Клаудио Морескини - История патристической философии

• Название: История патристической философии
• Автор: Клаудио Морескини
• Издательство: Издательство «Греко–латинский кабинет Ю. А. Шичалина»
• Жанр: Религия
• Год: 2011
• ISBN: ISBN 978–5–87245–170–9

Первая встреча философии и христианства представлена известной речью апостола Павла в Ареопаге перед лицом Афинян. В этом есть что–то символичное» с учетом как места» так и тем, затронутых в этой речи: Бог, Промысел о мире и, главное» телесное воскресение. И именно этот последний пункт был способен не допустить любой дальнейший обмен между двумя культурами. Но то» что актуально для первоначального христианства, в равной ли мере имеет силу и для последующих веков? А этим векам и посвящено настоящее исследование. Суть проблемы остается неизменной: до какого предела можно говорить об эллинизации раннего христианства» с одной стороны, и о сохранении особенностей религии» ведущей свое происхождение от иудаизма» с другой? «Дискуссия должна сосредоточиться не на факте эллинизации, а скорее на способе и на мере, сообразно с которыми она себя проявила».

Итак, что же видели христианские философы в философии языческой? Об этом говорится в контексте постоянных споров между христианами и язычниками, в ходе которых христиане как защищают собственные подходы, так и ведут полемику с языческим обществом и языческой культурой. Исследование Клаудио Морескини стремится синтезировать шесть веков христианской мысли.

---

Но нам не представляется необходимым продолжать настаивать на этом аспекте мысли Дидима; обратим внимание на другие места, которые являются лишь некоторыми очерками, а не концептуальными разработками в строгом смысле слова.

Разумеется, отдаленно могут напоминать платоническую философию такие выражения, как «умное солнце» («О Троице», I 28,1):

«Те, кто превозносит Сына и доказывает, что Он — Божество и что Он превосходит все Свои творения, учат тем самым тому, что Он дарует всё благо в его совокупности, что Он есть свет, что Он обладает формой блага и творит благо и является духовным солнцем, которое посредством непрерывно источаемого света просвещает очи тех, кто не пребывает в заблуждении, просвещает души, воспринимающие Его и пролагаюшие для Него путь внутрь своего умного зерцала; таким образом, этот свет позволяет нам видеть вещи, которые по причине нашего греха нам невозможно было видеть прежде в них самих и через них самих: Он соделывает светоносными людей всецело совершенных, как солнце делает светоносными тела, в которых ему доводится обретаться» (ср. Платон, «Государство», 508b–509а; Плотин, I 6,9).

Интересными являются некоторые цитации языческих оракулов, извлеченные из современной Дидиму культуры. К примеру, мы читаем («О Троице», II 6, 3, 1):

«Творение никогда не является нетленным, но претерпевает уничтожение, то есть изменение, как утверждает и пророчество: “Творяй вся и претворяли” (Амос. 5, 8). Языческие мудрецы, услышав об этом пророчестве, говорят: “Он распускает вещи на их собственные составные части и снова заставляет их возрастать из собственных составных частей’"».

Приведенный Дидимом стих темного происхождения, быть может — орфического. Так или иначе, некоторые исследователи полагали, что он представляет собой отголосок одного стиха Эмпедокла (фрагмент 26).

Интересно также место, процитированное нашим писателем в том же самом произведении (II 5,9):

«Один только Бог, который есть Отеи Самого Себя, — и от Него произошли все вещи этого мира».

Дидим утверждает, что этот стих принадлежит тем, кто «чужд христианству», и до сих пор его не удалось убедительно идентифицировать. Однако он принадлежит, возможно, к некоей теософии орфического или халдейского типа или к одному из стихотворных теологических оракулов, имевших хождение в поздней античности. С ним, действительно, схож стихотворный оракул, который, согласно Иоанну Малале («Хронография», PG 97 144В), был дан фараону в древнейшую эпоху (но который на самом деле должен быть позднеантичным): «Это Бог, отец самого себя, лишенный отца, отец и сын самого себя».

Неоплатонизм (но не неоплатонизм Плотина) иногда прибегал к подобным теософиям. Порфирий («История философии», фрагмент 18 Segonds [= Porphyre, Vie de Pythagore. Lettre a Marcella. Texte Јtabli et traduit par E. Des Places, avec un appendice d’A. — Ph. Segonds. Les Belles Lettres, Paris 1982, pp. 193–194]) употребляет её иногда для своей интерпретации платонической триады «Благо — Ум — Мировая Душа»: «Ум произошел предвечно от Блага, придя в движение от своей причины, то есть от бога, поскольку тот есть сын и отец самого себя: и действительно, происхождение Ума совершилось не в силу того, что Благо пришло в движение для его порождения, но Ум произошел от бога, порождая самого себя» (ср. Кирилл Александрийский, «Ответ Юлиану императору», I PG 76, 552 ВС). Немного времени спустя эта концепция фиксируется также у Ямвлиха («О египетских мистериях», VIII,2: «Прежде вещей, которые существуют поистине, и прежде универсальных начал существует один только бог, — первейший даже по сравнению с первым богом и царем — пребывающий неподвижным в своей единственности. И действительно, с ним не соединена никакая умопостигаемая или иная реальность, но он выступает как образец бога, являющегося собственным отцом и сыном и единственным отцом истинного блага. Ведь он есть реальность самая великая и первая, источник всех вещей и ипостась всех первых умопостигаемых идей. Исходя из этого единого, самовластный бог дает воссиять самому себе, так как он есть также отец и начало самого себя: он действительно есть начало и бог богов, монада, происходящая от единого, предсуществующая и являющаяся началом сущности».

