Артуро Пьетри - Дождь: рассказы

• Название: Дождь: рассказы
• Автор: Артуро Пьетри
• Издательство: Известия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1988

Книгу «Дождь» составляют рассказы разных лет известного венесуэльского прозаика Артуро Услара Пьетри. Разнообразные по тематике рассказы сборника воспроизводят национальную действительность (современную и историческую), пропущенную сквозь сознание персонажей, представляющих самые различные слои общества.

---

— Будь любезен, говори яснее. Кто он такой и почему я его не знаю?

— По правде говоря, я его тоже мало знаю, но в последнее время многому от него научился.

— А где он учится?

— Он уже не учится. Не знаю, учился он или нет, но выучился многому.

— А тебя он чему учит? Шататься целые дни без дела?

— Бесполезно говорить с тобой об этом. Я сразу понял, что он тебе не понравится, не может понравиться. Так оно и вышло: он тебе не понравился.

— Когда это он мне не понравился? Я же его не знаю, да и не желаю знать.

— А по мне, ты его знаешь. Я приводил его к нам, и тебе это знакомство ничего не дало.

— А тебе оно оказалось полезным?

— Со временем будет видно.

Отец резко перебил:

— Хватит болтать глупости. С завтрашнего дня ты начнешь опять аккуратно посещать занятия.

И я ответил как только мог спокойно:

— Хорошо, я пойду туда, доставлю тебе удовольствие, но должен сказать честно: теперь я мог бы и не пойти.

— И еще: ты никогда больше не переступишь порог дома этого человека.

— Вот это трудно обещать, у него ведь нет ничего, в том числе и дома.

Я мог бы сказать отцу: я искал загубленного человека и нашел загубленного человека. Мог бы еще прибавить и тоже не солгал бы: «Речь идет о жизни и смерти».

Отец, конечно, счел бы все капризом или фантазией. Я мог бы объяснить: «Эта судьба».

Ничто так не бесит моего отца, как слово «судьба»; и возникла опасность, что я как раз и произнесу это слово.

Я прошел в глубину дома, встретил мать. Она смотрела на меня умильно, влажными глазами, как найденная собака.

— Ты выглядишь усталым. Хочешь поесть?

Нет, я ничего не хотел и, главное, не хотел разговаривать.

— Тебе пришлось много работать?

Я кивнул. И вправду я немало потрудился, искал и нашел.

И вдруг мне пришло в голову задать матери вопрос, который ее удивил:

— Если бы я был подкидыш, из тех ребятишек, которых оставляют возле дверей, ты бы так же растила и любила меня?

— Что за странные у тебя мысли!

— Нет, ты ответь.

Она сделала серьезное лицо и сказала:

— Наверное, да.

Мне только того и надо было.

— Вот видишь, достаточно кому-нибудь положить у наших дверей ребенка, и для тебя начнется новая жизнь.

— Конечно. Но почему ты спросил? Такое случилось у кого-нибудь из твоих знакомых?

Не стану же я выдумывать, будто кому-то из моих знакомых подкинули ребенка, но о том тоже нельзя говорить. Впрочем, Симеон Каламарис, на мой взгляд, не совсем подкидыш. Подкидыш, непорочный, весь в белом, является, чтобы начать жизнь. Симеон же, напротив, — само прошлое, тоже чистое, но исполненное горестей и бед. Если б он был сейчас здесь со мной, что бы он сделал?

Вот он входит тихонько, так, чтобы никто его не увидел. Беззащитный, одинокий, он вынужден избегать встречи с отцом и с матерью, он прокрадывается в дом как шпион, как вор. Ему, конечно, интереснее всего побывать в комнате сестры. Не похожа ее комната на жилища тех женщин, у которых бывал Симеон. Девушки дома нет, но все здесь полно ею. Тюль, шелк, занавесы, цветущие вьющиеся растения, зеркала, флаконы с духами, брошенные туфельки, платье на стуле, распахнутые дверцы шкафа, где виднеются разноцветные наряды; на полу прозрачные чулки изогнулись, словно тонкая кожа змеи, а на туалетном столике толпятся в беспорядке хрустальные и фарфоровые безделушки и что-то поблескивает под солнечным лучом.

Симеон входит, рассматривает, разыскивает, рыщет, разбойничье чутье ведет его. Он ощупывает в кармане своего потертого пиджака старый лотерейный билет и измятую квитанцию из ломбарда. А на столике поблескивает золотая монета, сестра носит ее как медальон. В желтом искристом сиянии тонет выбитый на монете профиль. Симеон Каламарис хорошо знает, сколько стоит такая монета. Давно не чувствовал он на своей ладони холодную жесткую тяжесть золота. Он поглаживает монету, скользит по ней кончиками пальцев словно слепой. С наслаждением ощущает жесткость рельефа, и монета теплеет в его руке. Равнодушно опускает монету в карман. Равнодушно? О нет, он счастлив, он бесконечно рад находке, ведь нежданно свершается чудо: медленно поднимается завеса, открывая перед ним путь в мир богатства и наслаждений.

