, — послышался в ответ нежный, ласкающий голосок с легким иностранным акцентом, — не-ет, я крепко держусь.

Она обернулась на меня, и наши глаза встретились. Передо мной стояла девушка редкой красоты. Ее глаза, ясные и живые, смотрели так просто и доверчиво, темные соболиные брови придавали личику характер твердости и прямоты…

— Ну хорошо, я не буду, если это вам действует на нервы, — сказала она, улыбаясь на мое сконфуженное выражение. Она затворила дверь и остановилась передо мною, облокотившись на стенку узкого прохода. Между нами было не больше аршина расстояния. Я чувствовал, как вся кровь приливает к моему сердцу. Наверное, она заметила мое смущение, но продолжала стоять, заложив руки за спину и временами поднимая на меня свои синие глаза.

Боже! Что я готов был бы отдать в эту минуту, чтоб назвать ее своей!

— Я думал, что вы сошли в Лигове, — начал я.

— Я еду в Дудергоф, но мне пришлось сойти с площадки: там стоит один молодой офицер с очень развязными манерами, а в вагоне слишком душно.

— Ради Бога, простите, может быть, и я мешаю вам.

— Нет, не-ет! — она улыбнулась моему замешательству. — С вами мне не страшно, хотя я и вижу вас в первый раз.

Лед растаял… Через минуту мы уже болтали, как старые друзья… Вечерело. Солнце медленно заходило, и вечерний сумрак стал сгущаться. Мне казалось, что все туманится и плывет перед моими глазами, я видел только чудную, стройную фигуру, прозрачное личико, вьющиеся локоны и милые, чистые глаза, смотревшие на меня так, как до сих пор не смотрела ни одна женщина.

Когда поезд затормозил на Дудергофской станции, я не сумел еще выбрать минуту, чтоб спросить ее имя и адрес. Я успел только назвать ей свою фамилию и горячо поблагодарить ее за милое общество. Когда она скрылась, я долго смотрел ей вслед, пока она пропала в ночном сумраке подле одной из дач по большому шоссе.

Когда я пришел в наш барак и очутился в общей комнате, все офицеры сидели за картами. Мои щеки горели и сердце билось, как будто хотело разорваться.

— Ваня, что с тобой? Мы тебя таким еще не видали!

— Дети мои! Не судите меня строго… Я влюблен!

— Вот так чудо! В кого же?

— Я имени ее не знаю и не желаю знать!

— В прекрасную незнакомку! А где она живет?

— Если б я знал.

— Что ж ты будешь делать?

— Сяду на коня и буду рыскать по окрестностям, пока не найду. И вы все тоже будете помогать мне.

— Идет! Идет! Эй, вестовые, коней! Едем все до одного искать Ванину невесту!

Прошло две недели, но все поиски оказывались напрасными.

— Ты хоть бы имя у ней спросил, — с сокрушением повторял Стефанов.

— Но я постеснялся!

— Дурень ты, дурень! Какая барышня обидится, когда видит, что ею заинтересовались…

Как-то раз мы все снова сидели за картами. Я редко принимал участие в игре и то лишь тогда, когда меня сажали за болвана. В разгаре игры кто-то спустился сверху и шепотом вызвал меня.

— Господин штабс-капитан, господин штабс-капитан! — Это был недавно прикомандированный к дивизиону портупей-юнкер Сергиевский, серьезный и скромный, стеснявшийся вмешиваться в офицерские разговоры, но живо интересовавшийся всем происходившим. Сегодня он был за дежурного офицера.

— Что скажете?

— Я нашел ее!

— Кого? Лошадь? (У нас пропала кобыла).

— Нет… барышню!!!

Все бросили карты и собрались вокруг рассказчика, который продолжал с таинственным видом:

— Я слышал разговоры и знаю все. Все свободное время я бродил по Дудергофу и наводил справки, не знает ли кто стройную блондинку, которая живет где-то на шоссе недалеко от станции. Наконец я наткну на кадета Николаевского кадетского корпуса, который живет с матерью, вдовой богатого генерала, и посулил ему кое-что за находку. Он уже бросил корпус и только и делает, что бегает за барышнями… Он узнал все. Находится она в доме Иголкина, что на шоссе, иногда катается по озеру с подругой, дочерью хозяина, иногда ездит в Петербург или носит письма на станцию. Она провожала брата, судового механика, который уехал в Порт-Артур, и теперь, кажется, ждет письма, чтоб вернуться домой. Держится в стороне и ни с кем не гуляет.

— Она и есть! Спасибо вам, Сергиевский!

— Вы ее встретите на бульваре между ее дачей и Дудергофским вокзалом.

— Спасибо, тысячу раз спасибо, милый Борис Николаевич!

— Слушай, Ваня, — говорил Стефанов — он слегка заикался, — Ты гораздо старше меня, но в этих делах ты новичок. Все действуешь по старому уставу. Пойдем вместе, я все сделаю тебе как следует. Только ты не мешай.

На другой день — это была суббота — мы со Стефановым уже на бульваре… Нет никого… Навстречу моя барышня с письмом. Она… Нет, не она…

— Не зевай, Ванька, прозеваешь, не поправишь!

— Не она… — мы поравнялись… — Она!

— Дурень, беги за ней, извинись, что не узнал! Я догоняю.

— Ах, здравствуйте! А я вас сразу не узнала.

— Позвольте мне представить вам этого чудака, — говорит подоспевший Стефанов, — ничего не боится, а с барышнями робеет. Ну а теперь представляй ты меня.