Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе

• Название: Воспоминания о русской службе
• Автор: Альфред Кейзерлинг
• Издательство: Академкнига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-94628-003-1

Мемуары графа Кейзерлинга впервые издаются в России. Начав службу чиновником для особых поручений, он инспектировал амурскую каторгу, выкрадывал документы из осажденного Порт-Артура, руководил земством под Петербургом, был обвинен в шпионаже и заключен в Петропавловскую крепость, организовывал поставки продовольствия на фронт в годы I Мировой, сидел в большевистском концлагере… В книге содержатся рассказы о сибирской каторге, путешествии цесаревича по Забайкалью, о поездках в Монголию, Китай, Японию, этнографические сведения о народах Дальнего Востока, воспоминания о работе под началом барона Корфа, о встречах с Николаем II и высшими государственными чиновниками, об установлении Советской власти в Сибири.

Перевод с немецкого Н. Федоровой Комментарии Е.И. Кононенко и М.Ю. Катин-Ярцева

---

Четвертой ступени развития достигали считанные единицы; во всем Забайкалье был лишь один такой — бандидо-хамбо-лама, верховный глава здешних ламаистов. Достигший этой ступени мог только добровольно родиться как Будда, Живой Бог.

Но и в дальнейшей жизни бурята, не принадлежащего к монастырю, лама играет важную роль. Случись болезнь — будь то у животного или у человека, — призывают ламу-лекаря; при любом серьезном начинании спрашивают совета у ламы-астролога; если бурят покупает себе жену, ее выбирает для него астролог, а на свадьбе он принимает от ламы-священнослужителя бурханы — статуэтки Будды для домашнего алтаря, наполненные добрыми изречениями на полосках бумаги.

Поскольку женщина как работница имеет значительную ценность, а детей желательно иметь как можно больше, невест покупают. Иногда такая покупка совершается, еще когда девочке всего 5–6 лет от роду. Тогда цена — калым, состоящий из скота, — выплачивается не единовременно, а постепенно, пока ребенок не достигает брачного возраста, т. е. примерно к пятнадцати годам. Если калым выплачен заранее, девочка еще до свадьбы переезжает в новую семью. Если же она в детстве умирает, ее отец возвращает калым, т. е. ровно столько скота, сколько получил, оставляя приплод себе.

Примечательно, что порою два брата покупают себе одну жену, если в одиночку у них нет возможности собрать калым. Когда имущественное положение улучшается, старший брат возвращает младшему его долю калыма, и тот покупает себе собственную жену. Детей от первой жены они делят между собой.

Приданое, приносимое женою в семью, состоит только из мехов, платьев и украшений. Последние считаются огромным богатством, и нередко бурят вкладывает в них изрядную часть своего состояния. Особой торжественности и обрядов на свадьбах не бывает. Жених и его родня верхом гонятся за невестой, при этом все они надевают лучшие свои наряды; потом устраивают пир, во время которого уничтожают невероятное количество баранов и араки. Такие празднества длятся по нескольку дней и сопровождаются забавами и скачками.

Когда бурят умирает, лама опять-таки играет важную роль: он должен прогнать злых духов, которые могут встретиться душе на пути в загробный мир. Если же душа покинула тело, оно утрачивает для ламаиста всякое значение, культ предков ему неведом. Труп выносят из юрты, кладут на холме, окружают камнями, но не закапывают и не прикрывают, оставляя во власти стихий и животных. Через некоторое время всякий след умершего исчезает, попадаются лишь отдельные кости, каковые при случае сжигаются.

ПОЕЗДКА В УРГУ

Урга[7] расположена во Внешней Монголии, которая тогда политически принадлежала Китаю и была резиденцией хутухты, Живого Будды, высшего ламаистского вельможи на всем Востоке. Ту же роль, что в Тибете играла Лхаса, в Монголии играла Урга. Восточные монголы воздавали хутухте божественные почести, сравнимые с почестями, какие воздавали далай-ламе. Обычно эта инкарнация Будды была отроком, от имени которого правили окружавшие его ламы. Достигнув совершеннолетия, хутухта должен был отправиться к пекинскому двору, чтобы в тамошнем буддистском храме принять поклонение китайских ламаистов и принести дань уважения китайскому императору. Поскольку китайское правительство боялось влияния взрослого и самостоятельного хутухты, обычно на обратном пути в Ургу Живой Бог внезапно умирал, и его место опять занимал ребенок — воплощение усопшего.

При выборе нового хутухты важную роль играли политика Китая и тибетского далай-ламы. Как правило, это воплощение Будды находили не в Монголии, а в Тибете, причем ребенок происходил из семьи, политически индифферентной для Китая и Тибета, и непременно был отпрыском девы.

