Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола

• Название: Мемуары Дьявола
• Автор: Фредерик Сулье
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-86218-426-0

Фредерик Сулье (1800—1848) — популярнейший французский прозаик, поэт и драматург, один из основоположников жанра романа-фельетона. На стезе массовой беллетристики он первым в XIX в. (раньше А. Дюма и Э. Сю) добился исключительного всеевропейского успеха. Современники порой ставили этого автора выше О. де Бальзака. «Мемуары Дьявола» — лучшее произведение Сулье. Оно вобрало в себя опыт «готической» литературы, исторического и социального романа. Увлекательная интрига, выразительные портреты героев, роковые страсти и, одновременно, назидательный пафос, умение воссоздать вполне узнаваемые подробности реальной жизни — все это, несомненно, по достоинству оценит и сегодняшний читатель.

На русский язык переведено впервые специально для «Литературных памятников».

Кроме статьи о творчестве Ф. Сулье издание снабжено подробными примечаниями, аналога которым нет даже во французских изданиях романа.

---

„Ваша мать не остановилась в своем беспутстве. Оставшись вдовой, она опозорила свое вдовство точно так же, как опорочила брак: она бросила еще одного ребенка. Еще одно дитя будет жить в нищете, еще одно дитя будет ввергнуто в бедствия, которые, скорее всего, не найдут сочувствия, подобного тому, что выпало на вашу долю; примите же девочку к себе. Это ваша сестра — станьте же ей матерью, иначе она погибнет. Я обеспечу вас содержанием, о котором вы и мечтать не смели“.

И я согласилась, Арман, согласилась.

И вот первое в моей жизни доброе дело принесло мне первую беду.

Мне было пятнадцать лет, и я была красавицей. Никто никогда не поверил бы, что в таком юном возрасте можно из жалости взять к себе чужого ребенка, как это сделала когда-то для меня шестидесятилетняя женщина, и, даже не подумав приписать мне хоть капельку добродетели, все обвинили меня в грехе. Я стала матерью этому несчастному созданию, и меня в самом деле посчитали его родительницей.

По счастью, в нашем доме бывал один порядочный человек, который прекрасно знал, что при моем образе жизни такой грех был просто исключен. Он пренебрег всеми грязными слухами и удостоил меня чести носить его имя. Мой отец, узнавший наконец о моем существовании, отплатил ему, если только подобное доброе дело можно вообще отблагодарить деньгами, дав за мной весьма немалое приданое. В итоге какое-то время я прожила в относительном счастии и почти в уважении, а вернее, клевета и ложь на какое-то время позабыли обо мне.

Но вскоре произошло еще одно событие, приведшее, а вернее предуготовившее, остальные мои беды. Папаша, имени которого я не знала, отец моей маленькой сестренки, которую я любила, как собственное дитя, несмотря на все принесенные ею неприятности, так вот тот же самый человек набезобразничал еще в одном семействе; и прекрасная дама, доверившая мне сиротку, поведала мне, что еще один юноша брошен, как и я когда-то, и прозябает в нищете.

Я, прекрасно представляя весь ужас жизни в полном одиночестве, без любви и привязанности к родным и близким, согласилась помочь юноше; я приняла его в дом своего мужа, устроив на почетную должность в фирме — в общем, у него появилась семья. И это второе доброе дело принесло мне еще большие несчастья. Некий франт, вместо того чтобы поблагодарить меня за то, что я сделала, который должен был бы сказать мне: „Как я благодарен вам за все, что вы сделали для этого бедняги!“ — так вот, этот человек необдуманно пустил грязный слух, упрекавший меня за помощь бедному юноше. По городу молнией разошлась его сальная шуточка — оказалось, что я выручила сироту не просто так, что он стал моим любовником… Когда эта молва дошла до моего мужа, оскорбив его честь, он в бешенстве вызвал юношу на дуэль и убил; через несколько дней он понял, как заблуждался, и потребовал удовлетворения от прохвоста, оклеветавшего его жену и заставившего пролить невинную кровь».

В этом месте Луицци прервал чтение в полном смятении; все это слишком походило на его собственные приключения в Тулузе, и внезапный страх обуял его. Но, сопоставив даты, вспомнив, что прошло всего два с небольшим месяца, как он неосторожно сыграл злую шутку с честью госпожи Дилуа, он успокоился. А затем — ведь люди, как правило, с необычайной изобретательностью находят оправдания собственным некрасивым поступкам и с искусством, не знающим пределов, осуждают других — подумал:

«Госпожа де Фаркли, видимо, в курсе моих тулузских похождений, а потому использует их, вставляя в свой роман, лишь бы заставить поверить меня в эти сказки; слишком грубая хитрость — меня этим не проймешь!»

Освободившись от беспокойных мыслей, Луицци снова принялся за чтение:

«Меж тем, еще до первой роковой дуэли, испугавшись до дрожи в коленях, я прибежала к той даме, что открыла мне тайну моего рождения и имя моего отца; поначалу, от безграничного отчаяния, я обрушилась на нее с упреками за то, что она привезла именно ко мне малышку, ставшую причиной стольких страданий; но только слезами я могла ответить ей, когда она воскликнула:

„Эта малышка — ваша сестра! Это… это наша с вами сестра!“

„Как это — наша?“

„Да-да, все мы, все трое, вышли из лона одной и той же нагрешившей всласть женщины!“

Благородная и святая мученица, несчастная сестра моя, которой нет больше на этом свете! Имела ли я право плакаться тебе на собственные злоключения, когда ты поведала мне тайну своей жизни?

