Аланка Уртати - Кавказские новеллы

• Название: Кавказские новеллы
• Автор: Аланка Уртати
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2015
• ISBN: 978-80-87940-66-2

Аланка Уртати – российская писательница, член Союза писателей Москвы и России. О ней пишут в СМИ, что она взяла себе благородную задачу заново знакомить с Кавказом россиян, которые за время перестройки и разлома страны, или забыли, или уже не знают его.

О ее произведениях пишут, что они обладают «мощной энергетикой Кавказа, которая питала самых великих представителей русской литературы, таких как Пушкин, Лермонтов, Толстой».

Ее творчество называют «свежей струей в сегодняшней русской литературе», она пишет хорошим стилем и чистым русским языком, от которого российский читатель за прошлые годы, если не читал классику, мог отвыкнуть, придавленный пошлостью и цинизмом сверхновой литературы.

Теперь Аланка Уртати вышла за пределы своей страны, чтобы рассказать миру о своем Кавказе, который считает удивительной страной внутри России.

---

Ираф, Миг-Моей-Юности! Я обретала свою романтику среди редакционных будней – их иногда скрашивал Рамазан-Ромашка, как называли в редакции юного наборщика нашей газеты. Его зеленоглазые с узкими личиками сестры и я были похожи, как четыре капли из одной пипетки, и когда он вел весь наш выводок в кино, никто не пересчитывал, а принимал меня за «девочку Таваоста».

Однажды он привел мне светло серую лошадь. Не скаковую под английским дамским седлом, да и скакать мне, к слову сказать, было не в Булонском лесу.

Я отправилась в центр села, где разъярённый от невиданного в его райцентре поведения шофер рейсового автобуса стал в бешенстве кричать вслед: сейчас же слезь с лошади, ты же девушка, как тебе не стыдно!

Невежда, он не знал об амазонках – прабабушках своего племени савроматов, сарматов, алан и т. д.

Я заехала в школу, где жили мои однокурсницы, попавшие туда по направлению, там же стоял во время летних учений военный полк. Командир одобрил меня в седле, подтянул подпругу, и за Чиколой я поскакала по полю к дороге, которая вела за холмы, в соседнее село.

Там жил объект моего любопытства – председатель сельского совета, окончивший вуз в Ленинграде. Он был худощав, поговаривали, что был безнадёжно болен лёгкими, но строг и аскетичен – близкий мне по духу образ.

Сказок, подобно Джоджру, я не писала, я жила в них. Поэтому, вообразив этого человека классическим литературным героем, я смело отправилась на его поиски. Это был единственный повод направить куда-нибудь своего коня в незнакомой местности.

Выехав за Чиколу, я обнаружила далеко в поле, где был выгон, скамейку, на которой беседовали двое стариков.

Из уважения следовало сбавить ход, что я и сделала. Но, попав в поле их зрения, я тем самым прервала их беседу, и мгновение они молча смотрели на меня…

А затем оба одновременно поднялись со скамейки!

Это было совершенно явное выражение их уважения наезднице, как выражают его, наоборот, младшие старшим. Один из них спросил:

– Чья ты девочка?

– Я – Ваша племянница! – назвала я свой титул, что является информацией, несущей весть о сестре, всегда дорогую для сердца каждого осетина.

В тот миг я была наследницей утраченной традиции, в которой мы, племянники – не наследники фамилии, а дети дочери и сестры, были более любимы и чтимы племенем. Не детям сыновей, а детям дочерей осетины дарили белого, как мечта, коня!

И вот она я – на серой колхозной лошади – проношусь живым ветром прошлого мимо старейшин на этой скамейке посреди мира. До меня донеслись их пожелания, полные гордости, любви и нежности, как только могут в здоровом племени старшие любить своих младших.

И на всю жизнь унесла в себе этот образ: я – на коне и два старика, непонятно откуда взявшихся, оторванных от всего вокруг, существовавших в этот момент для того, чтобы заметить меня и благословить за то, что проношу мимо них нечто необычное для их созерцания мира.

Мне свойственен бурный восторг от жизни, но ни один момент моей последующей жизни не приблизится по знаковой сути к этому мигу! Возможно, вся история с моим пребыванием в том краю была послана Богом для этой встречи.

Из-за своего восторга я не поняла этого тогда, это наступит позднее. Через много лет я вспомню благословение старейшин как знак свыше, на который стану ориентироваться, сверяя свои чувства и степень значимости моего участия в том или ином событии.

Второй знак после моего имени – Аланка, он будет проявлен в тот момент, когда я буду сидеть в центре Европы, в зале брюссельского международного конгресса миролюбивых сил – одна, уже развесив по стенам фотографии со следами насилия над южными осетинами, их расчленёнными телами и мёртвыми детьми – и обречённо ждать появления посланцев тех, кто учинил это.

Вот тогда толкнёт моё сердце Миг-Моей-Юности, и далеко в поле на одинокой скамейке я увижу тех стариков, Бог знает с каких времён, с каких эпох сидевших там, они снова встанут, приветствуя меня и благословляя, ещё не знаю, на что. И я твёрдо скажу себе – на этот день! – и останусь, внешне спокойная, ожидать, что же будет дальше.

