Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

• Название: Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
• Автор: Арсений Замостьянов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03624-6

Гаврила Романович Державин (1743–1816) — исполинская фигура в истории русской классической литературы. Но верстовыми столбами в его судьбе были, пожалуй, не книги, не оды, не собрания сочинений. Сам себя он ощущал в первую очередь государственным человеком. В разные годы Державин занимал высшие должности Российской империи: возглавлял Олонецкую и Тамбовскую губернии, был кабинет-секретарём императрицы Екатерины Великой, президентом Коммерц-коллегии, министром юстиции при императоре Александре. И при этом оставался первым поэтом Империи.

«Един есть Бог, един Державин» — так мог написать о себе только поистине гениальный поэт, и совершенно не важно, что это цитата из иронического по сути стихотворения.

Для многих из нас Державин остался в памяти лишь благодаря пушкинским строкам: уже на пороге смерти, «в гроб сходя», он «благословил» будущее «солнце нашей поэзии», лицеиста Пушкина. Но творчество самого Державина вовсе не устарело. Оно стало неожиданно актуальным в XX веке и остаётся таковым по сей день. «Многие дороги в России — литературные, политические, воинские — ведут к Державину» — так утверждает автор книги, историк и писатель Арсений Замостьянов.

знак информационной продукции 16+

---

«Покрытый сединами, он был чрезвычайно приятной наружности: в хорошем расположении духа он обыкновенно припевал или присвистывал что-нибудь, или обращался стишками то к птичкам, которых было так много в комнатах, то к собачке своей Тайке, которую обыкновенно носил он за пазухой», — вспоминала Софья Васильевна Капнист-Скалон, дочь друга и племянница. Того же мнения придерживались и любимые племянницы — сёстры Львовы, да и молодые дочки соседей-помещиков. Державин превращался в образцового Анакреона!

ТРИУМФ И СТЫД ИЗМАИЛЬСКИЙ

«От судьбы не уйдёшь, и часто смертный удел настигает в дому человека, который бежал с поля брани. Труса никто не жалеет, никто не чтит; героя, напротив, оплакивает весь народ, а при жизни чествуют его, как божество», — писал спартанский поэт Каллин.

Вести с Дуная Державин получал ежедневно. Фантастические слухи чередовались с точными сведениями о бедах и победах русского воинства. Побед насчитывалось больше…

Разговоры о «национальной идее» нередко возникают от суеты и праздности. Россия — воинская цивилизация. Армия для нашей страны — сокровенная часть народной культуры, уж так распорядилась История. Национальная идея не может появиться как гомункулус, её невозможно вывести лабораторным путём. Она проявляется органично, в характере народа, в его судьбе. А всенародная сплачивающая идея в России давно есть. Она зашифрована в одном слове, которое мы пишем с большой буквы, — Победа. Она звенела мечами Дмитрия Донского на Куликовом поле, она высекала искры копытами кавалерии Меншикова под Полтавой. Её имя шептал рядовой Александр Матросов и во весь голос произносили орудия московских салютов.

Банальные любители «обратных общих мест» в России (как и везде) не переводились никогда. Некоторые из них с чаадаевских времён умело изливали на бумагу свои рефлексии, в которых пульсирует напряжение духовной жизни. В самобичевании, в огульном низвержении святынь, наверное, есть притягательность, сладкая отрава. Мы не раз увидим и новых ненавистников Петра Великого, для которых Полтава — не слава, а колыбель ненавистной империи. Им не по душе победы, они хотели бы видеть Россию маленькой озлобленной страной. Вот и пыжатся, чтобы победы в народном восприятии истории оказались в тени поражений. Медный всадник империи пугает их: ведь он окорачивает распри индивидуальностей во имя народного большинства. Он уничтожает очаги распада, декаданса.

Стоит только произнести: «Куликовская битва», «Полтава», «Измаил» — и сразу становится ясно, что объединяющая идея у русского народа давно уже есть — и она появилась на свет не в кабинете политтехнолога. В кабинете врут, а во поле — бьют! Державин никогда не увлекался идеологическими химерами чужестранного происхождения.

Что такое — самодержавие, прославленное Державиным? Ещё во времена Московского царства русские если не понимали, то чувствовали, что политика греховна. Самодержец принимает на себя грех — и мы отвечаем ему почтением, немыслимым для Европы. Он — хозяин земли Русской, помазанник Божий. Это не ритуальная проформа, но скрепа, к которой следует относиться всерьёз. Цеховая культура в русских городах развивалась робко. Куда важнее оказались монастыри — вот очаги культуры и ремёсел Древней Руси. И тут важно, что монастыри — это пространство, в котором нет и не может быть частной собственности и римского права.

Во времена Державина уже различали самодержавие и самовластье. Это очень удобно: если власть перегибает палку, если государь обезумел — сие не самодержавие, а самовластье. И все довольны.

