Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола

• Название: Мемуары Дьявола
• Автор: Фредерик Сулье
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-86218-426-0

Фредерик Сулье (1800—1848) — популярнейший французский прозаик, поэт и драматург, один из основоположников жанра романа-фельетона. На стезе массовой беллетристики он первым в XIX в. (раньше А. Дюма и Э. Сю) добился исключительного всеевропейского успеха. Современники порой ставили этого автора выше О. де Бальзака. «Мемуары Дьявола» — лучшее произведение Сулье. Оно вобрало в себя опыт «готической» литературы, исторического и социального романа. Увлекательная интрига, выразительные портреты героев, роковые страсти и, одновременно, назидательный пафос, умение воссоздать вполне узнаваемые подробности реальной жизни — все это, несомненно, по достоинству оценит и сегодняшний читатель.

На русский язык переведено впервые специально для «Литературных памятников».

Кроме статьи о творчестве Ф. Сулье издание снабжено подробными примечаниями, аналога которым нет даже во французских изданиях романа.

---

— Ничего удивительного. — Пьер также не без определенных усилий приблизился к Луицци, чтобы получше его рассмотреть. — Вот уже добрую неделю он водит нас за нос; пощупайте-ка, как там у него пульс.

Госпожа Умбер встала, но горячий пунш подействовал на нее гораздо сильнее, чем она думала, а потому, шаткой походкой подойдя к больному, она стала искать пульс не на той стороне руки. Не чувствуя биения артерии, она с ученым видом сказала:

— Все, конец.

— Requiescat in pace[7], — Пьер накрыл лицо «покойника» простыней, — теперь и мне будет что намазать на хлеб.

— De profundis[8], — прогнусавил в ответ ему кучер, — а то лошади пожрали весь овес и сено.

— Один момент, — воскликнула госпожа Умбер, — только не прикасайтесь к вещам — с меня могут спросить. Вот наличные — другое дело.

— А у него и не было наличных, — заявил Пьер.

— Ты-то откуда знаешь? — хитро сощурился Луи. — Что, шарил по ящикам в секретере?

— Говорю тебе: здесь ничего нет!

— Что ж, прекрасно, прекрасно! Пересчитай денежки как следует! Насладись ими в последний раз! Полицейские ищейки все равно их найдут! Отдавай немедленно мою долю, или я пойду в участок и все расскажу!

— Ну-ну, иди доноси! А я спрошу заодно у фараонов, могут ли лошади за шесть недель сожрать шесть полных охапок сена и двадцать мешков овса.

— Пьер прав, — сказала госпожа Умбер, — он не вмешивается в ваши аферы на конюшне, а вы, Луи, не должны совать свой нос в домашние дела!

— Э! Так вы заодно! Сколько он вам дал, чтобы вы встали на его сторону?

— Нисколько, ясно? Я честная женщина и никогда не брала ничего сверх того, что больные сами считали нужным вручить мне! Господин Пьер может засвидетельствовать: покойный барон только что подарил мне полдюжины серебряных столовых приборов в знак благодарности за заботу.

— Это где-нибудь записано?

— Нет, ведь он привязан наглухо.

— Ну что ж, — продолжал кучер, — тогда боюсь, что если вам захочется отобедать, пользуясь этими приборами, то вы рискуете хлебать супчик без ложек, голыми руками.

— Однако он прав, — вздохнул Пьер. — Обидно до слез, что никому вовремя не пришла идея подсунуть больному текст завещания; думаю, он назначил бы пожизненную ренту каждому из нас.

— Возможно, — продолжал Луи, — ведь он, между нами, был малость глуповат; но что сделано — то сделано, забудем об этом. Давайте попытаемся придумать что-нибудь; думаю, нам удастся договориться, ведь мы — порядочные люди.

— Хорошо, — согласился Пьер, — присаживайтесь, господа; только говорите потише, нам совсем не нужно, чтобы грум что-нибудь услышал.

— Ерунда! Он дрыхнет на канапе в гостиной, и даже если проснется, то не сможет нам помешать: уж не знаю, доберется ли он до собственной постели.

— И все-таки закрой двойные двери, да поплотнее, и тогда начнем наш совет.

Луицци услышал скрип стульев — трое почтенных собеседников рассаживались вокруг стола, а чоканье рюмками дало ему понять, что дегустация огненного пунша продолжилась.

— Итак, — начал Луи, — скажи прямо, Пьер, сколько ты нашел в секретере?

— Десять тысяч пятьсот франков, — ответил лакей, — и ни сантимом больше.

— Слово чести?

— Слово чести! А ты? Сколько ты взял на сено и овес?

— Тысячу сто двадцать два франка.

— Хм, маловато что-то, — засомневалась госпожа Умбер.

— Сударыня! — возмутился кучер. — Каждый вносит, сколько может.

— Право, господа, — продолжала госпожа Умбер, — от богача с миллионным состоянием вы получили просто мизерное наследство!

— Правильно сказано, как это ни грустно, — вздохнул Луи. — Вот если бы у нас было завещание! Как бы нам его сделать?

— Я плохо умею писать, — сказал Пьер. — К тому же у покойного был не почерк, а какие-то дурацкие каракули.

— Может быть, где-нибудь есть образец? — задумалась госпожа Умбер.

