Бернард Корнуэлл - 1356

• Название: 1356
• Автор: Бернард Корнуэлл
• Жанр: Исторические приключения

1356 год. Умы смущает слух о скором обретении великой христианской святыни — меча святого Петра. Многие охотятся за ним, и среди них волею сюзерена — Томас Хуктон, почти десятилетие назад нашедший и скрывший от людей в пучине морской другую святыню — Грааль. А во Франции неспокойно. Принц Уэльский терзает страну, надеясь вынудить её нового короля Иоанна Доброго дать сражение. Где сведёт неумолимый рок принца и короля? Там же, где сходятся пути ищущих меч святого Петра — в местечке под названием Пуатье…

---

— К вящей славе Господней, — пробормотал Джакомо, — К вящей славе матери-церкви.

— И твоей славе тоже, сын мой, — папа вскользь благословил подмастерьев, заметил Томаса, — Ты тоже художник, сын мой?

— Солдат, Ваше Святейшество.

— Откуда родом?

— Из Нормандии, Ваше Святейшество.

— А! — одобрительно кивнул Иннокентий, — Твоё имя, сын мой?

— Гильом д’Эвек, Ваше Святейшество.

Один из кардиналов, в красной рясе, туго перехваченной кушаком поперёк пухлого брюха, недобро покосился на фрески снизу вверх и принялся сверлить папу взглядом, явно имея претензии к художнику. Папа подчёркнуто игнорировал толстяка, продолжая расспрашивать Томаса:

— Ответь мне, сын мой, присягал ли ты на верность англичанам?

— Нет, Ваше Святейшество.

— В отличие от многих иных твоих земляков! Скорблю о Франции. Так много жертв… Пора, наконец, принести мир на её политые слезами и кровью просторы! Благословляю тебя, Гильом!

Он протянул ладонь, и Томас, подбежав, приложился к кольцу святого Петра, надетому поверх расшитой перчатки.

— Благословляю, — повторил Иннокентий, возлагая руку на макушку Томаса, — и молюсь за тебя.

— А я за вас, ваше Святейшество, — пробормотал Томас, соображая, отменяет папское благословение отлучение от церкви или нет. Почувствовав, что рука дрогнула, торопливо уточнил, — Молюсь, чтобы Господь даровал вам долгую жизнь, Ваше Святейшество.

— Я стар, сын мой. Мои лекари обещают, что у меня ещё много лет в запасе, но лекари всегда лгут, не так ли? — он скривил губы, — Отец Маршан уверяет, что его «калады» также пророчат мне долгую жизнь.

У Томаса перехватило дыхание. Боясь спугнуть удачу, он несмело переспросил:

— А что за «калады», Ваше Святейшество?

— Вещие птички, сын мой. Предсказывают будущее, — папа убрал с головы Томаса невесомую ладонь, — В дивную эпоху выпало нам жить, не находите, отец Маршан? Птицы прорицают грядущее… Чудеса, да и только.

Высокий священник поклонился наместнику святого Петра:

— Исходящая от вас благодать — вот истинное чудо, Ваше Святейшество!

— Пустое! — отмахнулся папа, — Истинные чудеса перед нами! Фрески! Они совершенны! Поздравляю тебя, сын мой!

Он потрепал Джакомо по плечу, а Томас украдкой изучал отца Маршана, смуглокожего, тонкокостного, с блестящими зелёными глазами. Тот почувствовал на себе взгляд, повернул голову, и Томас потупился. Мягкие туфли папы были расшиты изображениями ключей святого Петра.

Иннокентий, довольный скоростью, с которой продвигалась у итальянца роспись комнаты, благословил его и вышел. Свита последовала за папой, исключая тучного кардинала и зеленоглазого священника. Кардинал возложил на чело начавшего было подниматься Томаса мясистую длань и потребовал:

— Повтори-ка своё имя!

— Гильом д’Эвек, Ваше Высокопреосвященство.

— А я — кардинал Бессьер, кардинал-архиепископ Ливорно, папский легат при дворе короля Иоанна Французского, возлюбленнейшего из царственных чад Господа нашего на грешной земле, — кардинал выжидательно воззрился на Томаса.

— Благослови Господь Его Величество, — послушно поддакнул Томас.

— Слышал я, что некий Гильом д’Эвек распрощался с этим светом, — в голосе кардинала звучали опасные нотки.

— Мой двоюродный брат, Ваше Высокопреосвященство.

— Как он умер?

— Мор, — неопределённо ответил Томас.

Сэр Гильом д’Эвек был врагом Томаса, затем другом, а перед тем, как его прикончила чума, сражался с Хуктоном плечом к плечу.

— Он дрался на стороне англичан, — изрёк кардинал.

— Да, Ваше Высокопреосвященство, такой позор семье! Но я, по счастью, его плохо знал.

Кардинал убрал тяжёлую ладонь, И томас встал. Зеленоглазый внимательно озирал выцветшую старую роспись.

— Это ты рисовал? — повернулся он к Джакомо.

— Нет, отче. Это задолго до меня малевали. Француз какой-то, а то и бургундец. Его Святейшество желает, чтобы я её замазал, а поверх написал своё.

— Замазать — это правильно.