Дидим процитировал также три места из одного герметического трактата (И 3,26–28). Среди этих мест наиболее ясной цитацией является последняя:

«Поскольку там, где тьма, нет света, “и там, где ночь, нет дня”, — по этой причине, как утверждает также Гермес, прозванный Трисмегистом (см. «Герметический корпус», VI 2), невозможно, чтобы в творении наличествовало благо: благо находится только в реальности, не подверженной становлению. Но подобно тому, как всем была уделена приобщенность к материи, так всем была уделена также приобщенность к благу».

Ранее (части 26–27) Дилим прибег — не называя его, — к тому же самому герметическому трактату, утверждая, что «Даже если творение имеет нечто общее с Богом по имени или по слову, однако — не по сущности и не по энергии силы и святости. Ведь творения не являются благими и святыми по природе, но благо рождается при сопоставлении со злом, а святое — при сопоставлении с грехом (то есть со страстью); и действительно, здесь, на земле, именуется “благим” и ‘‘святым’' то, что не слишком худо или греховно (то есть страстно). И подобно тому, как злоба, грех (то есть страсть) и немошь не имеют места в Святом Духе, Который нетварен, так и ни в одной из сотворенных вещей благо, святость и сила не находятся в совершенном виде, но только по приобщению. А там, где все эти качества не пребывают в совершенном виде, там всё — тварно» [117] (ср. «Герметический корпус», VI 3).

Во второй книге «О Троице» (PG 39 760В) Дидим для своего православного учения о Троице, выраженного в формуле «одна сущность (или одно Божество), три ипостаси» (762А) (Морескини, стр. 632: 761 А), находит поддержку в отрывке «Истории философии» Порфирия (фрагменты Segonds), то есть в произведении, принадлежащем еще к плотиновской фазе его мысли. Как мы увидим, это же место будет принято в расчет также и Кириллом:

«Порфирий, который в целом не знает здравого учения о божественных реальностях и, если можно так выразиться, часто и охотно противоречит самому себе, тем не менее, стремясь изложить взгляды Платона, считает себя вправе высказываться в следующих терминах, как если бы его принуждала к этому искренность его благоговейного отношения к Платону: “Платон утверждает, что божественное существо развивается в своем исхождении — до трех Ипостасей. Наивысший Бог есть благо; за ним следуют Демиург в качестве второго бога и Душа Мира в качестве третьего. И действительно, божество доходит вплоть до души”».

Итак, Дидим отождествляет душу мира Порфирия с Духом Святым. Ему не удалось обойтись без утверждения, что «проклятый Порфирий», несмотря на свою темную манеру говорить, назвал «душой» единственный Святой Дух Божий, дарующий спасение («О Троице», 761 А) — и что даже языческие мудрецы были способны засвидетельствовать блистательное проявление трех индивидуальных реальностей, благословляемых в едином и единственном Божестве (там же).

Автором трактата «О природе человека», носящего характер учебного пособия, был Немесий, епископ Эмессы в Сирии. Дата написания его произведения относительно ясна благодаря внутренним свидетельствам. Наш писатель является современником Евномия и Аполлинария Лаодикийского, а также он знаком с трактатом «Об устроении человека» Григория Нисского.

Труд Немесия, однако, по своему типу отличен от соответствующего труда Григория Нисского, так как он является своего рода учебником по философии, в котором синтезированы и приведены в систему мнения различных философов. Этот учебник был подвергнут не совсем корректному анализу некоторых современных ученых, которые хотели обнаружить в кем подтверждение антропологии Порфирия, но имя этого философа ни разу не упомянуто Немесием. «О природе человека», так или иначе, содержит в себе изложение научных воззрений на человека, распространенных в ту эпоху, и не является, по существу своему, сочинением, посвяшенным христианскому богословию; источником, которым Немесий пользуется чаше всего, является Гален. Автор выступает как христианин, но обращается не только к христианской, но и к языческой аудитории (§ 42). Это произведение могло преследовать апологетические задачи; автор, разумеется, хочет показать, что христиане не были излишне легковерными, необразованными и непросвещенными, но были на уровне своих современников в том, что касалось познаний в антропологии.

Трактат делится на пять разделов, расположенных согласно схеме, рекомендованной школой риторики. Введение (§§ 1–10) является наиболее показательным с точки зрения выявления интересов автора; там мы обнаруживаем, что ссылки на Библию являются для автора самыми важными. Там же впервые и в качестве лидирующих появляются фигуры Аристотеля, Платона и Плотина, поскольку Немесий открывает свой труд дискуссией между дихотомическими и трихотомическими представлениями; единственный христианский писатель, принимаемый во внимание, а именно Аполлинарий, провозглашается последователем трихотомии в духе самого Плотина. Дихотомическая концепция для него более предпочтительна: человек состоит из души и тела; он имеет много общего с животными, однако наделен разумом, находясь, таким образом, на границе между миром чувственным и миром умопостигаемым, доказывая тем самым единство творения и связь между всеми уровнями реальности. Немесий присовокупляет доказательства, извлеченные из круга наблюдений естественной истории, — и Аристотель является для него тем авторитетом, на который он опирается; действительно, согласно Аристотелю, не существует резкого различия между миром неодушевленным, миром растительным, миром животным и миром разумным, поскольку каждый из них отражается в прочих. Этот факт оправдывает порядок изложения истории, поведанной Моисеем, и писатель обращается к другим текстам Священного Писания, чтобы продемонстрировать нахождение человека на границе мира разумного и мира неразумного. Здесь разбираемая им тема и система доказательств напоминают тематику и совокупность доводов Григория Нисского. Затем Немесий переходит к истории сотворения человека и его падения, как о них учат иудеи. Полагали, что его источником было утраченное толкование на Книгу Бытия, составленное Оригеном; в любом случае Немесий примыкает к излагаемым идеям (§ 5).