Амеде Ашар - В огонь и в воду

• Название: В огонь и в воду
• Автор: Амеде Ашар
• Издательство: Продается: въ С.-ПЕТЕРБУРГѢ. у Вольфа, Базунова, Шигина, Плотникова и друг. ВЪ МОСКВѢ; у Манухина, Соловьева, Прѣснова и у издателя И. В. Смирнова,1876.
• Жанр: Исторические приключения

Ашар Луи-Амедей-Евген. -

франц. журналист, романист и сценический писатель; род. в Марселе 23 апр. 1814 г., отправился в Алжир в 1834 г., в качестве компаньона одного сельскохозяйственного предприятия, в 1835 г. был начальником канцелярии префекта в департаменте Геро (Hérault), а с 1838 г. сотрудничал в разных журн. мелкой прессы. Известность доставили ему его: «Lettres parisiennes» — пикантные картинки из парижской жизни, появившиеся в фельетоне ультраконсервативного журнала «L'Époque», под псевдонимом Гримма. После февральской революции 1848 г. А., будучи сотрудником роялистского журнала «L'Assemblée Nationale», выпускал ежедневно «Courier de Paris», где писал резкие политические статьи, за которые был вызван на дуэль и тяжело ранен редактором «Corsaire» Фиорентино. Потом он опять исключительно принялся за беллетристику. Из множества его романов и повестей, весьма любимых публикой и выдержавших несколько изданий, можно назвать: «Belle rose» (1847 г.), «La chasse royale» (1849-50), «Les chateaux en Espagne», «La robe de Nessus» (1855), «La traite des blondes», «Histoire d'un homme» (1863-64), «Les fourches Caudines», «Les chaines de fer» (1866-68), «La vipère» (1869-73). Из воспоминаний об осаде Парижа им написаны: «Rècits d'un soldat» (l871), «Souvenirs personnels», «D'émeutes et de révolution» (1872). Он написал также несколько театральных пьес, как то: «Souvent femme varie», «Le jeu Sylvia», «L'invalide», «La clé de ma caisse» (1858 — 73); ум. 26 марта 1876 г. в Париже.

---

— Ахъ! да какой же онъ ловкій, графь де Шиври! какой же ловкій! ворчалъ онъ, удаляясь. Если только уцѣлѣю, я ему это припомню.

Монтестрюкъ былъ такъ занятъ графиней де Монлюсонъ, что не слишкомъ заботился о бѣгствѣ капитана. Онъ ужь забылъ о раздавшемся въ его ушахъ восклицаніи и думалъ просто, что ускакалъ одинъ лишній разбойникъ. Онъ былъ съ Орфизой, онъ видѣлъ только ее одну.

— Я опять васъ вижу! и вы невредимы, неправда ли? вскричалъ онъ, какъ только могъ заговорить отъ радости.

— Совершенно, отвѣчала она и, забывшись, протянула ему обѣ руки, которыя онъ цѣловалъ съ восхищеньемъ. Но почти тотчасъ же улыбка показалась на лицѣ герцогини; она вернулась къ своему всегдашнему гордому и веселому нраву, хотя и была еще блѣдна, и сказала:

— Я немножко, можетъ быть, и дрожала; но теперь, какъ все кончено, признаюсь, я довольна, что присутствовала при одной изъ тѣхъ сценъ, какія только и можно видѣть, что въ испанскихъ драмахъ. Но объясните мнѣ, пожалуйста, какъ вы могли поспѣть именно во время, чтобъ вырвать меня изъ когтей этихъ разбойниковъ? Что у васъ есть добрая фея въ распоряженіи, что ли?

— Эта добрая фея — вотъ она, отвѣчалъ Гуго указывая, на принцессу.

— Вы? продолжала Орфиза, у которой страхъ начиналъ уступать мѣсто удивленью; какимъ чудомъ, въ самомъ дѣлѣ вы попали въ эту пустыню съ маркизомъ де Сентъ-Эллисъ?

— На этотъ вопросъ гораздо лучше насъ могъ бы, кажется отвѣтить графъ де Шиври, который васъ такъ удачно провожалъ! сказалъ Гуго, бросивъ на Цезаря гнѣвный взглядъ.

— Не понимаю, что вамъ угодно этимъ сказать, графъ возразилъ Шиври со своимъ всегдашнимъ высокомѣріемъ, и вы мнѣ позволите, безъ сомнѣнья, не безпокоиться разгадывать ваши странныя слова… Я провожаю герцогиню д'Авраншъ въ неосторожно предпринятой ею поѣздкѣ. Шайка разбойниковъ, пользуясь пустынною и дикой мѣстностью, нападаетъ на ея карету. Мы обнажаемъ шпаги, мой другъ Лудеакъ и я, чтобъ наказать бездѣльниковъ; мнѣ достается двѣ-три царапины, кавалеръ лишается своей лошади и я, право не понимаю, изъ чего тутъ поднимать крикъ!

