Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

Наконец трубку подняла Володина мать.

— Он спит! — сказала она. — Кто звонит?

— Скажите, что звонил Саша, — сказал юноша, стараясь говорить тише.

— Какой Саша? — сонный старческий голос готов был оборваться, пропасть за короткими гудками.

— Волгин Саша! — проговорил Сашка громко. — Скажите, что за мной пришли!

И выделив "пришли", он понял, что не понять этого нельзя, что понимать больше и не нужно, и что того, что он сказал вполне достаточно. И тогда повесил трубку.

Каким-то образом отец нашёл ключ, видимо другой, свой, и Саша услышал, как открылась наружная дверь.

Сразу же в его комнате оказались два милиционера.

— Волгин Александр Иванович? — спросил один из них.

Саша, стоя в трусах и майке, молчал.

— Собирайся в 91-ое!

В этот момент зазвонил телефон.

— Что это? Кто?! — всполошился милиционер и вопросительно взглянул на Ивана Михайловича, стоявшего в коридоре.

Сашкин отец пожал плечами.

Саша догадался, что звонит Володя.

— Проверка! — пояснил он, вспомнив вдруг свой заводской юмор, когда он с Игорем и Машкой открывали друг у друга столы и смотрели, что у кого появилось нового со свалки; и когда находили что-нибудь, то ради шутки, не взирая на протесты хозяина, "сводили на нет" находку — портили или корёжили радиодеталь при помощи кусачек или отвёртки…

И будто поверив ему, милиционер схватил трубку телефона.

— Алло! Романов слушает!

Но ему никто не отвечал.

"Немая сцена": трое в полутёмной комнате, едва помещаясь: Сашка, в трусах и майке, два милиционера в фуражках; через дверь, в коридоре — родители: мать, в халате, отец, в наспех натянутых брюках и майке, — освещённые светом из прихожей; — все ждали развязки…

— Всё в порядке! — сказал Сашка с издёвкой в голосе. — Аппаратура работает нормально!

— Какая аппаратура? — удивился милиционер, продолжая держать трубку. Он взглянул на полу-самодельный телефон без корпуса, на ворох проводов, без дела лежавших рядом с ним, на катушечный магнитофон и радиоприёмник. — Небось всё под током? — кивнул он на провода, аккуратно положил трубку обратно на рычаги, сделанный из детского конструктора, взглянул на юношу. — Кто звонил?

— А у вас документы есть? — спросил Саша.

— Какие документы?

— Ну… такие… Как они там у вас называются?… Ордер на обыск… Или на арест… Или хотя бы повестка…

— В милиции выпишут! Одевайся! — пришёл в себя мент. — Мне приказано тебя доставить в Отделение!

Саша стал одеваться. За окном всё так же мела метла, уже удалившаяся за дом, прочь от контейнеров туда, где несколько минут назад проехал "газик", скрипя тормозами и визжа шестернями сцепления.

"Нет… Всё-таки я был не прав…" — подумал Саша. — "Куда же дворник теперь денет весь мусор?" До помойки-то, поди, далеко таскать…"

3. Допрос

В 91-ом отделении милиции Сашку поместили в полутёмной камере, с двумя пьяными мужиками, которые громко храпели на нарах, установленных вдоль одной стены, под крошечным зарешеченным окном у потолка. Саше почему-то сразу сильно захотелось спать. Он долго не решался лечь на нары, рядом с пьяными. Потом, всё же, присел на край, попробовал подремать сидя, но долго не выдержал и повалился поперёк нар, поджал уставшие от вчерашней велосипедной езды ноги.

Однако, не успел он погрузиться в сон, как был потревожен: один из заключённых пожелал выйти по нужде, поднялся и начал стучать в железную дверь кулаком.

Через несколько минут он вернулся, покуривая сигаретой. Проснулся другой сокамерник. Оба мужика начали знакомиться. Сашка притворился спящим, хотя больше уже не мог спать, невольно слушая разговор "коллег", оказавшихся уже как-то знакомыми друг с другом.

— Тебя за что? — спросил один.

— А! — отвечал тот. — Проститутку одну изнасиловал… Вон она, в соседней камере, паразитка, клопов кормит… Так ей и надо! Тоже замели… — Он засмеялся, поперхнулся дымом.

— А тебя? — полюбопытствовал он, откашлявшись.

— У матери денег хотел взять. Подняла крик, дура. А соседи, суки, милицию вызвали… Ничего! Скоро отпустят… Никуда не денутся!

— А это кто? — заметил Сашку второй мужик. — Вроде бы его тут не было…

— Недавно привели, — пояснил куривший. — Я слышал… Сосунок какой-то.

Сказав это, он подошёл к Сашке, толкнул его в плечо.

— Эй! Ты кто?

Саша поднялся, сел.

