Евгений Салиас-де-Турнемир - Принцесса Володимирская

• Название: Принцесса Володимирская
• Автор: Евгений Салиас-де-Турнемир
• Жанр: Исторические приключения

Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.

«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол. Таинственные предсказания, головокружительные приключения, трагическая любовь и вероломное предательство…

---

Подойдя к Алине, говорившей со стариком адмиралом, Шенк вымолвил, не стесняясь:

– Я согласен на ваше условие и совершенно спокоен. А об двух аргусах не беспокойтесь!..

Алина весело улыбнулась и протянула Шенку руку.

Через минуту Алина объявила гостям своим, что она должна по одному делу отлучиться из Лондона на континент при первом попутном ветре.

– Если буря не занесет мой корабль в Исландию, то я скоро буду и назад! И прошу снова не забывать меня.

Гости не удивились. Но трое из присутствующих смутились. Дитрих глядел испуганно, Ван-Тойрс недоумевал… А третий, юный граф Осинский, глядел, не спуская глаз с Алины, и сердце его билось сильнее.

– Она просила его отложить отъезд в Париж?! А теперь сама собирается на континент… С ним, стало быть!..

Но через несколько мгновений Осинский переживал иное чувство с юношеской болью в сердце, не привыкшем еще к страданию.

Алина, улучив мгновение, чтобы никто не заметил их разговора наедине, передала Осинскому грустное для него известие и разочарование.

– Я должна ехать в Копенгаген; когда я вернусь в Лондон, вас, вероятно, уже не будет здесь. Следовательно, бог знает когда мы увидимся… Вероятно, никогда! Сохраните обо мне доброе воспоминание. Эта случайность – к лучшему. Если б мы дольше оставались вместе и виделись, то бог весть что могло бы случиться…

И Алина, быстро отошла от Осинского, но хорошо заметила, что он стал бледен как полотно.

VII

Грустный и смущенный вернулся в этот вечер к себе домой граф Осинский. Он жил в самой элегантной и красивой части Лондона, невдалеке от здания, занимаемого польским посольством. Молодой человек вел жизнь скромную в смысле порядочности.

Никто так не горд своим происхождением и не дорожит так именем, которое носит, как польский аристократ. Для молодого графа Богдана его фамилия была как бы сокровищем, семейным драгоценным кольцом или благословением матери, – нечто, что ему родные дали при разлуке с наставлением беречь как зеницу ока, чтобы не потерять в нравственном смысле.

И Богдан помнил постоянно, что он, Осинский, родня первых польских фамилий и некоторых польских королей, внук Осинского, бывшего напольным гетманом литовским.

Часто юношу тянула молодая, бурливая кровь ко всякого рода увеселениям, и зрелищам, и забавам, где мог он быть не последним, но он боялся там запятнать свое имя!.. И оберегая, по завету матери, свое имя, он, бессознательно для себя, уберегал от пятна свою душу. Уже три года, как он был в Лондоне при посольстве и, имея при скромном образе жизни много лишних денег, ни разу не окунулся в мир кутежей, карт, женщин, поединков и частых скандалов.

Но зато граф Богдан начинал невыразимо скучать… Честолюбия у него не было; работы в посольстве он справлял неохотно… Что ему, графу Осинскому, если он достигнет даже звания посла, когда его предки по бабке были королями?.. Вдобавок, молодой человек скучал и грустил, как истый патриот, так как последние политические события хотели, казалось, привести его отечество на край гибели. Предчувствовалась всюду в Европе политическая смерть его родины.

Король Станислав-Август протестовал через всех своих посланников против насильственного захвата коронных земель, но никто из сильных государств Запада – ни Англия, ни Франция – не могли помочь и не хотели из-за Польши ссориться с тремя великанами Востока: с Фридрихом, Екатериной и Марией-Терезией – будущими великими в истории.

Первый раздел совершился невозбранно, и польские патриоты предвидели уже второй раздел и исчезновение отечества, de jure [13] , с карты Европы, то есть гражданскую смерть родины.

Все поляки, жившие за границей по делам личным или по обязанности, а равно и все эмигранты, все участники Барской конфедерации, хотя и принадлежали к двум различным лагерям – признавшим и не признавшим Станислава королем, – примирились теперь ввиду общего врага и сносились между собою.

Всякий поляк за последнее время был сам не свой, так как еще не прошло и полных трех месяцев после расхищения лучших провинций его отечества и захвата их тремя соседями без войны, без борьбы, даже не по праву победителя…

Осинский грустил в Лондоне под влиянием печальных вестей от родных, которые писали ему отчаянные письма о положении дел. Вместе с тем молодой человек не мог рассеять свою тоску ни в какой веселой компании.

