Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-188-2 (том VI)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Готово.

Я вздохнул, просунул голову в петлю, оттягивая ее книзу двумя руками.

Упоительно выглядит мир, если смотреть на него из петли! Было часов пять — в гилее лучшее время дня. Над головой — голубое и безоблачное небо, вокруг — блистающий красотой лес, украшенный разноцветными пятнами цветов, ярких листьев и пестрых птиц, внизу — синее зеркало лагуны, в которой отражаются все живописные подробности этой прелестной картины. Вот поднялось легкое облако бабочек, закружило над водой, в синей глади задрожали желтые отражения, как второе чудесное облако, летящее снизу навстречу первому. У меня колени дрожали мелкой противной дрожью. Стайка ярких попугайчиков спустилась на нижнюю ветку.

— Ха-ха! — крикнул один мне прямо в ухо. Я с трудом поднял голову. Птица с любопытством наклонила голову, черный глаз насмешливо заглянул прямо в мои глаза.

— Ха? — спросил попугай.

— Нет. Не боюсь! — ответил я. — Дрожу не я, а мои колени. Равнодушно умирает животное, я — человек, и моя воля сумеет превозмочь тело. Петля — только необходимость, понимаешь? Я не побежден и не сдаюсь! Ты увидишь лишь уничтожение. Но жизнь прекрасна. Да здравствует жизнь!

И сейчас же всем нутром я понял, что дело не решается самоубийством. Именно в лесу я ощутил, как во мне растет что-то новое, большое и очень важное — мысли, которые становятся уже мировоззрением. Они требуют действия. Труда. Борьбы. То есть радости жизни, вот тогда я найду себя и буду нужен. Раз так, то умирать нельзя, надо жить. Я должен жить, чтобы бороться за великое дело свободы на земле.

— Ха-ха-ха! — подавился от смеха попугай.

Я задрожал от ярости. Жизнь так значительна, так много нужно узнать и должно свершить! Все же сегодня ночью это здоровое и сильное тело будут рвать голодные звери, и мой предсмертный крик сольется с их торжествующим воем. У меня нет выхода.

Смерть!

Смерть!

Смерть!

— Не хочу умирать, но нужно! Я не боюсь, слышишь? — крикнул я пестрой птице. — Ну, смотри!

Я сжал зубы. Поправил петлю на шее. Удобнее стал на пне, чтобы при прыжке резче рвануть петлю вниз и тем сократить свои мучения. Заложил руки за спину. И… И увидел на берегу лагуны Долговязого. Он сидел на траве. Перед ним лежали сумка и мешок, которые он смастерил из моего тряпья. Они были наполнены яйцами. Долговязый их ел и с любопытством наблюдал за мной.

От волнения меня бросило в жар, и капля пота повисла на носу. Безумная радость, сумасшедший восторг потряс с головы до ног: жизнь! жизнь!! Я едва не пустился в пляс тут же, на пне, с петлей на шее.

Жить — значит выполнять необходимое. Я снял петлю, подтянулся несколько раз на руках с видом опытного гимнаста и небрежно качнул от себя проклятую лиану. Посвистывая, посмотрел на смеющееся небо и только потом энергично зашагал по воде к моим новым мыслям, к Долговязому и, черт побери, к свежим яйцам!

Долговязый знал три французских слова — moi, toi, lui, местное слово бвама и франко-негритянское выражение и-я-бон (хорошо). Почему он запомнил именно их — не знаю. Три слова — очень немного, но оказалось, что и такого небольшого словаря достаточно, чтобы в течение нескольких дней разговаривать с утра до вечера. Долговязый был от природы жизнерадостен и болтлив, а я чувствовал: в этих условиях надо говорить, чтобы не сойти с ума. Вначале разговор не ладился, не хватало жестов и мимики. Однако дело быстро пошло на лад, у нас развилась богатая техника условных гримас, и возникло множество условных движений и интонаций. Мы уже через день строили друг другу рожи, вертели руками, без умолку трещали, смеялись, ссорились, рассказывали, спрашивали и отвечали. Разговор пошел как по маслу, когда и я перешел на эти три слова. Все вместе выходило неплохо.

— И-я-бон! — заржал я, указывая пальцем на яйца, изображая одобрение и радость.

Долговязый, широко улыбаясь, кивал головой и продолжал пить яйцо за яйцом, бросая скорлупу за спину.

— Муа? — спросил я деланно равнодушным тоном и протянул руку за мешком.

— Муа! — возразил Долговязый, поближе придвинув к себе сумку с мешком.

Я оторопел. Как, он будет лопать яйца, а я смотреть?!

Я опять протянул руку. Долговязый спокойно отвел ее. Потом выгреб добычу на траву и стал делить. Яйца были разные и по цвету, и по величине. Долговязый сложил две кучи — большую и маленькую. Само собой разумеется, я потянулся к большой, он в третий раз отвел мою руку, проговорив: «Туа», — и подвинул мне маленькую кучу, а себе взял большую, при этом вызывающе гаркнув: «Муа».

Я в горькой обиде стал глотать яйца. Потом мы блаженно напились из лужи невдалеке от того места, где лежал мертвый носильщик. Там из синего зеркала воды торчало черное худое колено, около которого уже вился рой мух.