Тон священника привлёк внимание кардинала к поблёкшим фрескам. На его лице Томас читал сомнение в том, что назвавшийся д’Эвеком паломник — тот, за кого себя выдаёт, но роспись заставила прелата забыть на миг о подозрительном нормандце. На стене был изображён апостол Пётр с неизменными ключами в руке. Правой он подавал меч коленопреклонённому монаху. Дело происходило в засыпанном снегом поле, хотя вокруг монаха снег отсутствовал. Инок стоял на островке травы и тянулся к рукояти оружия с оглядкой на второго монаха, высунувшегося из-за приоткрытой ставни заснеженного домика.

— Кто этот нарисованный монах? — зло спросил кардинал у Джакомо.

— Понятия не имею, Ваше Высокопреосвященство.

Бессьер посмотрел на зеленоглазого, подняв бровь в немом вопросе. Тот ответил пожатием плеч.

— Почему эта мерзость до сих пор не замазана? — гневно осведомился кардинал у итальянца.

— Его Святейшество распорядился начать с потолка, Ваше Высокопреосвященство.

— Замажь немедля! Сейчас же! — Бессьер вспомнил о Томасе, — Зачем сюда пришёл?

— Получить благословение Его Святейшества, Ваше Высокопреосвященство.

Бессьер задумался, покосился на старую фреску:

— Замажь, Джакомо, слышишь? — у Томаса же спросил, — Остановился где?

— У церкви Сен-Бенузе, Ваше Высокопреосвященство.

Ночлег он вместе с Женевьевой, Хью и десятком парней нашёл на постоялом дворе за большим мостом, на порядочном отдалении от церкви Сен-Бенузе, а слукавил, потому что меньше всего на свете хотел, чтобы его местонахождение было известно кардиналу Бессьеру, брат которого по вине Хуктона отправился к праотцам. Узнай Бессьер, кто скрывается под личиной д’Эвека, и на площади перед папским дворцом уже вечером весело пылал бы костёр с Ле Батаром на столбе.

— Меня очень интересует положение в Нормандии, — объяснил кардинал, вглядываясь в физиономию Томаса, — После ноны[8] за тобой зайдёт отец Маршан.

— Непременно, — кивнул священник, и короткое слово прозвучало угрозой.

— Помочь Вашему Высокопреосвященству — величайшая честь для меня, — учтиво склонил голову Томас.

— Убери эту мерзость, Джакомо! — кардинал ткнул пальцем в сторону бледного изображения святого Петра и, подозвав зеленоглазого, удалился.

Художник испустил вздох облегчения, поднимаясь с колен. Томасу же заметил:

— Ты ему не пришёлся по нутру.

— А что, есть кто-то, кто бы ему по нутру пришёлся?

Джакомо хмыкнул и выругался по-итальянски на подмастерьев. Те бросились к ступе. Томасу художник объяснил:

— Раствор надо помешивать, а то штукатурка быстро застынет прямо в посудине. Ребятки — миланцы, а миланцы через одного — идиоты. Вот кардинал Бессьер — далеко не идиот. Я бы не хотел заполучить врага в его лице.

Томас уже заполучил Бессьера во враги, и спасло его лишь то, что кардинал ни разу не видел Хуктона и подумать не мог, что того занесёт нелёгкая в Авиньон. Джакомо, перебирая плошки с красками, продолжал:

— Бессьер метит в папы, а Иннокентий на ладан дышит. Со дня на день отольют новый перстень рыбака[9].

— Почему его так разозлила старая фреска?

— Может, у пузана, наконец, прорезался хороший вкус? А, может, он решил, что фреску рисовала дворняга торчащей из-под хвоста кисточкой, и кардиналу показалось, что от стены несёт собачьим дерьмом?

Томас рассматривал роспись. Смысл изображённой сцены был непонятен как Бессьеру, так и зеленоглазому. И тем не менее кардинал страстно желал убрать фреску от чужих глаз навек. Почему? Святой Пётр, снег, два монаха.

— Ты и вправду не знаешь, что намалёвано? — поинтересовался Томас у итальянца.

— Легенда какая-нибудь.

— Какая?

— У апостола Петра ведь был меч? Может, он при каких-то хитрых обстоятельствах передал его церкви, то бишь этому монаху. А зря. Лучше бы сначала маляру, который всё это наляпал, руки его кривые отрубил!

— Обычно же Петра с мечом рисуют в Гефсиманском саду? — недоумевал Томас.

На стенах бесчисленных церквей красовалась одна и та же сцена: апостол Пётр отсекает ухо рабу первосвященника при взятии под стражу Христа. Снег при этом, насколько помнил Томас, не рисовался.

— Неуч — маляр малевал наобум, — неуверенно предположил Джакомо.

«Наобум» в церковной живописи ничего не рисовалось. Значение имела любая мелочь. Если изображённый держал пилу — это был апостол Симон, распиленный заживо. Гроздь винограда означала евхаристию, царя Давида узнавали по арфе, апостола Иуду-Фаддея — по дубинке, святого Георгия — по дракону, святого Дионисия — по его собственной отсечённой главе в руках. Всё имело смысл, только смысла старой фрески Томас не улавливал.