И Бог спасет меня – безумный президент в последнюю минуту не выпустит из тбилисского аэропорта сорок своих посланцев, ранее заявленных для участия в конгрессе!

А тогда, по окончании короткой, как вспышка света, встречи, я крепко сжала коленками бока лошади, физически ощущая восторг души и тела, и послала её, как учил отец – шенкелями, вперед, туда, где не ожидал меня загадочный и строгий предводитель села с петербургской бледностью.

По длинной улице, спрашивая у сельчан, я подъехала, наконец, к дому моего героя. Он вышел, и картина – я верхом на коне – ужасно развеселила его.

Смеясь хорошим смехом, он взял поводья, завёл нас с конём во двор, громко позвал сестёр, их оказалось две и обе по виду старые девы. Он строго и торжественно велел “принять гостя, напоить и накормить коня”, и тут же решительно отправился прочь со двора, даже не спросив, зачем я приехала.

И в гордой посадке на коне я оставалась чем-то маленьким пушистым без названия, вызывающим только улыбку или веселый смех! Это не было горем, это было занудством тоски, когда ничто извне не удивляет, не ослепляет – сколько же ждать чего-то невиданного, сколько?!

Сёстры были так удивлены, при этом так явно обрадованы, что горячо взялись исполнять веление любимого и глубоко почитаемого брата и принимать меня как дорогого гостя издалека.

Я была тронута их взрывом гостеприимства, отвечала на бесконечные вопросы, но мне было грустно оттого, что их брат отчего-то не мог создать им более радостного дома с новизной и детскими голосами. Возможно, по своей обреченности…

Через некоторое время, тепло простившись с ними, я оторвала свой транспорт от мешка с зерном, заново взнуздала и двинулась в обратный путь. За селом с громким криком вслед погнался какой-то человек, я на всякий случай припустила коня, затем повернула и помчалась обратно.

– Ты, кажется, девочка из редакции, – сказал парень, подобравший мой шейный платок.

Ночью я не могла заснуть от жуткой боли в ногах, мои кости разламывало изнутри, я плакала от боли, и мне казалось, что я навсегда сброшена конем на обочину жизни. А мне хотелось сидеть в седле и нестись в необъятный простор, в прекрасные дали.

К слову, мой отец долго не выдержит, как только выяснится, что в редакции нет автомашины, а материал я должна собирать, бегая по горным дорогам или на попутках, он немедленно заберёт меня оттуда.

VIII.

В Москву я вернусь только через несколько лет, но все будет идти в ином измерении, чем могло бы идти в ранней юности. Я опоздала в Москве сама к себе, к своим творческим планам и начинаниям. Оттого я стану выплескиваться и из Москвы, и носиться, как неприкаянная, по просторам одной шестой части всей земной суши и буду достигать чего-то скрытого в тумане, а всякую реальность, столь необходимую для жизни человека, упрямо отвергать.

Жизнь в столице давала мне мир, у которого относительно нашей державы не было границ, а моя работа журналиста торговой рекламы и пропаганды средствами массовой информации, отвечавшего за деятельность коллег на территории всей Российской Федерации, воплощала полную свободу передвижения.

Хотя я много ездила и летала, читала и думала, меня всегда томило тоненькое чувство одиночества. Вечерами на сон грядущий я плакала, беспокоясь и тоскуя по родителям. Московские окна уже начинали мучить меня отсутствием родного очага.

В ту самую студенческую весну освобождения от джоджровского влияния, запев, как все маленькие птички, я не поняла что стала дичью – и на всю жизнь.

С тех пор внимание уверенных в себе мужчин отбивало у меня способность воспринимать их рядом с собой. А от неуверенных не ожидалось той силы, которая могла поглотить мою волю. Я смотрела на них на всех с какой-то отстранённостью, которую не могла ни понять, ни объяснить другим.

Все справедливо считали, что я сама не знаю, чего хочу, и было похоже, что меня пугала реальная определённость, а успокаивала бездна пространства и времени.

Я перестала быть по-юношески диковатой. Я стала дикой…

IX.

Вот уж чего я никогда не могла предположить, так это того, что Принц будет приговорен к отбыванию срока в колонии строгого режима!

С тех самых пор, как мы отправились по жизни на разные уровни распределения, мы ничего друг о друге не знали, во всяком случае, не знала я. В Москве я жила уже достаточно долго, сложилась привычка отправляться от родителей к Чёрному морю, чтобы согреться для долгой московской зимы.

Но в этот раз возвращаться в родительский дом предстояло не через Краснодар, а через Грузию, чтобы попасть в Цхинвал. Я впервые ехала в южную столицу, при этом, не раздумывая, почему я поступаю именно так.

Джоджра, повергнув всех его сограждан в шок, наказал своею властью всесильный главный прокурор республики Грузия, которому противостоял этот упрямый и принципиальный журналист. К тому времени, когда я узнала об этом, Джоджр уже вернулся домой.