Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

• Название: Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
• Автор: Арсений Замостьянов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03624-6

Гаврила Романович Державин (1743–1816) — исполинская фигура в истории русской классической литературы. Но верстовыми столбами в его судьбе были, пожалуй, не книги, не оды, не собрания сочинений. Сам себя он ощущал в первую очередь государственным человеком. В разные годы Державин занимал высшие должности Российской империи: возглавлял Олонецкую и Тамбовскую губернии, был кабинет-секретарём императрицы Екатерины Великой, президентом Коммерц-коллегии, министром юстиции при императоре Александре. И при этом оставался первым поэтом Империи.

«Един есть Бог, един Державин» — так мог написать о себе только поистине гениальный поэт, и совершенно не важно, что это цитата из иронического по сути стихотворения.

Для многих из нас Державин остался в памяти лишь благодаря пушкинским строкам: уже на пороге смерти, «в гроб сходя», он «благословил» будущее «солнце нашей поэзии», лицеиста Пушкина. Но творчество самого Державина вовсе не устарело. Оно стало неожиданно актуальным в XX веке и остаётся таковым по сей день. «Многие дороги в России — литературные, политические, воинские — ведут к Державину» — так утверждает автор книги, историк и писатель Арсений Замостьянов.

знак информационной продукции 16+

---

Вот и новая обида: у Державина спрашивали совета, многозначительно кивали — а на следующий день пришло известие о назначении А. Н. Самойлова. Новый генерал-прокурор был племянником Потёмкина. Недавно — после Ясского мира — его осыпали наградами: Самойлову тогда выпала честь стать «вестником богов». К тому же императрица хотела поддержать его, отвлечь от траурных мыслей: за один год Самойлов потерял любимого отца и великого дядю. Но Самойлов привык сражаться с оружием в руках, а не вникать в чьи-то жалобы. Он умел солидно представительствовать на переговорах, которые Россия вела с позиций силы, но презирал волокитную юриспруденцию и ничего не понимал в индустриальной и хозяйственной рутине.

Императрица удостоила Державина очередной аудиенции. Она захотела ознакомиться с его работой, с его записями по поводу сенатских ошибок. Рапорты Державина обрадовали Екатерину: дельно, логично… «Отдай их новому генерал-прокурору и объяви от меня, чтоб он поступал по оным и во всех бы делах советовался с тобою». Это, безусловно, знак недоверия к Самойлову. Можно подумать, что его назначили генерал-прокурором из уважения к памяти великого Потёмкина. Но Александр Николаевич Самойлов отнюдь не был неоперившимся птенцом. Почти ровесник Державина (на год младше), ставший графом в годы потёмкинского фавора, он прошёл с боями обе екатерининские Русско-турецкие войны. Под командованием дяди штурмовал Очаков, под командованием Суворова — Измаил. Боевой генерал с честными орденами на груди, горделивый и неуступчивый.

А Державин, окрылённый после беседы с императрицей, счёл себя эдаким теневым генерал-прокурором. Самойлов поначалу был вынужден следовать советам недавнего кабинет-секретаря императрицы. В такой ситуации им нелегко было сохранить добрые отношения. Тем более что Самойлова по уши затянуло в тяжбы, связанные с наследством князя Таврического.

Когда Державин чувствовал свою правоту — переубедить его было невозможно. Он впадал в буйную неуступчивость. Вот, например, капитан Шемякин купил в Саратовской губернии земли, некогда принадлежавшие блистательному Потёмкину. Давным-давно туда переселились три тысячи малороссов. Возник спор: считать ли их крепостными? Шемякин утверждал, что после бунта, когда этих малороссов усмирили, они дали подписку повиноваться Потёмкину. Выходит, крепостные!

С Шемякиным согласился Завадовский. Но Державин возглавил сенатское меньшинство. Он убеждён: малороссы подписали бумагу не по доброй воле, но «чрез многие побои и истязания». А значит, эти земли принадлежали князю Таврическому незаконно. Крестьян надлежит вернуть казне, они — не собственность Шемякина. Державин намеревался спорить по этому поводу с обер-прокурором и требовал, чтобы последний передал ему свою речь для основательной подготовки критических замечаний. Обер-прокурор Башилов не соглашался, разгорелся жёсткий спор. Державин ночами не спал — и всё из-за саратовских малороссов, которых он в глаза не видал, а пуще — из упрямства. «По обыкновенной моей участи ожидаю неприятностей. Прежде всего, скажут: какой вздорный и неспокойный человек! вот опять новую завёл историю!» И впрямь, второго такого неспокойного сенатора поискать.

Самойлов, конечно, встал на сторону Башилова. Но Державин снова и снова требовал, чтобы его протесты письменно фиксировались, чтобы ему дали возможность посоревноваться с Башиловым в красноречии. Державин даже рискнул расположением Зубова, решился и ему досаждать этой тяжбой.