— Ты кто, едрёна вошь? — засмеялся мужик, глядя на Сашку. — Тебя за что захомутали? — не унимался он, всё более и более расходясь, после долгого сна на нарах.

— Не знаю… — буркнул Сашка.

— Это как "не знаю"? Говори, падло, кто ты есть? Вдруг подсадной — откудова мне знать!

— Не знаю я, — повторил Сашка. — Пришли ночью, собирайся говорят, в Отделение… Недавно нас обокрали, и родители заявили на меня…

— Ишь ты! — ухмыльнулся "Первый" — Видать, они тебе шибко любють, родители-то твои! — И он рассмеялся. Смеялся долго. Отошёл от Сашки к своему знакомому, похлопал его по плечу, как бы выспрашивая одобрения. — А?!

— Любят — как не любить! — одобрил "Другой". — Родители-то… — Он посмотрел на догоравший окурок в руке первого" и попросил: — Дай-ка докурить, Пашк…

Пашка отдал окурок, повернулся к Сашке, перестал смеяться.

Будут, паря, тя колоть! — серьёзно сказал он и, будто, потеряв всякий интерес к Сашке, стал в пол голоса пересказывать с подробностями своему дружку вчерашние приключения.

Саша снова повалился на нары. Но вдруг увидел десятки клопов, сновавших по доскам. Только теперь осознав причину своей чесотки, от которой он страдал всё это время, парень вскочил, начал выпрастывать из штанов рубашку, стараясь вытряхнуть насекомых из-под одежды.

Двое его сокамерников стали гоготать и долго умирали со смеху, глядя на него. Наконец он успокоился, опустился обратно на нары. Теперь он сидел на самом краю, до тех пор пока стая клопов не начинала приближаться. И тогда парень поднимался, делал несколько шагов в сторону, в ожидании, когда людоеды отползут назад к стенам. И это стало теперь его главным занятием. Странное дело, клопы ничего не боялись и в то же время были совсем равнодушны к Сашкиным сокамерникам.

Проводя теперь большую часть времени на ногах, он стал размышлять о предстоящем; предполагать возможные вопросы, строить ответы на них и смотреть, к каким новым вопросам его ответ может повлечь. Так, незаметно для себя он сформировал концепцию, следуя которой, мог бы без боязни, как ему показалось, ответить на любой возможный вопрос.

"Надо отвечать правдоподобно и — не договаривая", — думал он, — "Даже когда нечего опасаться." Они ухватятся за цепочку, подумают, что я проговорился, начнут тянуть — распутывать… Дотянут до конца — а там ничего нет… И новый ответ наведёт их на другой вопрос. И опять я отвечу… И так, пока они не окажутся ни с чем, и пока им не надоест приходить в тупик…

Мысли Сашки вертелись по нескольким кругам. Схема разрасталась, усложнялась. Как Штирлиц, раскладывая спички, прорабатывал возможные версии, выдумывал алиби, так и Саша не мог уже остановить поток своих мыслей, углубляясь всё более и более в детали своих возможных ответов на вероятные вопросы.

Хулиганов по очереди выпустили. Позже всех отпустили и "проститутку" из соседней камеры, громко матерившуюся "на чём свет стоял". Саша остался один… Он мерил камеру шагами, вспоминал фильмы про заключённых: "Граф Монте Кристо", "Камо"…

"Да", — думал он, — "Никакие революции никогда не уничтожат камер, тюрем, лагерей… И всегда они будут одними и теми же… И человек всегда будет чувствовать себя в них униженным, подавленным, оскорблённым… В этом их назначение. И я, понимающий это, должен быть выше своих эмоций. И даже испытывая их, подобно философу, должен с любопытством наблюдать за собою, как бы, со стороны: чем закончится этот эксперимент: победой ли философа или — монстра, вынуждающего меня жертвовать своими чувствами, физическими и душевными силами, временем моей жизни, а возможно и самой жизнью…"

Размышления Сашки были неожиданно прерваны звуком металлических замков и скрипом открывающейся двери…

Его повели по коридору первого этажа. Затем по скрипучей деревянной лестнице он поднялся на второй этаж, прошёл по другому коридору, с дверьми кабинетов по обе стороны, вошёл в один из них, с лаконичной надписью: "ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ".

Двое людей в штатском о чём-то громко говорили, смеялись. В кабинете, с закрытыми наглухо окнами было так накурено, что Сашке сразу стало трудно дышать.

Ни на него, ни на милиционера, приведшего Сашку, не обращали внимания целых минуты две. И только когда один из штатских закончил что-то говорить, другой, взглянул на вошедших.

— Иди, Васнецов к… Андрею Поповичу… — сказал он, присовокупив рифмованную нецензурную брань, — и оба засмеялись по-видимому какой-то им одним понятной шутке. Милиционер, с фамилией известного живописца, молча удалился, прикрыв за собою дверь.