Павел Буркин - Сила Мира

• Название: Сила Мира
• Автор: Павел Буркин
• Жанр: Фэнтези

Действие происходит в Мирфэйне, за четыре века до эпохи «Когда камни кричат» и «Краденой победы». В те времена, когда Церкви Единого ещё противостояли древние Храмы, и жрецы возносили молитвы таинственным Богам. Когда Империя Ствангар была в зените могущества, а величайшие маги мира выясняли отношения на поле боя. Собственно, именно застарелое противостояние Храмов и поставило мир на грань гибели. И только забытое в благополучные века последнее средство — Сила Мира — способно спасти этот мир от чудовищной катастрофы. Проблема в том, что Сила эта даётся только на двоих.

---

— Как тебя зовут, девочка? — спокойно спрашивает Неккара. Аэлла чувствует прилив радости: она здесь не одинока. Неккара тоже не поддалась.

— Карина. Я послушница, — разлепляет распухшие от удара губы белокурая.

— Уже послушница? — будто они и не в подземелье, за два часа до казни, а в Храма после молитвы, удивляется целительница. — А меня зовут Неккара, я старшая жрица. Это послушница Аэлла, это младшая жрица Сати, это Крейтон.

— Неккара, нас казнят?

— Если будем ползать на брюхе и лебезить, выдавая других жриц, может быть, и нет. Но мы же не собираемся это делать?

— Не будем… Мне страшно…

— И мне тоже, девочка. Но нельзя сдаваться страху. Исмина нас не оставит…

Девочка на некоторое время замолкла. А потом неожиданно просит:

— А вы можете спеть какую-нибудь из наших песен?

Отказать девочке, оказавшейся смелее и честнее начальства, кажется ей свинством. Набрав в легкие воздуха, Аэлла поет «Колыбельную Нарамис» — одну из песен о защитнице Эрхавена.

  «Будут волосы огненною волной
  Золотиться под солнцем до пят,
  Будешь милою, радостной и молодой,
  И не знающей горя и зла.

 Будут бури и беды тебя стороной
  По далекой тропе обходить,
  Будет жаркое солнце сиять над тобой.
  Будет ветер тебе ворожить.

  Будет ласково тенистый лес шелестеть.
  Будет весело речка и сверкать,
  Соловьи о любви и мечте будут петь,
  А дорога — звать в синюю даль.

  Никогда не коснется пусть злая беда
  Твоих юных девичьих плеч.
  Не найдет пусть тебя лютый враг никогда.
  Так и будет, ты только поверь.

  И куда-то лететь будут мимо года,
  И сиять грибной будет дождь,
  А теперь спи спокойно, Нарамис моя,
  Пусть на улице ветер и дождь…»

— поет Аэлла. Голос, сперва тихий, хриплый, смущенный, звучит все увереннее. Ббудто не в подвале они, а на людной базарной площади горячим летним вечером, и рядом — друзья из балагана, веселая, щедрая на пожертвования «почтеннейшая публика», ей снова пятнадцать, а вокруг — бескрайнее море солнца и счастья. Неважно, что они в плену, неважно, что жить осталось два часа. Важна лишь песня.

Змеями, которым прищемили хвосты, шипят настоятельница и ее товарки. Но песне не важны их глупые страхи и злоба. Она разливается, широкая, свободная, счастливая… и яростная — ибо это песня о той, кто погибла, не отрекаясь от Храма и богини.

  «Не случилось, как, мама, ты пела мне.
  Не случилось ни лета, ни юной зари,
  А была лишь война, пораженье и плен.
  И алтарь, где меня убивали враги.
  Были скорбь и потери, потерян им счет,
  Кровь, залившая храмовый пол — и страну.
  Стрела вражья, со свистом летящая в лоб,
  И дорога туда, в беспросветную тьму.
  Я не стала такой, как ты пела мне.

  Дальше жить, так, как жили, нам было нельзя.
  И за правду тогда подняла я свой меч,
  И во имя родины кровь пролила.
  И пошла я захватчикам наперекор,
  Потому что нельзя было все им простить,
  И за тех, кто не мог за себя дать отпор.
  Я должна была гадов побольше убить,
  Чтоб когда-нибудь, через полтысячи лет
  В тьме земной забрежил рассвет,
  И далекий потомок увидел, что мне
  Пела ты в эту ночь в тишине…»

Аэлла с удивлением вслушивается в собственный голос. А ведь, оказывается, не такой уж он глухой и хриплый… Или в камере, где никогда не звучало песен, любой голос кажется красивым и звучным?

Танцовщица с радостным изумлением замечает в глазах Карины восторг. Спокойствие «новеньких» и раньше нравилось девушке, но теперь в ее глазах и Неккара, и Аэлла поднялись на недосягаемую высоту. Аэ готова поклясться, что новая подруга прошла бы за ней в огонь и воду… только идти им обеим никуда не придется. Жить осталось ровно столько, сколько потребуется на комедию с «отречением» и «покаянием». Наверняка предстоящее действо будет помпезным и торжественным, но придется его испортить. Чтобы палачи вовек не отмылись от клейма убийц.

Два часа кажутся вечностью, но когда заканчиваются, все приходят в ужас, как быстро они пролетели. Дверь открываются, в камеру вваливаются не меньше взвода солдат в полном боевом доспехе. Мечи обнажены, арбалеты заряжены. Аэлла не сразу понимает, к чему такие предосторожности, ведь здесь всего несколько избитых, измученных, опозоренных женщин, а Крейтон явно бредит, и уж точно не может сопротивляться. Наверное, опасаются, что «язычники» пустят в ход магию. Под воздействием речей «отца Сиагрия» жрицы наверняка уже превратились в кровожадных чудовищ…

— Уважают нас, — усмехается Карина.

— Молчи! — шипит старуха-настоятельница. — Всех погубишь…

Аэлла поняла: эта к «покаянию» уже готова. Впрочем, остальные не лучше. Ее передергивает от заискивающе улыбающихся жриц, и лютой ненависти во взглядах на ученицу. Аэ ощущает отчетливое желание, чтобы их казнили — пусть даже вместе с ней. И темную, подсердечную и непристойную для послушницы ненависть к жрицам-отступницам.

Аэ не помнит, как их вели (а Крейтона тащили) по вымершим улицам. Тут и там попадаются неприбранные, распухшие и почерневшие трупы, от которых тянеттошнотворным смрадом. Несколько раз из домов выскакивают, скрываясь в грязных переулках, мародеры. В одном месте прямо посреди руин дома стоит кровать, на ней трое увлеченно занимаются любовью — раз все равно умирать, хоть успеть развлечься. Отец Сиагрий морщится, но арестовать развратников не приказывает: есть дело важнее.

Впрочем, те, кто соизволили заметить процессию, никакой жалости к пленным не проявляют. Скорее наоборот: еще красивая женщина лет тридцати пяти с толстой соломенной косой сопровождает процессию до самого лобного места, не упуская случая плюнуть в пленных. Если ветер не дует навстречу, плевки долетают, а связанные пленники не могут даже утереться. Каждое попадание сопровождается истерическим хохотом и отборной бранью.

Сперва Аэлла удивлялась, потом поняла. Наверняка подручные Сиагрия уже наплели небылиц о том, как жрецы Исмины, Аргелеба и прочих наколдовали жуткую болезнь, а Сиагрий со товарищи ее остановили, уничтожив «язычников» и «чернокнижников». Или, может, поветрие представлено как божья кара за устроенный разврат и почитание ложных богов?

Словно прощальный подарок Исмины, на Аэллу снисходит спокойная уверенность в собственной правоте. Больше она ничего не боится: худшее уже случилось, а большее жрецы Единого смогут сделать, только если поддаться.

Мучает лишь одна мысль. Что ждет Храм, если они не доберутся до источника охватившей Ствангар магической порчи? Устоит ли оборона аргиштианцев — или то, что случилось за Полем, повторится по всему Миру? Продержатся ли ствангарцы, если эти ударят в спину защитникам Стылых холмов?

Они останавливаются на площади перед цитаделью. В стародавние времена, когда тут была столица Ствангара, короли сами разбирали особо значительные тяжбы на этой площади. Те времена прошли десять веков назад, при Каллиане, но площадь по-прежнему называется Судебной, и про этот обычай помнят. Знают о нем и священники Единого — кровавый спектакль под названием «судебный процесс над коснеющими во грехе» состоится именно здесь. Намек на то, что Предстоятель Озерного края, как величают Верховного жреца Единого, отныне еще и Император — пока что двух провинций.

Огромная, беснующаяся толпа, уже распаленная «проповедниками». Наспех сколоченный помост — сцена для грядущего представления, некоторые из актеров в котором должны умереть на самом деле. Причем не только они: на помосте, неподалеку от плахи, стоят жрецы других Храмов — Лаэя, Кириннотара, Амриты, Элисара, Аргишти, того же Аргелеба… Сиагрий поднимает руку. Будто по волшебству, толпа стихает. И «святой отец» начинает кровавый спектакль.

Приговор Аэлла не слушает. Она догадывается, что речь идет о вымышленных (врать надо нагло) преступлениях жрецов «ложных богов» с небольшими вкраплениями действительно совершенных некоторыми из них проступков, искаженными и вывернутыми наизнанку догматами служительниц Исмины (искаженной правде и полуправде легче верят).

Речь простая, если не сказать примитивная, но на то и расчет. Добрые бюргеры в большинстве своем не задумаются над подробностями, а общий смысл уловят. Начал бы Сиагрий мудрить, опровергая учение Исмины по всем канонам ученых диспутов, заснули бы со скуки.

Наконец святой отец заканчивает перечисление прегрешений.

— …признаны виновными в совершении означенных преступлений. Но, поелику милостив Единый и Единственный, каждому дарует возможность прощения — если грешник покается в грехах и преступлениях, откажется от заблуждений и примет истинную веру. Кто сделает это немедленно и навсегда, будут оправданы и займут достойное место в единой семье чад его. С упорствующими же в мерзостных пороках и заблуждениях следует поступить, как велит Он, милосердно, но со строгостью.