Я помню, что улегся в просторном зале, уставленном белыми жесткими койками. Спать я не собирался, но лег. Не в своей комнате, не в своем доме и вообще непонятно в каком помещении. И так как я не спал, то увидел, как поднялся с другой койки кто-то, подошел и стал со мной говорить.

Он был завернут до пояса в грязную простыню, на теле виднелись свежие раны. Страшно бледный, окостеневший. Это был Симеон Каламарис. Мне не хотелось встречаться с ним сейчас. Он держал в руке золотую монету и положил ее на тумбочку возле койки.

— Зачем это?

Голос Симеона едва слышен. Я вспомнил вдруг, что никогда прежде не слыхал его голоса. Я лежал на койке неподвижный, бессильный, а он стоял надо мной и говорил.

Я с трудом понимал его невнятную речь. У него много долгов, но другие тоже в большом долгу перед ним. Надо заплатить за него и за других тоже. Вот этими деньгами. Хозяйкам заплатить, аптекарям. И женщинам, которые ждут. Вот этими деньгами, заработанными. Я вспомнил: это та самая монета, которую моя сестра носит как медальон. Монета лежала, поблескивая, на ее туалетном столике. И Симеон Каламарис взял монету. Отец скажет: «Не следует приводить в дом подобных людей». Сестра поднимет крик, закатит истерику. А Симеон все твердит: «Вот этими деньгами, заработанными». Какое у него изможденное лицо, все в морщинах, серое, и открытые раны, и голос, который невозможно забыть.

Он стоит надо мной и повторяет, что надо заплатить заработанными деньгами. Конечно, надо заплатить хозяйке пансиона, чтобы не говорила всяких гадостей об ушедшем. Наследники всегда так поступают. И все мелкие долги Симеона разным людям тоже заплатить. У хозяина закусочной он брал коробок спичек. Сапожнику должен за заплатку на туфле. И продавцу лотерейных билетов должен.

Я не знаю, сколько надо пройти дорог, в какие лавчонки заглянуть, чтобы расплатиться с долгами Симеона вот этой золотой монетой. Которую Симеон заработал. Зато я знаю, хоть мне и не хочется говорить об этом, что надо дать денег и француженке из пансиона. Одарить ее щедро за Симеона, и за себя тоже. Чтобы Симеон оказался на должной высоте. Или чтобы мне не ссориться с Симеоном. Следует сказать ему, только я не смею, что я многим ему обязан, да к тому же, пытаясь идти вслед за ним, я с теми, кто встретился на этом пути, вел себя не совсем так, как положено верному другу.

Если скажу, Симеон, конечно же, усмехнется, я увижу усмешку на холодном, окостеневшем лице. Симеон ничуть не взволнован. Ведь это все для того, чтобы научить меня. Такая у него метода. Научить всему, что я должен сделать.

Симеон Каламарис, обескровленный, окоченевший, сам не может. И этого более чем достаточно, чтобы я познал то, что познал; или, вернее, получил в дар, как Симеон — золотую монету, теперь я не осмелюсь отрицать, что он ее заработал. Я каменею от ужаса и все-таки должен сказать ему что-то хорошее, поблагодарить. Но разве можно говорить теплые слова этому холодному существу, которое и платит, и требует уплаты.

Нет, не могу я стать его другом. Хоть я и хотел бы стать твоим другом, Симеон, ничего не получится. Я боюсь тебя. Симеон стоит надо мною, требовательный, как отец или как сын. Но только не друг, не близкий человек. Страшен он мне. И лучше держаться от него подальше.

Чего только я не обещаю ему, лишь бы он успокоился, отошел от меня, сам же надеюсь втайне, что ничего не выполню, позабуду. Я пойду заплачу за тебя хозяйке пансиона. Почему же он не кивнет одобрительно?

Пойду к твоей женщине, передам от тебя привет. Нет, он не усмехается. Пройду по всем трущобам, по всем лавчонкам вслед за тобою. Он стоит все так же неподвижно.

Заплачу той монетой, что ты заработал. Лучше было сказать «твоей монетой» или «которую я тебе должен».

Но всего этого мало, Симеон Каламарис не успокоился, не утих, не отходит от меня. Я хочу, чтобы он навсегда вернулся на узкую белую койку, с которой поднялся, чтобы поговорить со мной. Но я-то почему лежу на белой койке, в холодном необъятном зале, ведь это вовсе не моя кровать и вовсе не моя комната? Где я?

Я подозвал уличного мальчишку, дал ему конверт и попросил отнести хозяйке пансиона.

— Буду ждать тебя здесь, на углу. Скажи, чтобы расписалась на конверте.

Едва придя в себя после страшной ночи, я поспешно написал письмо и вложил в конверт вместе с монетой.

«Сеньора, я отнюдь не намеревался уехать, не заплатив вам. Напрасно вы думаете обо мне дурно. Возьмите столько, сколько я вам должен, остальное передайте от моего имени Мадо, француженке. Вещи мои прошу сохранить до моего возвращения. Через неделю или через две».