Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

• Название: За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском
• Автор: Лев Славин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Повесть известного советского прозаика и драматурга Льва Славина «За нашу и вашу свободу!» выходит в серии «Пламенные революционеры» вторым изданием. Первое издание получило широкий отклик читателей и прессы. Эта книга посвящена короткой, но прекрасной жизни Ярослава Домбровского. Перед читателем откроются картины польского восстания 1863 года и борьбы французских коммунистов на баррикадах восставшего Парижа. Автор прослеживает судьбу своего героя с детства до последних дней, когда генерал Парижской коммуны Ярослав Домбровский вместе с французским народом отстаивал святое право человека на свободу.

---

— Обычные твои фантазии, Зося, — говорил он. — Порядок есть порядок. И изменить его, если бы я даже и хотел, я не в силах. Да я и не хотел бы. Кто такой Юзеф? Мелкий чинуша. Живут они на его скудное жалованье и на то, что сестра зарабатывает как акушерка. Что за общество для Ярослава! Он должен находиться в русской среде и заводить себе влиятельные связи в столице. Через каких-нибудь два года он будет офицером. Пора начать думать о карьере…

Сам Ярослав ожидал переезда с нетерпением. Он тоже мечтал о связях, но о других. Петербург — это библиотеки, театры, редакции. Петербург — это Сенатская площадь, залитая кровью декабристов. Петербург — это новые люди, новые встречи, новые идеи. Вессель обещал познакомить его с неким Потебней:

— Это изумительный парень. Ты с ним подружишься. Мы будем вместе. У тебя ведь в Питере нет знакомых.

Ярослав усмехнулся:

— Один есть.

— Кто?

— Его императорское величество самодержец всероссийский Николай I.

Друзья рассмеялись.

В разговор вмешался Врочиньский:

— О Потебне я слышал. Он из передовых. Он собирается тоже в Константиновский корпус. Но там и среди профессоров есть свободомыслящие, не то что наши брест-литовские замухрышки.

— А кто, например? — спросил Ярослав.

— О Лаврове Петре Лавровиче слыхал?

— А кто он?

— Математику в корпусе преподает.

— Математику? Ну, это…

— Подожди, не торопись. Лавров в математике не замкнулся. Он проповедует социалистические идеи.

Андрей Потебня с первого взгляда понравился Ярославу Домбровскому. Они были в разных классах. Андрей был моложе Ярослава. Но он казался старше своих лет. Прямой, пылкий, остроумный, решительный до резкости и увлекающийся до самозабвения, он некоторых отталкивал своей прямолинейностью, категоричностью своих суждений. Ярослава он пленил сразу, и чувство это было взаимным. Польские юноши, которых было немало в Константиновском корпусе, ревновали Домбровского к Потебне.

Особенную нетерпимость проявлял Казимир Грудзинский.

— Ты забываешь, что ты поляк, — говорил он. — Тебя влечет все русское. Ты не выпускаешь из рук русских книг. Я не говорю об учебниках. Но твоими любимыми поэтами становятся не Словацкий, не Мицкевич, а Некрасов, Пушкин. Твоя библия — это журнал «Современник», твой бог — Чернышевский.

— Ну, это ты, Казик, чересчур, хотя кое-что, пожалуй, верно, — сказал Вессель.

При этом он с опасением посмотрел на Домбровского, ожидая, что тот вскипит. Но, вопреки ожиданию, бурной сцены не последовало. Ярослав остался спокоен. Он посмотрел на товарищей даже с некоторым сожалением.

— Неужели вы не понимаете, — сказал он, — что мы с русскими революционерами в одном строю. Нам нужна их помощь, потому что нам одним не под силу вырваться на свободу. Не забудьте, Польша сидит не в одной, а в трех тюрьмах. На кого ж нам опираться? На Германию? Но немцы нас рассеют и ассимилируют. На Австрию? Посмотрите, как австрияки раздробили Италию. Не говорю уж о том, что мы с русскими из одного славянского корня. Не это решает. Родные по крови не всегда родные по духу. Но Польша будет свободной только тогда, когда будет свободной Россия. Русское самодержавие никогда не выпустит нас из своих лап, а русская республика даст нам независимость.

— Она поглотит нас! — вскричал Казимир.

Сзади раздался голос:

— Ни в коем случае!

В дверях стоял Андрей Потебня.

— Ни в коем случае, — повторил он, подходя к друзьям. — Мне польский революционер ближе, чем русский сановник. Ярек прав: дело не в том, что поляки и русские близки друг другу по крови. Пушкин и Мицкевич подружились не потому, что они оба славяне, — их связала любовь к свободе. Между прочим, — обратили внимание, друзья? — они даже лицом похожи друг на друга. Нет, честное слово! У Мицкевича такой же тонкий изогнутый нос, как у Пушкина, так же верхняя губа слегка выдается над нижней. Не смейтесь! Конечно, главное, что их роднит, — это глаза, которые видят далеко, и сердце, которое чувствует глубоко!