Иногда мне кажется: а может быть, Россия действительно отстала от просвещённых европейцев? Быть может, прихоти индивидуальности нужно ставить выше интересов государства и монарха, а мы заигрались в языческое обожествление державы? Но потом я вспоминаю Париж, Берлин или Мадрид, и сомнений не остаётся: там ничуть не лучше. При желании в любом городе можно найти тысячу поводов для восхищения и разочарования, но в преферансе цивилизаций у каждой из них свои козыри, а победителей не бывает.

Державин воспевал победное шествие империи. Потёмкин прислал в Петербург с вестью об измаильской победе Валериана Зубова — брата фаворита, в чьих комнатах в тот день случилось быть Державину… На радостях поэт тут же пообещал вестнику победы написать оду о взятии Измаила! Платон Зубов прямо объявил Державину: можно сколько угодно писать во славу Потёмкина. Не следует только принимать от князя Таврического дары: ты и без него всё иметь будешь… Императрица намеревалась произвести Державина в личные секретари «по военной части». Значит, надобны военные оды!

И получилось широкое батальное полотно, посвящённое победительному Россу и императрице. Суворова Державин не упомянул. Друзья (в том числе новый «редактор» Державина — молодой Иван Дмитриев) предложили ему немало поправок, большую их часть поэт отверг. Это самая удачная воинская ода Державина — а последняя строфа годится для самого величественного монумента:

А слава тех не умирает,
Кто за отечество умрет;
Она так в вечности сияет,
Как в море ночью лунный свет.
Времен в глубоком отдаленьи
Потомство тех увидит тени,
Которых мужествен был дух.
С гробов их в души огнь польется,
Когда по рощам разнесется
Бессмертной лирой дел их звук.

После «Фелицы» и «Бога» в глазах читателей именно измаильская ода стала третьей вершиной Державина. Она разошлась колоссальным по тем временам тиражом (к сожалению, и по нашим тоже, если говорить о поэзии) — аж три тысячи экземпляров. Императрица откликнулась подарком — табакерка, усыпанная алмазами, стоила две тысячи рублей. Но главной наградой были её слова, которые повторяла придворная молва: «Не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, сколь и лира приятна!»

Суворов изнывал: он разгромил отборные турецкие войска при Фокшанах и Рымнике, стал графом двух империй — Российской и Священной Римской. А Державин молчал, не уделил ему ни строки. Ода «На взятие Измаила» стала удачной во всех отношениях. Главное — Державину удалось написать хорошие стихи. Но Суворова державинская героика оскорбила. Он как будто получил удар в спину: ведь Державин не соизволил даже походя упомянуть его в многословной оде! Державин в прежние времена высокопарно писал о Потёмкине, о Румянцеве — а Суворова даже не упомянул! И хотя Суворова в стихах об Измаиле воспел Ермил Костров, полководец ощутил страшное чувство «измаильского стыда». В этом суворовском определении — разочарование победителя, ужас обманутых надежд.

В Таврическом дворце состоялся невиданный праздник. Чествовали победителей — в первую очередь Потёмкина. В честь императрицы Екатерины и князя Таврического Потёмкина звучали новые стихи Державина, сопровождавшиеся музыкой Бортнянского и Козловского — лучших композиторов того времени: «Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!» Суворов на празднике не появился: его отослали в Финляндию строить укрепления на случай войны со Швецией. Он всё-таки прочитал державинские «Хоры», исполненные в Таврическом дворце. Суворов не пропускал новинок Державина.

Разочарованный Суворов писал в Финляндии меланхолические письма Хвостову и даже набросал пародию на «Хоры» Державина:

Одной рукой он в шахматы играет,
Другой рукою он народы покоряет.
Одной ногой разит он друга и врага,
Другою топчет он вселенны берега.

Разумеется, это про Потёмкина, который много лет был покровителем Суворова. Без потёмкинской проницательности вряд ли полководческий гений Суворова развернулся бы должным образом.

Тем временем Державин, очевидно, ощущая щекотливость ситуации, посылает Суворову из Царского Села в Роченсальм два стихотворения. Прочитаем их повнимательнее: это первые стихи Державина, в которых был напрямую выражен образ Суворова:

Не всякий день мы зрим Перун небес,
Которым Божий гнев разит злодеев,
Но часто тучки лишь. — Почий, наш Геркулес,
И ты теперь среди твоих трофеев.

В письме Д. И. Хвостову Суворов настороженно пишет: «Гавриила Романовича постигайте Геркулесов стих; усыпляет покоем, ведёт в ничтожество, соучастник сему Платон Александрович».

«Стыд измаильский» сделал Суворова несколько мнительным — и он уже готов видеть происки враждебных придворных группировок даже в дружеских посланиях Державина. Конечно, поэт не хотел сказать, что все победы Суворова в прошлом, а в настоящем пожилому генерал-аншефу остаётся лишь почивать на лаврах. Но Суворов с тревогой вчитывался в строки сановитого поэта. Двусмысленные строки обидели Суворова: казалось, Державин намекает на бренность его побед. Становиться бессмысленным «трофеем» Суворову не хотелось. Во втором четверостишии, посвящённом памятной измаильской медали, на которой Суворов, как Геркулес, был изображён в шкуре Немейского Льва, Державин словно старался сгладить впечатление от вырвавшейся колкости, исправить впечатление: