Льюис Кэрролл - Дневник путешествия в Россию в 1867 году

• Название: Дневник путешествия в Россию в 1867 году
• Автор: Льюис Кэрролл
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-06168-1

Льюис Кэрролл (он же Чарльз Лютвидж Доджсон) очень любил логику и математику. Кроме того, его всегда притягивало то, что лежит у крайних пределов логического мира, позволяет заглянуть за грань здравого смысла и рационального. Не исключено, что именно потому, написав «Алису в Стране Чудес» — знаменитую книгу о девочке, которую любопытство завело в безумный подземный мир, — Кэрролл отправился путешествовать в Россию.

---

Пейзаж между Данцигом и Кенигсбергом весьма скучен. За Данцигом мы увидели из окна вагона коттедж с гнездом на крыше, в котором обитали какие-то большие длинноногие птицы,— наверное, аисты, поскольку немецкие книги для детей рассказывают нам, что аисты строят свои гнезда на крышах домов и выполняют глубокую нравственную задачу, унося непослушных детей.

Мы прибыли в Кенигсберг около семи и поселились в «Deutsches Haus».

10.30 вечера. Услышав какой-то пищащий звук, я только что выглянул в окно и увидел полицейского (или иное подобное существо), совершающего обход. Он медленно шествует посередине улицы, останавливается через каждые несколько ярдов, подносит ко рту какой-то музыкальный инструмент и издает звук, в точности как детская дудка. Я обратил внимание на такой же звук, когда мы были в Данциге, где-то около полуночи, но решил, что это балуются мальчишки.

24 июля (ср.).

Я вышел из гостиницы и пошел гулять по городу один, поскольку Лиддон неважно себя чувствовал, и среди прочего поднялся на башню Альдштадт Кирхе, откуда открывался весьма неплохой вид на весь город. Поиски церковного сторожа, у которого был ключ, и его допрос, когда мы поднялись на башню, по поводу различных объектов городского пейзажа, оказались тяжким испытанием для моего весьма слабого немецкого. Те местагорода, которые я посетил, были довольно обычными, но позднее я узнал, что не был в самой старой его части.

Вечером мы больше двух часов сидели в Burse-Garten, слушая великолепную музыку и наблюдая, как развлекаются местные жители, к выполнению каковой задачи они подходили весьма основательно. Народ постарше сидел вокруг маленьких столиков (по четыре-шесть человек), женщины занимались рукоделием, а дети разгуливали везде, где только можно, группами по четыре-пять человек, причем все держались за руки. Вокруг сновали официанты, бдительно высматривая, не желает ли кто-нибудь сделать заказ, но, насколько можно было судить, почти никто не пил. Все было так же тихо и чинно, как в лондонской гостиной. Похоже, что все всех знали, и все выглядело более по-домашнему, чем то, что мы наблюдали в Брюсселе.

Остановившись в «Deutsches Haus», мы получили одну необычную привилегию — мы можем звонить в колокольчик столь долго и так часто, как нам того хочется: для прекращения производимого нами шума не предпринимается никаких мер. В среднем горничная является через пять-десять минут после сигнала, а для того чтобы получить требуемый предмет, необходимо от тридцати до сорока пяти минут.

25 июля (чт.).

День, проведенный в хождениях по городу, однако записывать нечего, кроме того, что на некоторых магазинах надписи на немецком повторяются символами древнееврейского алфавита. Вечером я посетил театр, который был достаточно неплох во всех отношениях и очень хорош с точки зрения пения и некоторых моментов игры актеров. Пьеса называлась «Год 66», но мне лишь время от времени удавалось уловить пару слов, поэтому я имею весьма смутное представление о сюжете. Одним из персонажей был «корреспондент английской газеты». Это странное создание появляется посреди солдатского бивуака, одетое почти полностью в белое — очень длинный сюртук и цилиндр, сдвинутый на затылок,— тоже почти белый. При первом своем появлении он сказал по-английски «доброе утро», но затем говорил, как я полагаю, на ломаном немецком. Судя по всему, солдаты рассматривали его в качестве мишени для своих острот, и карьеру свою он закончил, провалившись в полковой барабан.

Должно быть, два самых продаваемых товара в Кенигсберге — это перчатки и фейерверки (поскольку ими торгует примерно половина всех магазинов). Тем не менее я встречаю здесь много господ, которые ходят по улице без перчаток: возможно, перчатками пользуются только для защиты рук при запуске фейерверков.

26 июля (пт.).

Утром мы посетили Dom-Kirche, прекрасное старинное здание, и поездом в 12.54 выехали в Санкт-Петербург (или Петербург, как его, судя по всему, обычно называют), куда и прибыли точно по расписанию в пять тридцать вечера следующего дня, проведя, таким образом, в пути двадцать восемь с половиной часов!

К несчастью, места в том купе, в котором мы ехали, позволяли лечь только четверым, а поскольку вместе с нами ехали две дамы и еще один господин, я спал на полу, используя в качестве подушки саквояж и пальто, и хотя особенно не роскошествовал, однако устроился вполне удобно, чтобы крепко проспать всю ночь. Оказалось, что ехавший с нами господин — англичанин, который живет в Петербурге уже пятнадцать лет и возвращается туда после поездки в Париж и Лондон. Он был весьма любезен и ответил на наши вопросы, а также дал нам огромное множество советов по поводу того, что следует посмотреть в Петербурге. Он поговорил по-русски, чтобы дать нам представление о языке, однако обрисовал нам весьма унылые перспективы, поскольку, по его словам, в России мало кто говорит на каком-либо другом языке, кроме русского.

В качестве примера необычайно длинных слов, из которых состоит этот язык, он написал и произнес для меня следующее: защищающихся, что, записанное английскими буквами, выглядит как Zashtsheeshtshayoushtsheekhsya: это пугающее слово — форма родительного падежа множественного числа причастия и означает «лиц, защищающих себя».

Он оказался весьма приятным дополнением к нашей компании, и мы с ним сыграли три партии в шахматы в течение второго дня; эти партии я записывать не стал и, возможно, правильно сделал, поскольку все они закончились моим поражением.

Вся местность от русской границы до Петербурга была совершенно плоской и неинтересной, если не считать появлявшихся время от времени одиноких фигурах крестьян в традиционных меховой шапке и подпоясанной рубахе, и мелькавших иногда церквей с круглым куполом и четырьмя маленькими куполами вокруг, выкрашенных в зеленый цвет и весьма напоминавших (по меткому замечанию нашего знакомого) обеденный судок.

На одной из станций, где мы остановились на обед, был человек, игравший на гитаре с свиристелями, прикрепленными к верхней ее части, и колокольчиками; на всем этом он ухитрялся играть чисто и в такт; это место было замечательно также тем, что мы впервые попробовали местный суп, Щи (произносится как shtshee), который оказался вполне съедобным, хотя и содержал некий кислый ингредиент, возможно, необходимый для русского вкуса… Перед прибытием мы попросили нашего знакомого научить нас русскому названию нашей гостиницы — Gostinitsa Klee, поскольку он предполагал, что нам, вероятно, придется взять русского возницу, но мы были избавлены от всех хлопот, так как нас ждал человек из «Отель де Рюсси», который обратился к нам по- немецки, посадил нас в свой омнибус и погрузил багаж. После ужина у нас оставалось время только для короткой прогулки, но она была полна нового и удивительного. Огромная ширина улиц (второстепенные улицы, похоже, шире, чем что-либо подобное в Лондоне), маленькие дрожки, которые беспрестанно проносились мимо, похоже, совершенно безучастные к тому, что могут кого-нибудь переехать (вскоре мы обнаружили, что нужно постоянно быть начеку, потому что возницы никогда не кричали, давая о себе знать, как бы близко к нам ни подбирались), огромные освещенные вывески над магазинами и гигантские церкви с их голубыми, в золотых звездах куполами и приводящая в замешательство тарабарщина местных жителей,— все это внесло свой вклад в копилку впечатлений от чудес нашей первой прогулки по Санкт-Петербургу.

По пути мы прошли мимо усыпальницы, прекрасно украшенной и позолоченной изнутри и снаружи, в которой хранится Распятие, картины и проч. Почти все бедняки, проходившие мимо, обнажали головы, кланялись ей и множество раз осеняли себя крестным знамением — странное зрелище посреди оживленной толпы.

28 июля (вскр.).

Утром мы пошли в великий Исаакиевский собор, но разобраться в службе, которая велась на церковно-славянском, было делом безнадежным.

Никаких музыкальных инструментов, которые бы помогали песнопениям, не было, но певчим удалось создать чудесное впечатление с помощью одних только голосов.

Церковь представляет собой огромное квадратное здание, заканчивающееся четырьмя равными частями, в которых размещается алтарь, неф и трансепты, над средней частью возвышается огромный купол (снаружи полностью покрытый позолотой), и окон настолько мало, что внутри было бы совсем темно, если бы не множество икон на стенах, с горящими перед ними свечами.

Судя по всему, для каждой иконы изначально предназначены только две большие свечи, но рядом стоят подсвечники для маленьких свечек, и эти свечки ставят те, кто молится пред образами,— каждый приносит с собой свечку, зажигает и вставляет в подсвечник.

Единственное участие, которое прихожане принимали в службе, заключалось в том, что они кланялись и крестились, иногда стоя на коленях и касаясь лбами пола. Можно было бы надеяться, что все это сопровождается чтением молитвы, но вряд ли это могло бы быть во всех случаях: я видел, как это делали совсем маленькие дети, и выражение их лиц ничем не выдавало, что они делают это осмысленно, а одному маленькому мальчику (которого я заметил днем в Казанском соборе), чья мать заставила его стать на колени и коснуться лбом земли, было не больше трех лет. Все они кланялись и крестились перед иконами, причем не только там,— когда я стоял снаружи, дожидаясь Лиддона (я вышел на улицу только что началась служба), то заметил, что огромное количество людей делали это, проходя мимо дверей храма, даже если находились в этот момент на противоположной стороне невероятно широкой улицы. От входа поперек улицы шла узкая мощеная полоса, так что любой, кто проходил или проезжал мимо, мог точно определить, что находится напротив врат храма.