Льюис Кэрролл - Дневник путешествия в Россию в 1867 году

• Название: Дневник путешествия в Россию в 1867 году
• Автор: Льюис Кэрролл
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-06168-1

Льюис Кэрролл (он же Чарльз Лютвидж Доджсон) очень любил логику и математику. Кроме того, его всегда притягивало то, что лежит у крайних пределов логического мира, позволяет заглянуть за грань здравого смысла и рационального. Не исключено, что именно потому, написав «Алису в Стране Чудес» — знаменитую книгу о девочке, которую любопытство завело в безумный подземный мир, — Кэрролл отправился путешествовать в Россию.

---

Вечером мы гуляли по городу и посмотрели на синагогу, которую, как нам сказали, стоит посмотреть,— это нам сообщил один господин из Нью-Йорка, с которым (и с его женой) мы познакомились за табльдотом и которые, похоже, весьма приятные люди. Они приехали сюда, не зная ни слова по-немецки, и поэтому пребывание здесь для них оказалась довольно сложным испытанием.

20 июля (сб.).

Мы начали день с посещения синагоги, где, как оказалось, проходила служба, и оставались там до ее окончания: все для меня было совершенно новым и чрезвычайно интересным. Само здание весьма роскошно, почти весь интерьер внутри украшен позолотой или другими материалами, почти все арки полукруглые, хотя было несколько той формы, которую я здесь нарисовал[3]; восточная сторона закрыта круглым куполом, и в ней еще есть купол поменьше на колоннах, под которым находится шкаф (скрытый за шторой),— в нем хранится свиток Закона, перед шкафом стоит аналой, повернутый на восток, а перед аналоем еще один маленький аналой, повернутый на запад,— [за время службы] последний использовался только один раз.

Остальная часть помещения оснащена открытыми скамьями. Мы последовали примеру прихожан и остались в головных уборах. Многие из них, заняв свои места, достали из вышитых сумок белые шелковые шали, которые надели на головы, сложив их вчетверо: эффект был весьма необычен — верхний край шали был украшен чем-то вроде золотой вышивки, но на самом деле, вероятно, был филактерией. Время от времени эти люди поднимались и читали отдельные части уроков. Все читалось по-немецки, но значительная часть распевалась на иврите под прекрасную музыку: некоторые из песнопений пришли из очень давних времен, возможно, еще со времен Давида.

Главный раввин и сам много распевал, без музыки. Прихожане попеременно вставали и садились: я не заметил, чтобы кто-нибудь из них стоял на коленях.

День мы провели в Потсдаме, городе дворцов и садов. Новый дворец (где живет наша собственная наследная принцесса) был еще более великолепным, чем берлинский Шлосс. Здесь мы увидели покои Фридриха Великого, его письменный стол, стул с обивкой, практически изорванной на клочки когтями его собак, и т. п. Мы также посетили церковь, в которой находится его гробница — простая и без какой-либо надписи, в соответствии с его волей. Жемчужина Потсдама — «Сан-Суси», его любимый дворец: мы бродили по садам, разбитым в старом формальном стиле, с прямыми аллеями деревьев, расходящимися от центра, и чрезвычайно красивой серией расположенных террасами садов, возвышающимися друг над другом, и со множеством померанцевых деревьев. Количество произведений искусства, которыми щедро одарен Потсдам, необычайно; некоторые из дворцовых крыш были похожи на целые леса пьедесталов.

По сути дела, мне представляется, что два основных принципа берлинской архитектуры состоят в следующем: «На крышах домов, там, где имеется подходящее место, устанавливать человеческую статую; лучше всего, чтобы при этом она стояла на одной ноге. Везде, где имеется свободное место на земле, устанавливать или круглую композицию из группы бюстов на пьедесталах, проводящих совещание, все лицом внутрь круга, или же колоссальных размеров фигуру человека, приготовляющегося умертвить или уже умертвляющего (последнее предпочтительнее) зверя; чем больше в звере дырок, тем лучше,— собственно, правильнее всего использовать для этого дракона, но, если это выше способностей художника, он может удовлетвориться львом или свиньей».

Принцип звероубиения соблюдается повсюду с нескончаемым однообразием, из-за чего многие части Берлина выглядят как окаменелая бойня. Потсдамская экспедиция заняла шесть часов.

21 июля (вскр.).

Лиддон отправился на немецкую службу в Dom-Kirche. Я посетил единственную английскую службу (утреннюю) в помещении, снятом для этой цели, во дворце Монбижон. Пока Лиддон был на вечерней службе, я погулял в Люст-Гартене, где небольшие группы людей сидели на скамейках и ступенях Музея и играли дети: любимым их развлечением было плясать, держась за руки и двигаясь по кругу, лицами наружу; при этом они напевали песенку, слова которой мне не удалось разобрать. Один раз они увидели большого пса, который лежал поблизости, и сразу же окружили его и начали танцевать и петь ему свою песенку, для этой цели расположившись лицом к нему; судя по всему, пес был явно озадачен этой новаторской формой увеселения, но вскоре решил, что терпеть это невозможно и следует сбежать любой ценой.

Я также познакомился с весьма приятным немецким господином, который слонялся без дела так же, как и я, и немного с ним побеседовал: он с чрезвычайным благодушием пытался понять, что я имею в виду, и помогал мне составить фразы на том, что можно было бы назвать очень плохим немецким, если бы это вообще заслуживало названия немецкого. Тем не менее немецкий, на котором я говорю, примерно так же хорош, как и тот английский, который я слышу,— сегодня утром за завтраком, когда я заказал холодной ветчины, официант, принеся остальной заказ, перегнулся через стол и сообщил мне конфиденциальным шепотом: «Я приносить холодный ветчина через минуты».

В десять пятнадцать мы выехали в Данциг, куда добрались в весьма сносном состоянии в десять утра.

22 июля (пн.).

Мы провели остаток дня, осматривая Dom-Kirche и исследуя остальную часть этого фантастического и необычайно интересного старого города.

Улицы узки и извилисты, дома очень высоки, и почти каждый из них увенчан причудливо украшенным фронтоном со множеством странных изгибов и зигзагов. Побывав в Dom-Kirche, я получил огромное удовольствие. Мы провели в этой церкви около трех часов и еще час на вершине колокольни, высота которой составляет 328 футов и с которой открывается чудесный вид на старый город, излучины Молдана и Вистулы и бесконечное пространство Балтийского моря. В церкви мы увидели великолепную картину работы Мемлинга, изображающую Судный День, одно из самых больших чудес, которые мне приходилось видеть: на ней изображены, наверное, сотни фигур, и почти каждое лицо выписано настолько тщательно, словно миниатюрный портрет; некоторые из злых духов доказывают наличие у художника безграничной силы воображения, однако они слишком гротескны, чтобы вызывать ужас.

Церковь была полна алтарей и запрестольных образов (хотя сейчас это лютеранский храм), чьей общей чертой было наличие складывающихся створок, украшенных с обеих сторон, а за ними — горельеф, раскрашенный и золоченный сверх меры и, как правило, изображающий распятие. На одном, где Господь несет крест, я заметил новаторскую идею: столб, вкопанный в землю, заканчивающийся болтом, который проходит сквозь самый высокий конец креста, а на конце этого болта — гайка, которую пытается повернуть бес, чтобы нести крест было еще труднее. В самой верхней части алтаря находится огромное распятие, стоящее на балке с фигурами плачущих женщин размером больше чем в натуральную величину.

В двух ризницах мы обнаружили великолепное собрание старых облачений, реликвий, музыкальных инструментов, а одних только риз я насчитал семьдесят пять штук! Там также были две «везики» (очень редкие), то есть полые футляры, сделанные из гнутых прутьев, в которых находится статуя Девы Марии. Предполагается, что каждая пара расположенных друг напротив друга прутьев представляет рыбу (ICQUS). Они висели на цепях, свисавших с потолка над алтарем. Вся церковь внутри белая с золотым, с очень высокими сводами и со множеством великолепных высоких колонн.

Вечером мы пошли погулять и, возвращаясь домой в сумерках по узкому переулку, прошли мимо маленького солдатика, стоявшего на часах посреди улицы с примкнутым штыком: он окинул нас яростным взглядом, но не тронул и позволил пройти.

В гостинице на стойке сидел зеленый попугай, мы обратились к нему, назвав «попкой»; он наклонил голову в сторону и задумался, однако не стал делать в ответ никаких заявлений. Подошедший официант сообщил нам о причине его молчания: «Erspricht nicht Englisch; er spricht nicht Deutsch»[4]. Оказалось, что несчастная птица умела говорить только по-мексикански!

Не зная ни слова на этом языке, мы могли лишь испытать сожаление.

23 июля (вт.).

Мы погуляли и купили несколько фотографий, а в 11.39 отправились в Кенигсберг. По дороге на вокзал мы столкнулись с самым грандиозным примером «Ее величества правосудия», который мне приходилось наблюдать: в суд или в тюрьму (вероятно, за карманную кражу) вели маленького мальчика. Сия героическая миссия была доверена двум солдатам в парадной форме, которые вышагивали с торжественным видом: один — впереди бедного маленького создания, а второй — сзади; разумеется, с примкнутыми штыками, чтобы сразу перейти в атаку, в случае, если он попытается убежать…

Пейзаж между Данцигом и Кенигсбергом весьма скучен. За Данцигом мы увидели из окна вагона коттедж с гнездом на крыше, в котором обитали какие-то большие длинноногие птицы,— наверное, аисты, поскольку немецкие книги для детей рассказывают нам, что аисты строят свои гнезда на крышах домов и выполняют глубокую нравственную задачу, унося непослушных детей.