Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

• Название: Каин: Антигерой или герой нашего времени?
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: Историческая проза

Вместо аннотации

Историки, краеведы, писатели и журналисты, исследователи эпохи ХYIII столетия дают Ваньке Каину (Ивану Осипову, родившемуся в деревне Иваново (или Ивановке), Ростовского уезда Ярославской губернии) разные оценки: «великий авантюрист», «не коронованный король московского преступного мира», «добрый молодец, защитник простого народа от господ», «удалой атаман волжской вольницы», «легендарная личность, не менее известная, чем, скажем, Стенька Разин, Гришка Отрепьев или Емелька Пугачев», «чуть ли не глава столичного Сыскного приказа», «безнравственный русский гений», и … «самый знаменитый ярославский писатель ХYIII века», так как многие старинные песни, как то «Не шуми мати зеленая дубравушка, «Ах, тошно мне, доброму молодцу, тошнехонько, «Вниз по матушке по Волге» и другие (всего около 54-х) известны в народе под именем Каиновых.

«Его натура ослепительна, а жизнь легендарна. Во второй половине ХYIII — первой половине ХIХ века он имел всероссийскую известность. Главную его книгу прочитала тогда вся Россия. Какая-то важная черта русского характера высказалась в нем с огромной силой. Русский хаос, неистовое, не признающее никакой узды буйство, русский разгул и безудержная исконно-посконная натуралистика русской души… И в то же время Осипов как общественное явление хорошо встает в социальную матрицу. Его можно считать продуктом русской социальной неустроенности перманентного распада органических форм жизни». (Академик академии Русской словесности Е.А. Ермолин)[1].

---

— А, может, пока ты репу морщишь, нам грабануть кого-нибудь? Руки прямо-таки чешутся. Город богатый, сам говорил.

Иван нахмурился.

— Я уже всех предупреждал, — и про воровской жаргон и грабеж, а коль у тебя, Зуб, руки чешутся, поди к бурлакам, замени Деда и гребани.

— Да ты что, Каин? Известный вор за весла сядет? Срамота!

— А атаману не зазорно за веслами сидеть? Ступай и гребани со всем старанием, чтоб ладони до кровавых мозолей!

Иван так посмотрел на Зуба, что тот с мрачным лицом безропотно вышел из каюты.

— Правильно ты его, атаман, — сказал Кувай.

Поддержали Ивана и оставшиеся соратники, ибо Зуб не пользовался особым уважением.

* * *

Терентий Нифонтович Светешников весьма радушно встретил московского купца Василия Корчагина.

— Судьбу даже на кривой оглобле не объедешь. Не чаял, что скоро вновь увидимся Василий Егорович.

Светешников до сих пор был доволен торговой сделкой с Корчагиным, когда тот сбыл ему хлеб по весьма умеренной цене и вновь посулил, что если Бог даст, то все торговые операции станет решать с ярославским купцом полюбовно.

— Ныне чем порадуешь, Василий Егорович?

— Август, Терентий Нифонтович. Страдная пора. Мужики из деревенек хлеб на торги привозят. Буду скупать.

Светешников воспринял намерение Корчагина без восторга.

— А ладно ли так будет, Василий Егорович? Уездные мужики хлебушек продают втридорога. Здесь не Саратов, родится, дай Бог, сам дуг. [132] Не мое, конечно, дело, но не лучше ли хлеб в Нижнем Поволжье закупить?

— И спору нет, Терентий Нифонтович. Именно так следовало мне и поступить, но когда все прикинул — шкурка выделки не стоит.

— Не разумею, — пожал полными скошенными плечами Светешников.

— До Саратова — не близок свет. Бурлаки, грузчики, крючники в копеечку встанут, а главное — время можно упустить. Пока из Саратова до Рыбинской слободы доберусь, Волгу льдом может сковать, и прощай Петербург. Так и останешься до весны куковать в Рыбне. Мне ж, дорогой Терентий Нифонтович, всенепременно надо осенью в столице быть. Дела-с.

— Понимаю, Василий Егорович. Иногда нужное дело — дороже любых денег.

— Золотые слова, Терентий Нифонтович. Погляжу недельку, и коль с хлебом начнется затор, брошу все — и в стольный град.

— Уж как сердце подскажет, Василий Егорович. Недельку-то, надеюсь, у меня поживешь?

— Если не стесню, был бы рад.

— Какой разговор, Василий Егорович? Приму с превеликим удовольствием, и приказчику место найдется.

— Благодарствую, Терентий Нифонтович, но мои торговые помощники в Гостином дворе поживут. Дело для них привычное.

— Как вам заблагорассудится, Василий Егорович. А сейчас не побрезгайте хлебом-солью.

С хозяйкой, Натальей Федоровной, Иван познакомился еще в прошлый раз, отметив ее доброту и рачительность к домашним делам. Старший сын Светешникова уехал по отцовским делам в Москву, а младший — как раз занимался хлебными делами в Саратове.

Единственная дочь Светешникова была выдана замуж за купца Гурьева. Так что просторный каменный дом Терентия Нифонтовича был на сей раз малолюден.

После обычных здравиц, Иван спросил о городских властях.

— Трудно сказать, но таких бесчинств, как при Павлове и Кашинциве было, пока не заметно. Никак новой императрицы опасаются. А вообще скажу, Василий Егорович, худо живется в Ярославле. Много темноты, невежества, безграмотных людей. У нас не только купцы, но и дворяне темны, а уж про купцов и говорить не приходится[133]…Вам-то далось ученье?

— Отец когда-то нанял дьячка из приходской церкви. Жутко повезло: и читать и писать научил. Правда, дальше вся моя ученость завершилось.

— Хоть так-то — и то, слава Богу.

— Кстати, Терентий Нифонтович, а ведь один из моих бурлаков с вами на Надеинское Усолье когда-то ездил.

— Да ну! Вот уж действительно неисповедимы пути Господни. И кто ж?

— Земеля. Занятный мужик.

— Хорошо помню сего бурлака. Я его, когда соль добывал, главой артели назначил. Толковый мужик.

— Толковый. Намедни беседовал с ним. Добрыми словами о тебе и твоем прадеде Наде Епифаныче отзывался. Даже любопытную историю поведал.

— Уж не о горшке ли золота?

— Угадали. Жаль, что клад оказался в руках графа Орлова-Давыдова. Каким же подлецом оказался этот граф. Живи он ныне здесь, добром бы для него дело не кончилось.

— Неужели вмешался бы?

— Терпеть не могу наглых людей. Забрать чужое добро, на кое твой прадед помышлял возвести новый храм!

— Бог накажет его.

— Вы так думаете, Терентий Нифонтович?

— Бог долго ждет, да метко бьет… Кстати, граф сейчас пребывает в Ярославле.

— Любопытно, — пощипал сухими твердыми пальцами черную бородку Иван. — Весьма любопытно… И какими судьбами он здесь оказался? Не для передачи же присвоенного клада?

— О том и разговора быть не может, Василий Егорович. Суд окончательно и бесповоротно решил дело в пользу графа, столь влиятельного при Дворе императрицы. Сам же граф от имени Тайной канцелярии прибыл в Ярославль, чтобы проверить, как обстоят дела с заточением герцога Бирона

Чарка застыла в руке Ивана. На лице его возникло такое удивление, которого он, казалось бы, в жизни не испытывал.

— Вот новость, так новость, Терентий Нифонтович… Всесильный Бирон теперь не у власти и сослан в Ярославль? Это же счастье для всего русского народа. Я все в поездках да поездках, а тут такие дела. Выходит, с герцогом расправилась новая императрица?

— Вы правы, Василий Егорович. Бирон был приговорен к четвертованию, но государыня заменила приговор ссылкой в Пелым, что в Сибири, — с лишением чинов, орденов и имущества, а затем герцог по распоряжению Елизаветы Петровны был переведен в Ярославль

— Любопытно узнать, Терений Нифонтович, куда заключен Бирон.

— Не поверите, Василий Егорович, но воевода заселил герцога в доме купца Елизара Мякушкина, с видом на Волгу. Можно сказать в полуверсте от моего дома.

— Не ожидал того, Терентий Нифонтович, никак не ожидал. Полагал, что ненавистный герцог либо заключен в тюрьму, либо в келью Спасского монастыря. Живет в доме купца! Надеюсь, дом находится под особенным караулом?

— Я бы не сказал. Дом Елизара Мякушкина находится без малейшего караула.

— Да быть того не может! Злейший враг России вольготно живет в Ярославле?!

— Вы вправе диву даваться, Василий Егорович, но, увы. Человек, принесший столько бед государству своей преступной деятельностью, теперь чуть ли не почетный гость Ярославля. К нему благоволят воевода и полицмейстер, даже в дому его иногда сладко трапезуют. Бирон ни в чем не знает нужды. При нем постоянно живут домашний лекарь Гове, пастор, камердинер и целая свора его бывших слуг. Причем, лекарь состоит у города на службе, получает солидное жалованье, но свои обязанности перед городским населением выполняет настолько скверно, что вовсе к больным не ходит. Пастор же уже успел заиметь нескольких учеников, коих обучает языкам и наукам[134]. Теперь судите сами, дорогой Василий Егорович.

— М-да, — протянул Иван. — А что за человек сам Елизар Мякушкин, и как он уживается с Бироном?

— Мякушкин? — переспросил Светешников и несколько призадумался. Отпив из хрустального бокала смородинового сиропа, и вытерев губы белым вышитым платком, проговорил:

— Купец хваткий, своего не упустит и чужим не побрезгует. Мякушкины из старинного купеческого рода. Дед Елизара, Гаврила Ефимович, некогда был Земским старостой, целовальником и возобновителем Афанасьевского монастыря. Но то было в 1615 году. Гаврилу в Ярославле почитали за его усердие в православных делах и за истинную любовь к Богу. А вот нынешний Елизар Никитич далек от церкви. Богатейший купец оказался прижимистым. Все деньги вкладывает в торговлю и недвижимость. Покупает дома под гостиницы, суда для перевозки товаров и прочая. Зная его особое пристрастие к деньгам, воевода просил Елизара взять на жительство герцога Бирона за солидную плату, и тот без раздумий согласился, отдав герцогу флигель и несколько палат.

— И все-таки странно, что Бирон живет без всякого надзора. Халатность городских властей может привести к тому, что герцог сумеет сбежать в свою Курляндию.

— Резонно, Василий Егорович. Бирон живет слишком вольно. Правда, полицмейстер назначил для надзора за герцогом полковника Решетникова, но тот лишь заглядывает к Бирону раз в неделю, однако караул близ дома не ставит.

«О полковнике Решетникове и генерал Шубин говорил. Значит, все сходится. Непременно надо навестить полковника», — подумалось Каину.

Поговорив с гостем еще несколько минут, Терентий Нифонтович предложил ему отдохнуть в приготовленной комнате.

— Вы очень любезны, Терентий Нифонтович. С удовольствием сосну часок.