За это время он, наконец, однажды решился кое-где бывать. Недалеко от него был театр, пользовавшийся плохой репутацией благодаря той публике, которая его посещала, и пьесам, которые ставились. Ни одно уважающее себя лондонское семейство не решилось бы появиться в этом здании, но молодежь высшего света, конечно, бывала тут часто. Иностранцы всех наций, конечно, могли бывать в театре, якобы ради изучения нравов чужой им страны и ради знакомства со всеми сторонами лондонской жизни.

И граф Осинский решился изредка бывать в этом театре, чтобы убить время, когда ему бывало особенно грустно.

Однажды, когда он сидел в своей ложе один и слушал какую-то пьесу, в соседней ложе, рядом с ним, появилась элегантно одетая красавица, поразившая его своей красотой.

Она смотрела смело, по временам дерзко, прямо ему в лицо, но не пошло вызывающим образом, а спокойно и самоуверенно разглядывала его, как неодушевленный предмет. Около нее поместился сопровождавший ее молодой человек, худой и болезненный, прерывавший постоянно игру актеров и общую тишину сухим дребезжащим кашлем. Это были, конечно, Алина и Дитрих.

Тут же, в театре, через одного англичанина, Осинский узнал, кто и что красавица, а через неделю решился представиться ей. Он был принят так же, как и многие другие, с кокетством, способным всякого обворожить и одурачить. Осинский так же, как и другие, поневоле вообразил, что красавица к нему немного неравнодушна, и поэтому быстро и юношески влюбился в нее.

Прошел месяц, а отношения их были все те же… Однажды г-жа Тремуаль взяла у него довольно крупную сумму денег взаймы. Граф обрадовался услужить и получить право на большее сближение. Но этого не оказалось на деле. Г-жа Тремуаль, очевидно, забыла про свой долг.

Наконец Осинский, все еще влюбленный, но ни разу не решавшийся на объяснение, получил вдруг известие, смутившее его. Он переводился в парижское посольство под начальство родственника Казимира Огинского, недавно назначенного посланником при дворе Людовика XV.

Граф объявил свой отъезд. Алина просила отложить его!! Зачем? Почему? Молодой человек несколько дней горел как на угольях, ожидая объяснения.

И вот объяснение, наконец, последовало в этот вечер. Ничего! Она тоже уезжает, но не в Париж. Они, может быть, никогда не увидятся…

Он провел ночь без сна, не зная, что делать. Он упрекал себя за ребячество. Как можно было допустить себя влюбиться в подобную женщину неизвестного происхождения и сомнительного поведения?! У Осинского не было доказательств, что г-жа Тремуаль не вдова, что у нее есть любовники. Если б это было правдой, то почему же бы ей не отнестись милостиво и к нему? Он молод, красив, знатен, богат. Ему часто казалось – даже были доказательства, что она неравнодушна к нему. Когда он ей объявил о своем внезапном отъезде, она слегка изменилась в лице.

Это он хорошо видел, хорошо помнит.

И Осинский принимался фантазировать, упрекать себя за то, что он, как ребенок, ни разу не решился объясниться ей в любви. Она, может быть, и не подозревает, что он ее так безумно любит! Она не знает! Она должна это узнать!..

И Осинский решился на следующий день отправиться к ней и объясниться.

Проведя часть ночи спокойнее, под влиянием принятого бесповоротно решения, граф проснулся около полудня и позвал своего единственного и любимого старика слугу.

Старик этот, Юлиан, был когда-то дядькой и ментором маленького графа и потому пожелал сопровождать его в качестве лакея и за границу. Юлиан настолько обожал своего Богдасю, которого, однако, теперь давно уже перестал называть так, а величал графом, что готов бы был сто раз умереть за него.

Осинский любил Юлиана, но так как прежний дядька был сильно простоват, добр, но глуп, да еще, вдобавок, очень глух на оба уха, то Осинскому мудрено было посвящать его во все свои тайны. И он привык за границей смотреть на Юлиана, как на нечто среднее между живым существом и неодушевленным предметом, как на кресло или стол, которые имеешь около себя с детских дней и потому как будто любишь.

Юлиан тотчас заговорил, одевая барина, и уже по привычке глухого – не получать ответов – болтал сам с собой вслух, спрашивая и отвечая за барина:

– Надо бы переменить парик! А новый уложен? Начали укладывать, да оставили! Половины вещей как будто и нету… Ехать надо? Нельзя еще! Ну, так опять разложиться совсем! Я уложу опять! Не беда! Не устану! Завтрак-то подавать? Подождать? Добже! Добже! А не следует из дому отправляться не поев. Нездорово. Ничего? Вам все ничего.