Привезенный в Ургу ребенок тотчас становился объектом божественного поклонения и воспитывался в убеждении, что он вправду является воплощением своего предшественника. Как ни странно, такие дети, судя по рассказам, помнили и жизнь предыдущего хутухты, так что, например, узнавали предметы, какими он пользовался, а также обстановку, в которой он жил, да и привычки его становились их привычками. Наставники тщательно пеклись о физическом и духовном развитии хутухты. Воспитание его было, с одной стороны, буддистско-богословским, с другой — светско-политическим. Хутухта мог беспрепятственно наслаждаться мирскими радостями, ездить верхом, охотиться, общаться с женщинами, только жениться ему запрещалось. Его политический вес был столь велик, что Россия, намереваясь развивать торговые контакты с Монголией и приобрести там влияние, искала его дружбы.

Тогдашний ургинский хутухта как раз достиг возраста, когда ему полагалось совершить поездку в Китай. Однако на редкость смышленый юноша не уступал нажиму своего окружения и Пекина и под разными предлогами ловко откладывал отъезд. Он прекрасно знал, какие опасности грозят ему в связи с поездкой в Китай. В Урге же он был в безопасности, там и китайское правительство не осмеливалось сократить срок его инкарнации. К России хутухта питал благорасположение и рассчитывал, что в случае сложностей с Китаем Россия ему поможет.

Чтобы еще упрочить эту дружбу, барон Корф поручил мне съездить в Ургу и передать хутухте его подарки и приветственное послание. Поскольку бурятские ламы весьма одобряли намерение барона Корфа, бандидо-хамбо-лама попросил меня взять в сопровождение нескольких почтенных лам, которые ламской почтой доставят меня в Ургу.

До сих пор в поездках по степи я вполне довольствовался седлом и легким тарантасом, на котором туда прибыл, но для путешествия в Ургу пришлось вызвать из Читы большой экипаж. Из Гусиноозерского дацана, резиденции бандидо-хамбо-ламы, мне предстояло проделать до Урги около 400 километров. Путь лежал в основном через холмистую степь, но встречались и глубокие овраги, и речки, где не было ни мостов, ни паромной переправы. Да и тракта как такового не существовало — езжай как хочешь и выбирай, смотря по времени года, самый удобный путь.

Настоящий столбовой почтово-караванный тракт вел через Кяхту, Ургу и Калган в Пекин; второй тракт, связывающий Россию и Китай, шел через Кобдо и Чигу-Чен в Туркестан. Только на этих трактах иностранец имел свободу передвижения. Повсюду в других местах требовалось особое разрешение китайских властей. На этих трактах имелись заезжие дворы и караван-сараи. Мой же путь лежал через монастырские пастбища, где в двух местах специально для меня разбили юрты. Способ, каким меня везли, считался особым отличием, так ездили только ширету и важные китайские чиновники, когда бывали гостями монастырей.

Аамская почта иначе называется солнечной почтой — с восходом солнца она отправляется в путь, а с закатом останавливается. Только в чрезвычайных случаях или при необходимости смазать оси делается остановка среди дня. Когда я рано утром вышел из юрты, солнце еще не взошло. Тарантас с поклажей и удобной постелью для меня был готов к отъезду, но лошади не запряжены. Передние концы оглобель были подняты на уровень конской спины, соединены примерно десятифутовой поперечиной и в таком положении — их можно было только поднять, но не опустить — закреплены на козлах. Меня попросили поудобнее устроиться в тарантасе и приготовиться к дороге. После того как г-н Моэтус, мой верный драгоман, и я улеглись на мягкие подушки, двое всадников подхватили поперечину и утвердили ее концы перед собою на седлах. По обе стороны тарантаса были прикреплены по четыре свитые из конского волоса веревки длиною футов десять-двенадцать — и вот восемь всадников взялись за них, пропустили под левой или соответственно правой голенью, а концы крепко зажали в кулаке. С первыми лучами солнца к тарантасу подошел ширету, преподнес мне на прощание длинный красный хадак, взмахнул рукой — и под взрывы смеха и веселые возгласы хои-хои! ламская почта рванула с места в карьер. Позади и рядом по степи мчалась на полном скаку целая орда мужчин, женщин и детей. Через несколько километров со всех сторон подлетели новые конники, явно поджидавшие нас. Не снижая скорости, они поменялись местами с прежним сопровождением, влекшим тарантас, так что скачка продолжалась с новыми силами и с новой быстротой.

Когда предстоит такая поездка, о ней оповещают всех кочевников, относящихся к монастырю, и они со стадами и семьями отовсюду съезжаются в те места, где поедет почта, и, как только завидят экипаж, подлетают на полном скаку, чтобы сменить усталых всадников. Каждый старается, пусть даже ненадолго, подхватить веревку или поперечину, а остальные следуют за почтой, пока лошади не устанут. Все хохочут, кричат и, наверно, подшучивают над седоками. У меня был с собой шоколад, и я угостил им всадников; от непривычного вкуса они скривились, чем явно позабавили остальных. На нас самих и на тарантас здешний народ смотрел как на диковинных обезьян в клетке. Но все шло совершенно дружелюбно и вполне мирно.