Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

— Это откуда ж ты всё, Люба, взяла? — удивился Алексей, останавливаясь перед полками.

— Откуда? — переспросила жена, появляясь в дверях. — Из магазина.

— И книги тоже? — недоумевал он.

— И книги… По блату достала! В обмен на дефицит, что недавно поступал в наш магазин.

— А зачем опять Вишневского? Кто ж его читает? Лучше б классику какую или детективы… Ведь ты же — филолог по образованию!

— Как зачем?! Ведь однофамилец же! — пожала она плечами.

— Так однофамилец-то, небось, не твой… — Алексей по больничной привычке хотел сунуть руки в боковые карманы, но, поняв, что он — не в пижаме, запихнул руки в карманы брюк и сжал их там в кулаки.

— Как не мой? И мой тоже… Ты ему должен, может быть, даже благодарен… Я как увидела в списке фамилию "Вишневский" — так сразу вспомнила о тебе… Вот, думаю, знак! Пора, думаю, тебя брать из больницы. Купила книги — и сразу за тобой поехала…

— Ведь ты не захотела менять фамилию — свою оставила! — продолжал гнуть свою линию Алексей, не желая подыгрывать жене, зная, что она любит "накручивать" истории, чтобы извлечь из них преимущество.

— Я один раз уже меняла до тебя! Хватит! — обиженно парировала она, переходя в наступление.

— Так вот что! — Вишневский заметно стал нервничать. И голос его дрогнул. — Раз взяла меня на поруки, то пойди-ка теперь, Любаша, в аптеку и накупи мне мази…

— Какой ещё мази? — она широко раскрыла глаза, не понимая Алексея.

— Как какой! Однофамильца Вишневского! Я ведь теперь без лекарств не могу!

Люба отвернулась, чтобы не видеть появившегося на лице мужа выражения злости.

— Хорошо! Я сейчас! — Она выскользнула в коридор, и скоро Алексей услышал, как хлопнула наружная дверь.

— Дура! — выругался он ей вслед. — На самом деле, что ли, пошла в аптеку?

Он долго ходил по квартире, стараясь успокоиться. Через некоторое время он забылся, погрузившись взглядом в окно, бессмысленно смотря на скупой пейзаж, ограниченный противоположным домом, отражавшим в себе подобие того, в котором жил Алексей.

Вернулась жена.

— Вот, купила! — Она вытащила из сумки-авоськи три банки, поставила на стол. — Хватит три?

— Что купила? — Он обернулся от окна, с руками за спиною, посмотрел на женщину, прервавшую его мысли, содержание которых мгновенно улетучилось из его головы.

— Мазь Вишневского! Как ты просил. Забыл что ли?

Алексей подошёл к столу. Взял одну банку и прочёл вслух:

— "Мазь Вишневского". — Он взглянул на жену — Вишь, Люба, какая у меня фамилия знаменитая! А ты пренебрегаешь ею! — Он взял все три пузырька, подошёл к полкам и стал выставлять мазь рядом с книгами тёзки, поворачивая этикетками, с красными буквами, вовне. — Только, вот, знай, — добавил он, — Что хотя он и однофамилец, терпеть его не могу, со всеми его оптимистическими трагизмами!

— Хотела приятное сделать… — Люба не знала, что сказать. — Может, не будем больше ссориться?

— Приятное ты мне уже сделала! Всё лето приятно было колоться и всякую ерунду глотать!

— Но ведь, ты же Полине-то говорил, что готов лечиться… Вот мы и решили с ней…

— Решили?! — взорвался Алексей. — А меня вы спросили? Хочу я или нет? — Алексей, поперхнувшись, закашлялся. — А ты и рада была! — продолжал он. — Полина-то и сына родного готова упечь! Не то что меня, дальнего родственника! Небось, тебе-то не сказала, что Сашку своего тоже в психбольницу уложила! От армии спасать!

— О чём ты говоришь? — прервала Люба мужа. — Я Сашку на днях видела у них дома!

— Так его только что выписали! Он же со мной вместе был! Спасатели, тоже мне, нашлись!

— Она мне говорила, что Сашка уезжал куда-то на практику… — в растерянности проговорила Люба.

— Какая, к чёрту, практика! Он уже давно своё ПТУ окончил. Ты, вот, её спроси! Интересно, что она тебе ещё соврёт! — Алексей в возбуждении мерил шагами комнату. — Только ни меня, ни Сашку там ни от чего не вылечили! — воскликнул он. — Так и знайте! — он резко остановился посреди комнаты. — Наоборот! Искалечили! Я, вот, теперь неполноценным человеком стал! Ненормальный!! Пятно на всю жизнь!!

Алексей сильно разволновался.

— А! Чего уже теперь! — махнул он рукой и, протиснувшись мимо жены, стоявшей в двери, пошёл на кухню, где лежали лекарства, выданные в больнице на несколько дней вперёд.