Я прилег было отдохнуть после столь сильных переживаний, но Долговязый вынул из сумки то, что я на радостях не заметил: надерганный из спелых плодовых коробочек пух с семенами, сухую щепку и палочку. Полчаса он ловко крутил между ладонями палочку, конец которой приставил к щепке. Потом подложил туда пуха и из тлеющего дымка раздул огонь.

— Туа! — кивнул он головой на сухой валежник.

Я принес хворост, и у нас загорелся костер.

— Туа! — выразительными движениями Долговязый показал, что я должен поддерживать огонь, а сам лег на спину, закрыл глаза, сказав на прощание «и-я-бон!», и мгновенно уснул.

Я сидел, смотрел на сладко спящего негра и думал. Во-первых, многое мне теперь стало ясным. Долговязый был самым диким из носильщиков, еще не потерявшим навыков лесного жителя. В Мбоне он не зря так охотно первым вышел из рядов: путешествие в лес было для него возвращением домой, на лоно природы. Там неловкий, тупой и медлительный, здесь он расправил крылья. Зеленые листья рвали все, но только он разбирался в растениях и рвал не наудачу, а по выбору. Вероятно, он потихоньку находил и яйца. Как? Когда? Я не видел. Надо думать. При таком множестве птиц набрать пару десятков яиц — дело недолгое. Незаметно выскользнул, поел и незаметно вернулся. Вот отсюда у него и силы. Так почему же Долговязый не убежал? С разнузданными дезертирами, вооруженными ружьями, ему не по пути. Он среди них самый слабый. Он их видел, знал и понимал: эти люди выживут, если сразу же наткнутся на деревню и начнут там грабить. Однако наши места были нехоженые и явно необжитые, дезертиры должны быстро погибнуть. Они — обреченные, и связывать свою судьбу с ними было бы глупо. А теперь? А теперь он идет со мной, хорошо понимая, что я направляюсь за чем-то хорошим. Я знаю куда идти, и он верит во всезнание и всемогущество белых. Теперь вспомнилось: Долговязый один из всех носильщиков наблюдал за определением нашего местоположения по небу, и стоило поднять висящий у меня на шее компас, он всегда подходил ближе и смотрел внимательно и серьезно. Негры носят на шее свои талисманы. Долговязый считает, вероятно, что компас — это мой талисман, и верит в его силу… Да что там гадать, он не ушел и теперь не уйдет, в этом нужно быть уверенным.

А вот дележка яиц — ну это уж свинство: большей части мне не нужно, мы — товарищи. Нужно все делить поровну! Но получать меньшую — несправедливо. Не хочу подбирать чужие объедки, черт побери! Он взял большую кучу, даже не спрашивая меня. Гм… что же делать? Трижды отвел мою руку… Подлец!

Кстати, он ни разу не сказал слово «бвама». Это многозначительно. Я перестал быть для него господином.

Я дежурил, а он спал. Поздно ночью мне показалось, что я засыпаю. Это было опасно. Я растолкал Долговязого.

— Муа? — спросил он, зевая и потягиваясь.

— Туа!

И, не ожидая ответа, я упал на бок и заснул.

Перемена в нашем положении обозначилась сразу, но оформлялась постепенно. Жизнь, то есть условия существования, с железной последовательностью выдвигали Долговязого вперед, на место руководителя, а меня задвигали назад, на должность его верной собаки.

В первую же ночь мы открыли странное свойство граммофонной пружины отпугивать зверей. Мы заночевали в очень влажной местности, и наш костер еле горел. Едва я начал клевать носом, как следившее за нами зверье пододвинулось ближе и плотным кольцом расположилось за кустами. Сквозь дрему я видел хищное и злое свечение больших и малых глаз, они ждали: добыча близка, сейчас догорит последняя головешка, и они ринутся рвать нас в клочья. Я несколько раз кричал, вставал и размахивал горящей веткой. Хищники отступят на шаг, потом придвинутся на два. Когда мы сменились, я упал на землю и заснул, во сне стал укладываться поудобнее, в тиши ночи пружина и колесо звякнули, зеленые огоньки за кустами вдруг исчезли — звери пустились наутек. Долговязый это увидел и запомнил. Перед рассветом наши враги опять стали наседать, зубы щелкали совсем уже близко, и он меня разбудил. Я готов поклясться, это были уже другие хищники, новопришедшие. В один миг оценив опасность и поняв жесты Долговязого, я снял с шеи стальную пружину и резко провел по зубцам колеса. Эффект превзошел ожидание: зверье ринулось бежать, да так, что кругом все только трещало! Я объяснил это тем, что все привычные физиологические звуки воспринимались хищниками как понятные и нестрашные. Если учесть наш рост и сложение, мы выглядели двумя слабосильными обезьянами, и от нападения их сдерживал только огонь. Треск металла оказался совершенно непонятным и необычайно страшным — звери бежали. Долговязый понял дело иначе, он убедился в могуществе моего талисмана, имевшего какую-то связь с маленьким человечком, жившим в ящике и потом утонувшим. Он принес несчастье отряду. Теперь наше благополучие и жизнь явно зависели от талисмана, оставленного мне маленьким человечком! Утром Долговязый принес свежую лиану, тщательно укрепил пружину и колесо на новом обруче и надел мне его на шею, выпучив глаза от благоговейного почтения. Все следующие дни я шел впереди, нес в сумках запас продовольствия, время от времени пуская в ход свою трещотку. Теперь на марше и на привале от зверей мы защищены, единственными врагами остались пресмыкающиеся.