Но в тот момент я еще не знала всего и спросила:

„Но что стало с ней самой? С мамашей, породившей все наши несчастья?“

„Ее нет во Франции. Я и знать не хочу, что с ней, под каким именем она теперь скрывается, и да хранит нас Бог узнать его когда-нибудь! Но, — продолжала она, — это еще не все. Самое ужасное — это то, что человек, который погубил тебя, является братом спасенного тобой сироты…“

Я поспешила домой, но поздно: юноша был уже мертв. Тогда-то в горячке я и написала то роковое письмо, которое стало достоянием гласности. Я покинула дом своего мужа, а позже узнала, что он нашел смерть во второй дуэли, уже зная о моей полной невиновности.

Теперь, Арман, теперь Вы должны понимать смысл письма, которое я тогда написала Вам и которое до Вас, видимо, не дошло, ибо Вы так и не ответили мне… Но теперь-то вся эта история не является для Вас загадкой, ведь так? Вы должны уже догадаться обо всем. Не буду излагать полностью признания моей несчастной сестры — увы! — бедняжка открыла мне все. Ни слова больше! Уж слишком много болезненных воспоминаний связаны с этими событиями; и сегодня, сейчас, Арман, я не хотела бы предаваться бесполезным взаимным упрекам».

Луицци протер глаза — может, он еще спит? Бред какой-то! Он словно грезил наяву, преследуемый беспрерывно сменяющими друг друга призраками; он встал, прошелся по комнате, пытаясь найти какое-нибудь объяснение прочитанному, и пришел к выводу, что или он сам не в своем уме, или сошла с ума женщина, писавшая ему. Наконец, лишь бы отвлечься от переполнявшей его мути, он продолжил чтение:

«Началась еще одна эпоха в моей жизни. Мой батюшка, узнав обо всех моих несчастьях, призвал меня к себе; он увез меня в Италию, выдал замуж за господина де Фаркли, переменил даже имя, данное мне при крещении, дабы никто не проведал о моем оклеветанном прошлом. Но в Милане один наш землячок, Гангерне, опознал меня, и пару дней спустя все знали… нет, не истинную историю моей жизни, а лишь ее лживое, искаженное подобие. Меня оскорбили и изгнали из высшего общества. Мой новый муж пытался защитить мою честь, но также погиб. Теперь вы понимаете, что женщина, о которой говорят, что из-за ее распутного поведения погибли два мужа и один любовник, вполне может считаться падшей, а значит, и обращаться с ней будут соответственно? Все! На этом я останавливаюсь. Вечером, сегодня вечером, придете ли вы на свидание? Со мной будет и батюшка, и я добьюсь — он простит вас. И может быть, согласится даже рассказать, что стало с моей матерью. Он обмолвился как-то, что она жива, и, мало того, он думает, что знает, как заставить ее впредь заботиться о брошенной когда-то дочери…

Любите же меня, Арман, любите; меж нами — реки слез, и несмотря на планы и обещания батюшки, вы — моя единственная надежда.

Лора».

Луицци чувствовал, что теряет разум; мысли безумным хороводом кружились в его голове, он не мог ни успокоить, ни хоть как-то упорядочить их, и в отчаянии он воскликнул:

— О! Нет, не могу больше ждать — это невозможно, я бесповоротно сойду с ума!

И тут же, в бешеном истеричном порыве, он с силой встряхнул магическим колокольчиком. Дьявол не появился, но дверной звонок, как показалось Луицци, отозвался зловещим эхом. Ледяные мурашки заставили его застыть в кресле, а в комнату легко впорхнула госпожа де Фаркли.

— Лора! Лора! — вскричал барон. — Ради всего святого, объясните, что все это значит? Или же я рехнусь! Лора, кто вы? Как вас звали раньше?

— Вы еще спрашиваете? — кокетливо усмехнулась госпожа де Фаркли. — Ах! Быстро же вы забыли свои грешки!

— Лора, пожалейте, скажите же, кто вы? Как вас звали, когда вам привезли несчастную сиротку?

— Софи. Вы ведь знаете, что незаконные дети не имеют фамилий.

— Но… А когда вы вышли замуж?

— Софи Дилуа.

— Так это вы? Но ведь прошло только два месяца… Этого не может быть! — закричал барон. — Не может быть…

Дверь комнаты открылась, и лакей вручил барону еще один конверт. Не в силах совладать с естественным порывом, Луицци тут же вскрыл его и прочитал:

Просим Вас почтить своим присутствием похоронное шествие, отпевание и погребение госпожи де Фаркли, которые состояться в понедельник утром, … февраля 182… года.

Луицци, похолодев, выронил письмо и, с совершенно подавленным видом, обернулся к женщине, стоявшей рядом с ним. Она растаяла, словно невесомое облачко дыма, и перед его взором предстала сатанинская личина нечистого, пылающая злорадной ухмылкой, уже причинившей Арману столько горя… Луицци в ярости хотел было наброситься на него с кулаками, но нечеловеческая сила словно пригвоздила его к месту.