Исай Калашников - Повести

• Название: Повести
• Автор: Исай Калашников
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Повести народного писателя Бурятии Исая Калашникова, вошедшие в сборник, объединены темой долга, темой служения людям.

В остросюжетном «Расследовании» ведется рассказ о преступлении, совершенном в одном из прибайкальских поселков. Но не детектив является здесь главным. Автор исследует психологию преступника, показывает, как замаскированная подлость, хитрость оборачиваются трагедией, стоят жизни ни в чем не повинным людям. Интересен характер следователя Зыкова, одерживающего победу в психологической схватке с преступником.

Повесть «Через топи» посвящена воспитанию молодого человека, вынужденно оказавшегося оторванным от людей в тайге. Писатель показывает, как нерешительный, инфантильный юноша, преодолевая трудности, становится мужественным и ответственным человеком.

---

— Верно, нету, — обрадованно согласился Зыков. — Знаете, что я вам скажу, Соня? Берите-ка за рукав Мишу и тащите на улицу. Сидит, понимаешь ли, умничает, а там — воздух, сосны, волны, луна.

— И хитрый же вы! Дайте лучше тетрадь, я немного поработаю.

— Тетрадь я пока не дам. Мне кое-что уяснить требуется. И просьба к вам будет: о дневнике никому не говорите.

— Ясно, — сказала она, поднимаясь. — Ну что же, пойдем, Миша, изящно выражаясь, прошвырнемся.

Зыков разобрал постель, лег в кровать, раскрыл горестную летопись Веры Михайловны. На кухне неутомимо били костяшками по столу, будто гвозди вколачивали.

— Пусто — два!

— Два — два! Э-э, рыба, братцы, рыба!

Повторное чтение ничего нового не давало. Но мысль, до этого тускло брезжившая, стала предельно ясной, четкой, сомнения отпали, обнаружилась голая, неприглядная суть.

В эту ночь он спал беспокойно, много раз просыпался. Перед рассветом поднялся, тихо, чтобы никого не разбудить, оделся, вышел из гостиницы. Над острыми вершинами деревьев горела заря, обугливая редкие облака. От свинцово-серой глади Байкала несло знобящим холодом. По пустынной улице прошел к Совету, отпер дверь и, не присаживаясь, заказал разговор с городом.

— Вам кого? — сонным голосом спросил Вадим.

— Тебя, конечно.

— А-а, ты. Часы стоят, что ли? Сколько времени, Иван?

— Часы у тебя не стоят. А время нормальное. По нашим, деревенским понятиям, — нормальное.

— Ну, Иван, ты совсем обнаглел! Черт бы тебя побрал с твоей деревней.

— Не ругайся, Вадим. Хочешь петухов послушать — трубку в окно высуну… А за сон компенсация будет.

— Какая?

— Приезжай в гости. Устрою на колхозный сеновал — спи сутки.

— Пошел ты знаешь куда… Что опять?

— Да все то же. Пути миграции соболей.

— Нет никаких соболей.

— Да ты что! Должны быть… — Зыков подул в трубку, поднес ее к другому уху. В ней что-то шипело, потрескивало, сквозь эти звуки сочилась невнятная музыка. — Я так рассчитывал…

— Это, Иван, нерасчетливо, рассчитывать на других. Ты петухов, слушаешь, а я должен на тебя работать… Нашел я тебе дамские шапки.

— Сколько?

— Сколько стоят?

— Не мотай мне нервы, Вадим! Сколько шапок?

— Три. Мало?

— Маловато. Но это уже кое-что. Целую тебя в макушку твоей мудрой головы!

— Этим не отделаешься. Хотя, должен признаться… Твоя знакомая изобретательностью не блещет. В шапках форсят ее товарки по прежнему месту работы. Ну, будь здоров. Попытаюсь еще вздремнуть.

Рассеянно посвистывая, Зыков прошелся из угла в угол. Половицы вторили надсадным скрипом. Присел перед телефоном, посмотрел на часы, поднял трубку.

— Это я, Алексей Антонович. Доброе утро.

— Доброе утро, Зыков. — Голос у Алексея Антоновича был вялый.

— Извините, что рано.

— Ничего, Зыков. Я давно не сплю. Приболел что-то. Не спится. И Сысоев мне нервы вымотал. Пришлось, к сожалению, отпустить…

— Не сожалейте, Алексей Антонович. Сысоев не преступник. Он скорее — жертва.

— Сысоев — жертва? — недоверчиво спросил Алексей Антонович.

— Да, жертва человеческой хитрости, изощренной подлости. Но сейчас не время говорить об этом. У меня к вам, Алексей Антонович, просьба. — Зыков шумно вздохнул. — Просьба такая. Берите санкцию на обыск Павзина и Минькова и выезжайте сюда.

— Что, что? Что вы сказали, Зыков? Я не ослышался?

— Вы не ослышались.

— Но я не понимаю… Я ничего не понимаю, Зыков! В какую авантюру вы меня вовлекаете? Что собираетесь искать у них?

— Соболей. — Зыков вздохнул. — Помните показания Семена Григорьева? Так вот…

— Какие к черту соболя! — крикнул Алексей Антонович. — Вы понимаете, что затеяли? Нет, вы не понимаете, Зыков! У человека, на его глазах, убили жену. Преступника мы найти не можем. Зато по сомнительным показаниям одного из подозреваемых готовы пришить этому человеку дельце. Вы знаете, Зыков, как это называется? Так вот, Зыков, в подобных авантюрах я участвовать не желаю. Ни прямо, ни косвенно. Сегодня возвращается прокурор. Я вынужден буду, Зыков, поставить перед ним вопрос об отстранении вас от расследования.