Екатерину вполне устраивал Самойлов — она ставила его куда выше покойного Вяземского. А тут ещё очень некстати объявился граф Мочениго со своей благодарностью…

В «Записках» Державин вспоминал: «Словом, вступив в президенты Коммерц-коллегии, начал он сбирать сведения и законы, к исправному отправлению должности его относящиеся. Вследствие чего хотел осмотреть складочные на бирже анбары льняные, пеньковые и прочие, а по осмотре вещей, петербургский и кронштадтский порты; но ему то воспрещено было, и таможенные директоры и прочие чиновники явное стали делать неуважение и непослушание; а когда прибыл в С.-Петербург из Неаполя корабль, на коем от вышеупомянутого графа Моцениго прислан был в гостинцы кусок атласу жене Державина, то директор Даев, донеся ему о том, спрашивал, показывать ли тот атлас в коносаментах и как с ним поступить; ибо таковые ценовные товары ввозом в то время запрещены были, хотя корабль отплыл из Италии прежде того запрещения и об оном знать не мог. Но со всем тем Державин не велел тот атлас от сведения таможни утаивать, а приказал с ним поступить по тому указу, коим запрещение сделано, то есть отослать его обратно к Моцениго. Директор, видя, что президент не поддался на соблазн, чем бы заслепил он себе глаза и дал таможенным служителям волю плутовать, как и при прежних начальниках, то и вымыслили Алексеев с тем директором клевету на Державина, которой бы замарать его в глазах императрицы, дабы он доверенности никакой у ней не имел». Потянулись нити очередной интриги… Вот уж клевета, так клевета. Он сроду не принимал подарков, которые можно счесть за взятки. Он тут же приказал отослать криминальный атлас назад в Италию — но кляузникам достаточно лишь повода. Заговор против Державина, по-видимому, возглавил петербургский вице-губернатор Иван Алексеевич Алексеев. Злополучный атлас задержался в России, а государыня, увы, поверила доносу.

За контрабанду полагалось суровое наказание. Державин в ужасе попытался воздействовать на императрицу, но оказался перед закрытыми дверями. Тогда он бросился к Зубову, но и у него не встретил понимания. Спастись от постыдной экзекуции не удалось, нужно было пройти и через этот позор. Проклятый атлас был сожжён публично, на площади перед Коммерц-коллегией, под барабанный бой! Правда, лично Державин при этом не присутствовал, но фамилия его произносилась.

Земля уходила из-под ног. Державин разочаровывался в той, кого воспевал горячо и умело. Эта рана никогда не затянется: после «атласного дела» любую похвалу Екатерине Державин станет снабжать оговорками, а в стихах воспевать нехотя, без прежнего жара.

Когда стало ясно, что борьба за власть над таможней проиграна, — Державин сник. Не вникнув в таможенные дела, невозможно заботиться о торговом балансе, о валютных курсах… В Коммерц-коллегии президент трудился без прежнего жара. Разрабатывал тарифы, погружался в следственные дела, связанные с банками, но боевого настроя не демонстрировал. Не раз выпрашивал у императрицы отпуск — но находились неотложные дела: «Отставить немудрено, но пускай сначала завершит новый тариф». Награду за тариф — золотую табакерку с бриллиантами с грамотой, подписанной рукой императрицы, Державин получит уже после смерти Екатерины. Для Державина это была третья столь заметная награда: сначала — шкатулка за «Фелицу», позже — за измаильскую оду и вот, наконец, монархиня по достоинству оценила его управленческие способности.

Гаврила Романович несколько оживился, когда началось расследование махинаций в Заёмном банке — председателем комиссии назначили Завадовского, который в том банке директорствовал. Состоял в комиссии и Державин — он-то и взялся за дело. Откуда вместо растраченных ассигнаций в банковских закромах взялась резаная бумага? Оказывается, главным мошенником был не стрелочник и не кассир, который во всём признался, а… граф Завадовский! По его распоряжениям в особых сундуках — вне кладовой! — в банке держали колоссальные суммы. Узнав, что Державину удалось докопаться до этой истины, граф то ли сказался больным, то ли впрямь тяжело занемог — и решительно не намеревался отвечать за каверзы кассиров… А перед этим из банка в дом графа спешно перенесли какие-то сундуки… Императрица назвала Державина «следователем жестокосердым». Он таковым и был. А Фелица относилась к чиновничьему воровству снисходительно. Главное — чтобы дело всё-таки двигалось. И не сказал бы, что в эпохи, когда в России с коррупцией боролись жёстко, политические и социальные результаты оказывались на порядок лучше екатерининских.

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ФАНФАРОНАДЫ

Но мы ещё дойдём до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.

Павел Коган

Мне так уже надоели эти географические фанфаронады наши: от Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч вёрст, что физическая Россия — Федора, а нравственная — дура.

П. А. Вяземский

Невозможно представить себе (а тем более — понять) политику России екатерининского времени без идеи освобождения Константинополя. Купола Царьграда были мечтой, которая придавала смысл войнам, интригам, дрязгам. Ради мечты можно терпеть лишения, идти на жертвы.