— Тьфу! произнесъ Лудеакъ, пять-шесть убитыхъ мошенниковъ, да нѣсколько слегка побитыхъ лакеевъ и сломанныхъ замковъ на сундукахъ, стоитъ ли объ этомъ толковать?

— Въ самомъ дѣлѣ, не стоитъ, или считать пролитую кровь ни во что… отвѣчала графиня де Монлюсонъ; но все это нисколько мнѣ не объясняетъ, зачѣмъ очутилась здѣсь принцесса Маміани?

— Поговоримъ объ этомъ послѣ, пожалуйста! возразила Леонора спокойно. Я, можетъ быть, бредила; мнѣ представились вы подъ видомъ голубя, похищаемаго коршуномъ… Вы вѣдь знаете, что всѣ мы итальянцы очень суевѣрны и я, право, не виновата, что вѣрю въ предчувствія.

Взглядъ ея скользнулъ при этомъ на графа де Шиври.

— Навѣрное, что нибудь случилось, шепнулъ Цезарь на ухо Лудеаку.

— Боюсь, что такъ, отвѣчалъ этотъ тоже шопотомъ.

Пока Монтестрюкъ забывалъ и себя, и всѣхъ близъ Орфизы, Коклико, у котораго еще звенѣло въ ушахъ восклицаніе капитана, бросился вслѣдъ за нимъ къ выходу изъ ущелья, вмѣстѣ съ Угренкомъ, который ужь вообразилъ себя настоящимъ солдатомъ, потому только, что понюхалъ пороху.

— Вѣдь ты тоже слышалъ, неправда ли? спрашивалъ его Коклико. Меня вѣдь не обманулъ слухъ? Вѣдь онъ крикнулъ: Громъ и молнія!

— И еще какимъ страшнымъ голосомъ! Я такъ и подскочилъ, на сѣдлѣ.

— Да! да! Этотъ громъ съ молніей я бы узналъ между тысячью криковъ.

Слѣды крови еа травѣ и на камняхъ вели ихъ по горамъ шаговъ на сотню. Они думали, что человѣкъ, за которымъ они гонятся, раненъ и что эти слѣды крови помогутъ имъ нагнать его, какъ вдругъ увидали подъ большимъ кустомъ на травѣ несчастнаго, который усиливался слабѣющей рукой остановить кровь, лившуюся ручьемъ изъ широкой раны на головѣ. Это былъ не капитанъ Бриктайль, но жалость и состраданіе охватили Коклико и онъ подъѣхалъ поближе къ раненому.

При видѣ верховаго, этотъ приподнялся съ трудомъ.

— Ну! вы изъ тѣхъ, что тамъ надѣлали-таки намъ хлопотъ! Хотите доканать меня — это ваше дѣло; только, ради Бога, поскорѣй: не мучьте!

— Доканать? сказалъ Угренокъ, сойдя съ лошади; нѣтъ, мы не изъ таковыхъ, пріятель!

И онъ принялся обвязывать платкомъ разрубленную голову бѣдняги, между тѣмъ какъ Коклико давалъ ему пить изъ фляжки. Раненый взглянулъ на нихъ съ удивленьемъ.

— Ну! сказалъ онъ, облизываясь, я видѣлъ на своемъ вѣку многое, но ничего еще въ этомъ родѣ!

Онъ растянулся на травѣ, головой въ тѣни.

— Вы мнѣ попали какъ разъ въ слабую жилку, продолжалъ онъ — хоть еще разъ въ жизни досталось выпить, да и водка же какая славная, клянусь Богомъ!… Теперь и душѣ будетъ легче умирать.

— Что тамъ толковать о смерти?… Ужь если вашей душѣ вздумалось забраться въ такое худое тѣло, то, видно, ей тамъ нравится… Я христіянинъ, и разъ судьба послала мнѣ встрѣтиться въ Германіи съ землякомъ — я это вижу по вашему выговору, — то не дамъ же я ему такъ пропасть безъ всякой помощи.

Сказавъ это, Коклико взвалилъ его къ себѣ на плечи и отнесъ къ дровосѣку, домишко котораго виднѣлся на горѣ по выходившему изъ трубы дыму.

— Эй! кто тамъ? крикнулъ онъ. — Вотъ возьмите-ка себѣ раненаго — Богъ вамъ его посылаетъ, такъ и ухаживайте за нимъ получше: это зачтется вамъ въ раю. А вотъ пока и деньги за труды и на расходъ.

Дровосѣкъ съ женой сдѣлали на скоро постель изъ моху и сухого листа, покрыли простыней и уложили на ней раненаго.

Коклико собирался ужь уходить, какъ почувствовалъ, что его кто-то дернулъ за рукавъ.

— Это я… хочу вамъ сказать два слова… У меня сердце растаяло отъ того, что вы для меня сдѣлали… а растрогать Пемпренеля — это штука, право, нелегкая… Мнѣ сильно хочется стать вамъ другомъ, если только останусь живъ… Значитъ, вамъ когда случится надобность въ человѣкѣ съ добрыми ногами и зоркими глазами, лишь бы только у него голова тогда была цѣла, — вспомните обо мнѣ…. Для васъ я сдѣлаю то, чего никогда ни для кого не дѣлалъ…

— Доброе дѣло, что-ли?

— Ну, да, хоть и доброе дѣло, особенно, если отъ него будетъ вредъ кое-кому!

— Но, разставаясь въ Тиролѣ, гдѣ же мы можемъ сойдтись опять?

— А хоть бы въ Парижѣ: я вернусь туда прямехонько, какъ только буду въ силахъ переставлять ноги. Чортъ бы побралъ глупую фантазію потаскаться на чужой сторонѣ!

Онъ притянулъ одѣяло подъ бороду и, сдѣлавъ знакъ Коклико чтобъ тотъ подошелъ поближе, продолжалъ:

— Вы знаете, что меня зовутъ Пемпренель…. Значитъ, если вамъ встрѣтится надобность въ моихъ услугахъ, походите только по Медвѣжьей улицѣ и поищите тамъ плохенькій трактиръ подъ вывѣской Крысы Прядильницы. Тамъ меня и найдете.

Онъ глубоко вздохнулъ и продолжалъ:

— Крыса-то-вѣдь я самъ, увы! а ужь и бѣгалъ-то я сколько на своемъ вѣку!… [4] Держитъ этотъ трактирчикъ женщина, которую зовутъ Кокоттой…. Она такая же жирная, какъ я худой, и живемъ мы съ ней ладно. Я скромно прячусь у ней отъ людскаго любопытства…. Когда вспомните обо мнѣ, дайте ей въ руки только клочокъ бумажки съ тремя словами: Пемпренель, Зальцбургъ и Коклико, вѣдь васъ такъ зовутъ, кажется? да напишите ихъ не сряду, а одно подъ другимъ. Я пойму и буду ждать васъ.

— Хорошо, вспомнимъ, сказалъ Угренокъ,

— А теперь спите себѣ покойно, продолжалъ Коклико; время бѣжитъ и намъ пора вернуться къ своимъ.

Онъ высыпалъ на руку дровосѣку, что еще оставалось у него въ кошелькѣ и, сѣвъ на коней съ маленькимъ товарищемъ, поскакалъ назадъ въ долину, гдѣ Монтестрюкъ бесѣдовалъ съ Орфизой де Монлюсонъ.

XXXII Тишина послѣ бури

Послѣ сказанныхъ принцессой графинѣ де Монлюсонъ нѣсколькихъ словъ, участники въ кровопролитной схваткѣ въ долинѣ, гдѣ встрѣтились Гуго и Цезарь, рѣшились повидимому, избѣгать всего, что могло бы навести ихъ на скользкій путь объясненій. Внимательный и безпристрастный наблюдатель легко могъ бы, по одному выраженію ихъ лицъ, вывести вѣрное заключеніе объ одушевляющихъ каждаго чувствахъ: такъ разнообразно и даже противоположно было это выраженіе.

Поведеніе Гуго совершенно успокоило маркиза де Сент-Эллиса: еслибъ у него и оставалось еще сомнѣніе послѣ разговора съ принцессой, то по одному голосу своего друга онъ бы могъ теперь убѣдиться, каковы именно его чувства. Маркизъ былъ счастливъ, что можетъ любить его по прежнему и особенно отказаться отъ вражды, которая и самому ему была бы и тяжела, и непріятна. Эта новая весна его сердца отразилась въ горячихъ объятіяхъ, которыя Гуго, ничего не подозрѣвая, могъ приписать только радости маркиза отъ неожиданной встрѣчи. Теперь, не видя больше въ Гуго соперника, маркизъ чувствовалъ себя способнымъ на самыя великодушныя жертвы; къ этому пробужденію прежней преданности примѣшивалась впрочемъ и смутная надежда побѣдить наконецъ своимъ постоянствомъ упрямое сердце Леоноры, которая не могла же вѣчно вздыхать о томъ, кто не любилъ ея вовсе.