— Не знаю, — ответил лакей. — Я видел его почерк, только если он просил отнести кому-нибудь записку.

Луи выругался и стукнул кулаком по столу:

— Как же счастливы образованные люди, черт бы их побрал! Подумать только, эти оборванцы, мои родители, не взяли на себя труд обучить меня грамоте, и только поэтому я могу потерять теперь целое состояние!

Несмотря на весь ужас, охвативший Луицци, который слушал этот разговор, мысль о завещании дала ему какую-то смутную надежду. В тот момент, когда Луи еще раз с силой треснул по ни в чем не повинному столу, он испустил продолжительный вздох. Трое заговорщиков испуганно обернулись и внимательно прислушались.

— Луи, Пьер, — тихо прошептал барон.

Собеседники оторопели:

— Так он еще жив.

Пьер, как наиболее твердо державшийся на ногах, подошел к Луицци и стянул простыню с его лица.

— А! Это ты, мой славный Пьер, — простонал Луицци, как бы только-только приходя в себя. — Где я? Что со мной случилось?

— Вот те раз! — пробормотала госпожа Умбер. — Можно подумать, что его соображаловка в полном порядке.

— Кто эта женщина? — спросил барон, обращаясь к Пьеру.

— Я ваша сиделка, — поклонилась ему госпожа Умбер.

— И как долго я болел?

Слуги переглянулись; полной уверенности, что хозяин окончательно пришел в себя, у них не было. Тем не менее Луи ответил:

— Вот уже шесть недель, как вы в постели.

— И все это время вы ухаживали за мной, друзья мои?

— Да, это так, — сказал Пьер. — Мы, можно сказать, не смыкая глаз, сидели над вами ночами напролет.

— Я вас отблагодарю, друзья мои, за все ваши заботы, — тихо продолжал Луицци, — вот только встану на ноги… или умру — уж очень я паршиво себя чувствую…

— Я сгонял тут давеча за свеженькими пиявками, — засуетился Луи, — не желаете ли? Может, они вам помогут?

— Навряд ли! — встрепенулся Луицци. — Прежде всего я хотел бы черкнуть пару слов своему нотариусу.

Слуги обменялись многозначительными взглядами.

— Я не боюсь смерти, — заверил их Луицци, — но ведь никто не знает, что его ждет впереди. А потому необходимо навести хоть какой-то порядок в делах. И я вас не забуду, дети мои, не забуду ни в коем случае!

Несмотря на незамысловатость, хитрость Луицци удалась вполне. Она напрямую била по алчности, а ведь нужно признать, что ради удовлетворения этой страсти люди, действуя по собственному почину, способны изобрести самые хитроумные способы, но в то же время попадаются в очевиднейшие ловушки. Впрочем, то же относится и к другим ненасытным порокам, как физическим, так и нравственным.

Желание барона уловили на лету. Но, пока Луи искал чернила и бумагу, Пьер и госпожа Умбер о чем-то приглушенно шушукались; заметив это, Луицци снова забеспокоился. В самом деле, ведь после того, как он доверит нотариусу свое завещание, мерзавцы, убежденные в выгодности для себя его посмертной воли, вполне могут попытаться ускорить благоприятный исход. И он замер, напряженно раздумывая над тем, как избежать новой опасности.

— Что-то господин барон не торопится писать, — проворчал Луи, подозрительно взглянув на Луицци.

— Ну и болван же ты! — возмутился Пьер. — Как же ему писать? Со связанными руками?

И Пьер немедленно подошел к постели больного, сдвинул одеяла и развязал узлы. Луицци с какой-то детской радостью приподнял руки; но радость его быстро угасла, ибо он заметил их страшную худобу. Больной, который день за днем наблюдает в зеркале, как чахнут от свирепого недуга его лицо и тело, с трудом отдает себе отчет о постепенном увядании своих черт; но тот, кто видит себя после долгого перерыва, внезапно открывая, до чего он дошел, часто испытывает ужас, порой еще более роковой, чем сама болезнь. Именно это произошло и с Луицци; рассмотрев свои руки, он испуганно закричал:

— Зеркало! Дайте мне зеркало!

Раболепная угодливость, сменившая совсем недавнее подлое безразличие, не позволила слугам что-либо возразить на это требование; госпожа Умбер нашла зеркало и села рядом с бароном, предоставив ему возможность как следует рассмотреть свое отражение: мертвенно-бледное, заросшее лицо, спутанные волосы, дикие, воспаленные от жара глаза, побелевшие губы, заострившийся нос; какое-то время Луицци молча созерцал сей портрет, не в силах произнести ни слова; так называемая сила духа, которой наш герой, по его мнению, обладал в избытке, вдруг покинула его, и он взвыл самым жалобным образом:

— О Боже! Боже, как же так?

Затем, оттолкнув зеркало, барон опрокинулся навзничь в полном упадке сил и в самом неподдельном отчаянии; он горько плакал, не стыдясь жадно-любопытных глаз прислуги, ибо в эту минуту его гордость — причина отваги большинства мужчин — безоговорочно капитулировала перед малодушием. Верные слуги Луицци, казалось, всерьез встревожились из-за его приступа слабости, ибо госпожа Умбер проворковала наисладчайшим голосом: