Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

• Название: Здравствуйте, Эмиль Золя!
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

О жизни и творчестве Эмиля Золя написаны сотни книг и статей. У читателя, берущего в руки книгу Армана Лану «Здравствуйте, Эмиль Золя!», естественно, может возникнуть вопрос: «А что нового расскажет она мне об этом всемирно известном писателе?»

Арман Лану несколько лет работал над этим произведением. Его книга об Эмиле Золя — это яркое и своеобразное художественное повествование о большом и трудном пути автора знаменитого письма «Я обвиняю!..» и вместе с тем серьезное и оригинальное исследование творчества создателя «Ругон-Маккаров», «Трех городов» и «Четырех Евангелий». Со страниц книги во весь рост встает мужественная и самобытная фигура Золя, великого писателя и гражданина. Автор показывает его жизнь и творчество на широком фоне социальных и политических событий, происходивших во Франции во второй половине XIX века.

Иногда Лану отдает дань фантазии, вымыслу. После того как герой изучен во всех опосредственных связях, его легко представить беседующим с друзьями, работающим за письменным столом, совершающим моцион. Но Лану не увлекается «приемами романа» и после живой сценки, созданной воображением художника, следует документ и факты, факты… Все эти элементы (вымысел, документ, факт) идут друг за другом, органически переплетаясь. Они-то и создают неповторимое своеобразие книги Лану.

---

Генри Джеймс, один из крупнейших американских писателей, которые отлично знали Францию и которых так плохо знают во Франции, сказал, воздавая дань уважения Золя: «„Ругон-Маккары“ — это беспримерный акт мужества в истории литературы».

А Эптон Синклер заметил: «Именно так мне хотелось бы писать».

Вместе с Бальзаком, Гюго — автором «Отверженных» и Эженом Сю, которого не следует забывать, Золя стоит у Истоков той мировой литературы, которая не является ни интроспективной, ни таинственно-непостижимой, у истоков романа, который приемлет существование внешнего мира и соглашается черпать в нем свои темы. Более того, нельзя не видеть, что он изобразил в своих романах нового героя (и это было революционным новшеством) — физиологического человека, заполонившего затем всю литературу, человека, все функции которого отныне на виду.

Это влияние совершенно не связано ни со стилем Золя, искаженным в переводах, ни с его идеями экспериментирования, ни с тем наспех созданным архитектурным построением, которое и является натурализмом и которое, как старались нас убедить поверхностные критики, и составляет главное в творчестве Золя. Критикам это было необходимо для изничтожения писателя.

За границей и по сей день живут не теории Золя, а воплотившееся в его творчестве, представляющем собой значительную научную ценность, отношение писателя к человеку, социальной среде и внешнему миру, его изумительная любовь к людям.

В стране социалистического реализма, далеким предшественником которого он в известной мере являлся, Золя занимает третье место среди французских романистов, и книги его издаются там миллионными тиражами.

Ганс Рейфиш, автор замечательной книги «Дело Дрейфуса», писал недавно Жюлю Ромэну:

«Мы придаем очень большое значение Золя. Ни один писатель XIX века не является для нас столь актуальным. Творчество Золя более актуально, чем творчество Толстого, чем творчество Достоевского, даже чем творчество Бальзака. Золя отобразил в большей степени, чем эти писатели, новое положение в мире, новые проблемы коллективной жизни и жизни пролетариата. Он единственный писатель, который сумел вырваться из царства буржуазии».

Это самое лучшее суждение о его творчестве.

В 1902 году, когда умер Золя, в ярмарочных балаганах показывают первый фильм, снятый по мотивам «Западни» — «Жертвы алкоголизма» (бесстыдная подделка, подобная тем, какими занималось в ту пору кино, блуждавшее в потемках). От этого фильма осталось лишь резюме его содержания в каталоге Пате за 1902 год:

«1. Жилище счастливой и процветающей рабочей четы. — 2. Первые посещения винной лавочки. — 3. Губительные последствия злоупотребления алкоголем. Его жена приходит за ним в кабак. — 4. В мансарде. Нищета. — 5. Сумасшедший дом. Палата для буйнопомешанных. Белая горячка».

Зекка тоже поживился за счет Золя: «Забастовка» (1903), «В черном краю» (1905). В 1909 году он выпускает фильм «Западня», который будет демонстрироваться один час. Фильм «Жерминаль» будет создан в 1912 году Альбером Капеллани. Антуан, основатель Свободного театра, увлекшийся кино, будет разрабатывать в этой области свои темы и поставит фильм «Земля».

Такой убежденный натуралист, как Жан Ренуар, чувствующий себя хорошо, лишь когда имеет дело с Золя и Мопассаном, создает шедевр — фильм «Человек-зверь».

Теперь уже не счесть, сколько было фильмов «Нана» или «Тереза Ракен» (последняя версия «Терезы Ракен» — прекрасная, но очень далекая от оригинала, принадлежит Марселю Карне). Благодаря Стелио Лоренци Золя заинтересовалось и телевидение. Влияние Золя связано и с самыми лучшими достижениями итальянского веризма. Этот расцвет искусства, первые робкие шаги которого он имел возможность наблюдать, несомненно, привел бы его в восторг; сегодня кино — самый мощный источник распространения сюжетов и образов Золя. Нужно посмертно поставить ему в заслугу следующее: благодаря его любви к фотографии, его таланту Надара-любителя, благодаря кинематографической технике его «монтажей» произведения Золя можно рассматривать как почти законченные сценарии. Стоит лишь прочесть отрывки из режиссерских сценариев, посвященных поездам («Человек-зверь»), походу забастовщиков («Жерминаль»), или сценарий фильма «Нана», получившего Большую премию, и сразу станет ясно, что он все уже создал на бумаге, начиная с чередующихся крупных планов и общих картин, вплоть до панорамы.

И это еще один пример того, что после своей смерти Золя сам входит в непосредственный контакт с толпой.

Золя — писатель исключительной мощи (за целый век подобных ему можно пересчитать по пальцам), творец миров, своего рода литературный вол и, по выражению Жана Фревиля, сеятель бурь. Разумеется, критерием оценки писателя не могут служить лишь масштабы его творчества и количество написанного. Но и то, и другое нельзя не учитывать, что бы ни говорили эстеты, влюбленные в маленькие совершенные вещицы. Можно обожать Нерваля. И тем не менее Гюго более велик, чем Нерваль.

Значение Золя равно значению величайших романистов XIX века, с которыми он столь добросовестно соперничал: Бальзака, Гюго, Санд, Достоевского, Толстого, Диккенса.

Но особой, присущей только ему чертой, на которую менее всего обратила внимание критика, является сочетание лиризма и мастерства композиции. Золя был великим лириком, которому помогал великий зодчий. Романтизм, присущий сыну инженера, хотя он и отрицал это, сочетался с талантом строителя, добившегося поразительнейших результатов. Яркое свидетельство тому — роман «Жерминаль», который мы анализировали.

О поэзии в творчестве Золя говорили многие — от Верлена и Малларме до Кокто, именно поэты распознали ее. Поэзия трепетала, стянутая железным ошейником доктрин и обручами неумолимых методов работы. Эта поэзия была не там, где, как ему казалось, ей надлежало быть: в юношеских поэмах или в романах-поэмах, созданных в старости. Она заключалась в романической галлюцинации. Волнующая встреча Сильвера и Мьетты, наклонившихся над краем каменной кладки общественного колодца и говоривших тихо, чтобы лучше услышать друг друга; гигантская статуя Магудо из «Творчества», которая тает и снова превращается в глину; нож с надписью — «Любовь» на рукоятке, которым Жанлен убивает солдата-бретонца в «Жерминале»; фантастическая смерть папаши Фуана в голубоватом спиртовом пламени, в котором он сгорает и от него ничего не остается, хотя наукой и доказано, что подобного случая не может произойти в действительности; золотистая муха Нана, гниющая на своей парадной кровати, в то время как толпа вопит: «На Берлин!»; Анжелика из «Мечты», Анжелика, которая отдается Лазарю; подрумяненный император верхом на коне и несущиеся в атаку гусары Бисмарка; вакханалия невежд, разгуливающих по залам Луврского музея из «Западни»; паровоз Лизон, брюхо которого вспорото страшным ударом рога, околевающий в снегу, как некое механическое чудовище; ребенок, кровь которого капает на лубочные картинки; великий черный сон; горячка Купо, осаждаемого обезумевшими мышами; мистическая свадьба потерявшего память аббата Муре и чистой Альбины на фоне участвующей в этом таинстве растительности гигантского Параду и проклятия козлоподобного брата Арканжиаса; природа, предающаяся страстному соитию в пламенных объятиях солнца (О, Рембо!); Альбина, задохнувшаяся от запаха цветов в запущенном саду; Рим, город резкого света и черной растительности, — все это восхитительные создания поэта, занимающие место как раз между романтизмом и сюрреализмом, то есть то самое место, которое история литературы отводит Золя.

Что касается архитектуры его произведений, то это архитектура античного Рима. Из-за слепоты, присущей нашей эпохе, на нее обращается внимание в последнюю очередь. Она превосходна не только в романе «Жерминаль», она ясно вырисовывается во всем наследии; и в «Трех городах», и в «Ругон-Маккарах», где последний том перекликается с первым, где изображенные в романах бурные периоды истории сменяются спокойными периодами, и, наконец, в недостроенном здании «Четырех Евангелий».

Этот редкий сплав, поставленный на службу изумительному темпераменту, поэтическому воображению, великолепному романтизму и архитектуре, сплав, который был плохо подмечен слишком спешившими поколениями читателей, — сводит на нет, в плане искусства, самую обоснованную критику в его адрес и придает ему законченный облик поэта-зодчего.

Ранним весенним утром над Меданом и Сеной сияет солнце. Дорожный рабочий занят своим делом. На тропинке, ведущей к реке, веет кисловатым запахом бузины. Г-жа Золя недавно продала остров, к которому когда-то причаливал в лодке Мопассан, так гордившийся своим загаром, сильными и мускулистыми руками гребца, своей майкой в голубую и белую полоску, которую так любили носить гребцы, изображенные Мане, и своим изменчиво-молодецким видом. На берегу — сооружение из цемента, здесь устроен пляж, но по-прежнему плещется вечная вода, стихия Золя. От проходящих в направлении Гавра поездов из «Человека-зверя» сотрясается домик, приютившийся у подножия обвитой плющом башни «Нана», где птицы свили себе гнезда. Жалобно гудят буксиры, словно все еще оплакивая смерть Флобера. Ужасный белый бюст, который ненавидела Дениза Ле Блон и который ненавидит Жак Эмиль-Золя, гипсовый бюст озабоченного пророка, возвышается огромной глыбой над аллеями и фруктовыми деревьями. Но утро — великолепное…