В трубке щелкнуло, раздались частые гудки. Зыков посмотрел на нее с удивлением, сердито бросил на аппарат.

XXXII

Степан проснулся в холодном поту, с бьющимся сердцем. В мертвой тишине дома громко, назойливо стучали часы. Холодный свет луны лился, в окно, тень от рамы крестом распростерлась на полу. Сон ушел. Курил, ворочался. «Нельзя так. Нельзя!» — твердил он себе.

Когда-то на чердаке этого дома тоже мучился без сна. Рядом спокойно посапывал Виктор. Словно дразнил его. Не ему мучиться бессонницей. Счастливчик. Диплом, считай, в кармане. Со своей настырностью и дипломом высоко подымется. На Верке женится. Этот дом со временем к нему перейдет. Кругом везение. Но почему? Вот он, Степан Миньков, чем хуже? Ни умом, ни способностями, ни ловкостью не обделен. А почему же так паскудно складывается жизнь? Или сам виноват? Может быть. А уж если до конца честным быть — виноват без всяких может быть. Веру, например, позволил увести из-под носа. Вера, конечно, не принцесса. А все же… Виктор ее так просто не уступил бы. Уж если он во что вцепится, не отступится, не попустится. В этом все дело.

Когда у Веры умер отец, а сама она попала в больницу, сказал себе: вот он, случай, пробуй… Все обдумал без торопливости и азарта. Любая ошибка исключалась. План был до смешного прост. Но в простоте и заключалась его сила. Письма Виктора забирал в общежитии и уничтожал. Кроме одного, где этот счастливый недоумок игриво хвастал, что не скучает. Не письмо — подарок. И позднее… Телеграмму, сочиненную от имени Веры о том, что она считает себя свободной, этот недотепа принял как должное, ни в чем не усомнился и — ну не балбес ли! — написал ответ словно по заказу.

Нет, тогда душевной маеты и тесноты не испытывал. В конце концов каждый получает то, чего заслуживает. В споре с Виктором не может, не должно быть проигрыша.

А вот чувство вины перед Верой было. Но он верил, что когда-нибудь она будет даже благодарна.

Этот дом стал для него не просто жильем, крышей над головой, а чем-то гораздо большим. Здесь он, может быть, впервые почувствовал себя хозяином своей жизни, своей судьбы. Повезло и с работой. Никто над душой не стоит — иди туда, иди сюда, делай то, делай это. Полностью независим… А от тебя зависят многие.

Одно было плохо, зарплата — с гулькин нос. И Вера получает не бог весть сколько. Ужимай, ограничивай себя и в том, и в другом, и в третьем.

Завел подсобное хозяйство. Дело оказалось муторным и малоприбыльным.

Но осмотрелся, увидел: тайга — золотая жила. Мясо, рыба, мех… Если ты не дурак — будешь жить, как другим и не снилось. Дураком он себя не считал. Но дело одному неподсильное. Нужны люди. И не всякие… Чтобы с полуслова понимали. Тимоху обработал быстро. Пригрозил, что может его запросто упрятать в тюрьму. А потом приласкал, и Тимоха сделался послушным. Лишние денежки пришлись и ему по вкусу. Вахлак вахлаком, а вдруг возмечтал вылезти из своей развалюхи, поселиться в большом и светлом доме. И чтобы холодильник на кухне был, а в нем завсегда пара-другая бутылок… С другими ничего не получилось. Осечка за осечкой. Чего-то, видимо, не учел. А может быть, грубовато сработал. Но это его не сильно расстраивало. Не получилось с этими, получится с другими. Хуже сложились дела в самом доме. Надо было от собственной жены таиться. Дурехой первоклассной оказалась. Чистоплюйкой…

«Бам-динь» — пробили часы. Звук этот, громкий и протяжный, заставил Минькова болезненно скривиться. «Бам-динь…» Казалось, его бьют по голове упругой стальной линейкой.

Посчитал удары. Шесть. Теперь уже не заснешь. Начинается новый и трудный день.

Поднялся. Прошел на кухню варить чай.

Чистотой, белизной сияли пластик кухонного гарнитура, эмаль холодильника, фарфор сервиза. Все это и многое другое в доме добыл, расставил по местам своими руками. Почти всегда приходилось занижать настоящую цену вещей, чтобы не наводить Веру на нежелательные размышления. Видимо, от этого-то всегда казалось, что его обстановка не совсем его. И ощущение спокойного уюта в доме, который так старался создать, не приходило. Но и расставаться со всем этим был не в силах. Душой прирос, с кровью, с болью отдирать надо было. Сколько раз хотел уйти к Клаве, но стоило лишь подумать, что кто-то другой заявится сюда хозяином, и от ярости усыхала душа.

Думал по-всякому, ждал неизвестно чего и ненавидел жену тихой, неизбываемой ненавистью. А в последнее время стал чувствовать все возрастающую опасность. Если Вера что-то поняла… Снова придется таскать кирпичи. Но уже под конвоем. А что потом?

Из носика никелированного чайника ударила струйка пара. Забурлила вскипевшая вода. Он снял чайник, засыпал в него заварки, выключил плитку. Постоял, наблюдая, как раскаленная спираль медленно теряет малиновый цвет, становится красной, чернеет.