Все смеялись. Одни с недоверием. Другие потому, что находили это сравнение забавным. Ярослав сдержанно улыбался и смотрел с симпатией на красивое, одушевленное лицо Андрея. Он думал о том, как талантлив его новый друг, какой у него быстрый наблюдательный ум, умеющий подметить и сопоставить то, что остается незаметным для других.

Резкий продолжительный звонок прекратил эту беседу. Надо было идти в класс на урок предмета, который в ту пору назывался: «черчение планов и ситуаций», а впоследствии получил более простое название: топография.

Ярослав был хорошим рисовальщиком, его чертежи отличались особой тщательностью и точностью. Он не отказывал менее способным товарищам в помощи.

Особенно часто приставал к нему с просьбами о помощи Каетан Залеский, однофамилец его дяди — фамилия, впрочем, распространенная среди поляков. И не только в черчении, а и в прямолинейной тригонометрии, фортификации, военной экзерциции, фейерверочном искусстве, долговременной атаке и обороне крепостей, аналитической геометрии и в прочих специальных науках, преподававшихся в корпусе. Сам Залеский отличался успехами только в шагистике и в танцевании. Это был высокий юноша с холодным выражением на красивом надменном лице. Впрочем, выражение это менялось, когда он прибегал с просьбой: тогда он умильно заглядывал в глаза и искательно улыбался. Он и сам не отказывал в мелких услугах — доставлял Ярославу свежие номера «Современника» и «Отечественных записок» и почему-то хорошо знал всякие литературные новости и политические сплетни. У начальства Залеский был на хорошем счету, может быть, благодаря своим успехам в строевых занятиях. Однажды он удостоился похвалы самого главного начальника всех сухопутных кадетских корпусов.

К шагистике у Ярослава не было никакого интереса. Но и в этом предмете он успевал, ибо был добросовестен и ловок в физических упражнениях. Несмотря на свой небольшой рост, он отличался изрядной телесной силой. На соревнованиях по гимнастике, в которых участвовали оба корпусных батальона, то есть около тысячи человек, Ярослав занял второе место. Он любил длинные прогулки. Константиновский корпус помещался на Петербургской стороне, близ протока Малой Невы. После классов Ярослав выходил погулять. В нежных питерских сумерках шел он по Каменноостровскому, пересекал мост и по Миллионной достигал Зимнего дворца. Здесь, полюбовавшись площадью, где уже начинали зажигаться фонари, он поворачивал и шел обратно тем же быстрым, упругим, гимнастическим шагом.

Но подлинным его пристрастием были военные науки, притом все — от форпостной службы до науки о лагерях и позициях.

Занятия и чтение поглощали почти все свободное время Ярослава. Небольшие прогулки, изредка театр — вот и все его развлечения. Он избегал новых знакомств, не желая попусту тратить драгоценное время. Все же совершенно отгородиться от людей ему не удавалось. Однажды в воскресенье Ярослав был дежурным по приему посетителей. В нарядном выходном мундире, с кивером на голове и штыком в лакированных ножнах на поясе он встречал гостей. Учтиво поднося руку к киверу, он осведомлялся, к кому из кадетов пришел посетитель, и посылал за ним дневального. Большая приемная была заполнена тихим жужжанием разговоров. В конце дня, уже почти под закрытие, пришел юноша в студенческой фуражке на лохматых волосах. Чем-то он показался Ярославу знакомым.

— Скажите кадету Андрею Потебне, что к нему брат, — сказал студент.

Ярослав ожидал, что братья бросятся друг другу в объятия. Но они поздоровались довольно холодно. («Не так, как я бы с Теофилем», — подумалось невольно Ярославу.) Через несколько минут Андрей поманил Ярослава:

— Знакомься, — сказал он.

— Так вы и есть новый друг Андрея? — сказал студент, подавая руку Ярославу. — Последнее его увлечение, так сказать. Надолго ли? Предпоследний его друг хронологически стоял между коллекционированием бабочек и изучением истории Великой французской революции.

— Не слушай его, Ярослав, — отозвался Андрей. — Александр никогда не понимал меня. Он не знает, что основная моя добродетель — верность. Ну как, брат, намного продвинулся подсчет малых юсов в церковнославянском языке?

— Не говори о том, чего ты не понимаешь, — ответил Александр. — А так как немного есть такого, чего ты понимаешь, то самое безопасное для тебя — помалкивать.

Ярослава удивило, что братья разговаривают в насмешливом тоне, беспрерывно стараясь друг друга подковырнуть.

— Вообще-то Сашка неплохой парень, — сказал Андрей после ухода брата. — Но он постыдно равнодушен к политике. Зарылся по уши в свою филологию. Вообрази, его самый любимый поэт Апполон Майков.

В их тесном кадетском кружке презирали Майкова за его грубо льстивые стихи в честь Николая I.