— Вот!! Теперь без лекарств не жилец! — крикнул он оттуда.

— Лучше с лекарствами, чем с водкой-то — ответила ему жена, взглянув на банки, с мазью, рядом с книгами.

— А ты Полину спроси, что она думает по этому поводу… Сын-то её теперь тоже того… судьбой не вышел… Одна дорога — в дворники…

— Почему ты никогда не поёшь? — спросила Люба Алексея, освобождаясь от его объятий.

— Потому что я — псих! — сказал он и сел на край кровати.

— Ну, перестань! Я тебя, правда, спрашиваю!

Она поднялась и тоже села.

В зеркале платяного шкафа её обнажённое тело, без абриса, показалось Алексею толще обычного.

— Не знаю… А зачем обязательно петь?.. — Алексей встал и набросил на плечи халат. — Пойду покурю…

Он вышел на лестницу. Было по ночному тихо. Вишневский поднялся на половину пролёта и сел на верхней ступени.

"А действительно, почему я никогда не пою?" — подумал он.

От ночной тишины и тусклого света, пробивавшегося из-под пыльного плафона, было тоскливо и одиноко.

Каждый звук усиливался, отражаясь размытым гулким эхом.

Вишневский чиркнул спичкой и закурил.

"Эх!" — тяжело вздохнул он, вслушиваясь в отзвук своего голоса.

"Наверное, я не пою потому, что не запоминаю слов песен", — продолжал он думать. — "Ведь для этого нужно делать усилия, напрягать память… А я так давно устал от жизни, что уже ничего не хочется. Да и настроение-то редко бывает хорошим, чтобы петь… Так… влачишь существование зачем-то… Тенденция к импотенции… Вот она — преждевременная старость приходит… Психушка ускорила её приход… Никакой стимулятор не поможет…"

Не заметив как, Вишневский выкурил всю сигарету до самого фильтра, бросил её куда-то вниз, в пролёт между лестницами, и закурил новую.

"Какие тут могут быть теперь песни!" — продолжал он свою думу. — "Самое важное в жизни выскальзывает прямо из-под пальцев! А я буду песни заучивать! Вот, ведь, скажет тоже!.. Только, вот, когда это началось? Ведь я с детства почему-то не мог запомнить ни одной стихотворной строчки… Может быть, это началось с петуха?.. Это… Что, вот, только что это такое это?.."

И Алексею припомнилось детство…

Вот он, маленький мальчик… Ему всего четыре года… Он с родителями живёт в деревне, у дальних родственников, на втором этаже старого деревянного дома, покосившегося на один бок и потому подпёртого под углом длинным бревном. Отец — целый день на работе, с которой возвращается домой всегда пьяный и всегда поздно вечером, когда мальчик уже спит. Алёша — целый день с мамой. Выходить погулять на двор он не любит, потому что очень сильно боится огромного хозяйского петуха, который это чувствует, и, завидев Алёшу, сразу же бросается за ним, чтобы заклевать. Мальчик с криком убегает, прячется… Мать загоняет петуха в курятник… Алёша снова бродит по грязному двору… Ему очень скучно… У него нет ни одной игрушки… Он пробирается вдоль плетня, окаймляющего чей-то огород… Приближается к сараю… Что там — внутри? С трудом открывает дверь — и в ужасе застывает. Прямо перед ним, на деревянном протезе, стоит одноногий лысый мужик — хозяин дома. Он поворачивается к мальчику — и Алёша видит, что мужик — совсем голый. А сзади мужика, в глубине сарая — испуганное лицо матери. Мужик страшно кричит, хватает с верстака топор! Алёша в ужасе бежит прочь, домой, к маме… Но мамы дома нет… Он забирается под кровать, трясётся от страха… Мать ещё долго не приходит. Алёша засыпает… И когда мать его находит и вытаскивает из-под кровати, то оказывается, что одноногий мужик ему привиделся во сне… Многие годы спустя этот сон с какой-то настоятельной закономерностью повторяется, заставляет просыпаться в холодном поту среди ночи. Перед его глазами стоит одноногий мужик, с топором и деревянным обрубком, вместо ноги…

Сигарета незаметно сгорела, обожгла пальцы. Вишневский бросил окурок в пролёт между лестницами, чиркнул спичкой, чтобы снова закурить. Сделав затяжку и не давая погаснуть спичке, он осветил ею торец перил: там, куда не попала краска, перила обнажились жёлтым цветом…

"Ишь, сколько раз красили, и каждый раз ни разу не догадались торец покрасить…" — подумал он.

Спичка погасла. Алексей затянулся сигаретой ещё раз — и его мысли побежали дальше…

Ему припомнилась Нина, с которой у него был армейский роман. Он вспомнил молодую, смеющуюся девушку, с тонкой фигуркой, простую, вот-вот готовую запеть и закружиться среди белых берёз…