Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-188-2 (том VI)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Переворачиваю лист зеленой книги.

Шаги и ласковый, вполголоса разговор. Встаю. Вдали в голубом тумане поляну переходит самка гориллы. У нее на спине повис малыш, он обхватил мать руками за шею и спит. Второго детеныша постарше мать ведет за руку и, повернув к нему голову, что-то говорит ему негромко и убедительно.

Тонкий перламутровый свет… голубой и розовый…

Эта ночь так хороша, что несмотря на усталость я медлю, вместо того чтобы разбудить Ламбо и повалиться на груду душистых листьев, сижу на них, прислонившись спиной к дереву, и сладко прикрываю глаза. Еще немного этого очарования, еще немного… И вдруг на фоне светлого перелива нежнейших оттенков голубого и розового вижу резкий силуэт. Гибкий и статный, он бесшумно вкрадывается сбоку и проплывает мимо. С одного взгляда я узнаю черный бархатный камзол и черную шляпу с пером. Это — мессэр Пьетро.

Я встрепенулся и прыгнул к нему.

— A-а, приятель! — крикнул я, хватая красавца за кружевной воротник. — Наконец-то я изловил тебя. Ты не особенно спешил поговорить со мной после моего прибытия сюда, в Конго!

— Я беседовал с тобой, когда кровавая луна повисла над Хоггаром…

— Вот именно!

— И я показал тебе радость земного бытия!

— Да, да. По этому поводу я и хочу сказать тебе несколько слов, любезный. Тогда ты угостил меня неплохой декламацией, а вот теперь послушай-ка меня. И слушай внимательно.

Я задыхался от подъема чувств, похожих на восторг.

— Ты утверждал, что мир населен мертвецами, жаждущими лишь прочных хижин, свиной ноги на чердаке и, превыше всего, крепкого замка на двери, подразумевая под этим «мещанскую ограниченность и трусливое прозябание». Ты звал меня вперед, к Недосягаемому, разъясняя, что это является извечной красотой сего мира. Ты вложил мне в руки цветок и шпагу. Так знай же: ты — обманщик! Слышишь? Ты обманул меня, люди не делятся на мещан и красивых бездельников. Мир не пребывает в состоянии покоя, когда трусы спрятались в своих хижинах, а герои заживо восходят на небеса в объятия Красоты. Это — ложь, и ложь подлая.

Я перевел дух.

— Мир содрогается в яростной борьбе, корчится в страшных муках, его рвет на части непримиримое противоречие между Свободой и Рабством. У каждого человека в душе проведена огненная черта, и каждый человек для самого себя сам должен решить, на какой стороне этой черты его место.

Миллионы людей связаны железными цепями и миллиарды — золотой нитью. Порвать отчетливо видимую цепь легче, чем освободиться от незримой золотой нити. Тяжкие оковы падут, и усталые спины разогнутся — это время уже наступает. Грянет великая и великолепная гроза, уже чувствуются первые порывы ветра, и видны далекие зарницы. Но как заметить тончайшие золотые нити, которыми опутаны наши головы и сердца? Каким нечеловеческим усилием мысли и совести можно понять, что мы не идем, а нас ведут? Тот, кто с цветком и шпагой в руке бесстрашно стремится вперед к Красоте, — лишь жалкий глупец и раб, его ловко тянут туда за продернутую через его нос золотую нить!

Обманщик, это ты увлекал меня к Недосягаемому, дергая за золотую нить, и это я покорно шел за тобою, как бык на веревочке. О, какой страшный смысл имело все это! Теперь я понял: ты увлекал меня в сторону от борьбы. От борьбы не на жизнь, а на смерть, за мое собственное освобождение, которое невозможно без освобождения всеобщего, потому что одна золотая нить не может быть порвана без того, чтобы пали все другие. Да, теперь я знаю: моего одинокого пути нет, как нет и моей Свободы или моего Рабства. Существуют только общее Порабощение и Освобождение, где мое растворяется в нашем. Я как строитель жизни и боец за нее становлюсь в миллионные ряды друзей и братьев. Я — это мы!

Ты дал мне шпагу. Для чего? Как красивую игрушку? Чтобы она медленно ржавела в моей сильной руке? Я отвергаю это, слышишь, я возвращаю тебе твой подарок. Я — боец и в наши дни, мне нужно более опасное оружие. Потенциальный герой невозможен потому, что не смелость и упорство делают человека героем, а та идея, которая движет его на подвиг. Это должна быть великая идея Свободы, а не Красоты. Свободы и Человечности, ибо жестокость и порабощение не могут быть красивыми, так же как и прозябание раба. Мужество, подкрепляющее вредную идею, делает человека не героем, а особо опасным преступником, голым человеком на голой земле, таким как доктор Реминг. Мужество, помноженное на пустоту, дает лишь пустоту, и я сам был ею. Мы оба в равной степени далеки от красоты и в этом похожи один на другого. Только теперь я могу стать человеком и героем. Я обрел цель — жить среди людей и для людей. А цветок я сорву себе сам, когда выйду на праздник нашего окончательного торжества. Оно будет, знай это, я уже одержал первую и самую великую победу, на какую способен человек, — победу над самим собой! Я ненавижу тебя потому, что теперь понял: поработителей горстка, их давным-давно смело бы горячее дыхание поднявшихся на свое освобождение рабов, если бы не сотни и сотни миллионов самоустранившихся, этих злейших врагов Свободы, Человечности и Красоты. Это людская пыль, которая мешает шагам восставших. Это великая инерция, двигающая колесо Давно Привычного. Это немощные союзники Старого. Они своей общей силой обеспечивают упорство его сопротивления. Да, да, это они и только они тормозят поступательное движение истории по пути к неизбежному торжеству радости и красоты жизни. Вот поэтому-то мещанин не только тот, кто заперся в своей хижине и прижал к груди свиную ногу, мещанин также и тот, кто вышел на свой одинокий путь с игрушечной шпагой в руках.

Ты уразумел, наконец? Ты в моей душе — мещанин. Самый обыкновенный, серый мещанин, в какой бы великолепный наряд ты ни рядился. Я отвергаю тебя, красавец, как потешного толстяка в розовых рейтузах: я ковылял к Красоте именно на его ногах, а ты — ты вел меня за продернутую в моем носу золотую нить! Вы — братья! И оба — мои враги!

Я изнемог от волнения. Это были моменты высокого душевного взлета, что-то похожее на экстаз. Закончив речь, я повалился на влажные листья.

Мессэр Пьетро долго молчал, рассматривая меня пристально и без улыбки. Потом поднял прекрасное лицо к звездному африканскому небу.

— Я вижу, что нам не по пути, — проговорил он. — Ты не достоин моих подарков. Смотри же!

Он переломил шпагу о колено и бросил обломки в кусты, за которыми сейчас же шарахнулись в стороны злые зеленые огоньки звериных глаз. Потом поднял руку и небрежно швырнул в воздух роскошную белую розу, пролетающая вонючая собака ловко ее цапнула и мгновенно сожрала, всю, до последнего лепестка.

— Теперь скажу тебе на прощание вот что, — повернулся ко мне мой свергнутый идол. — Напрасно ты воображаешь, что мой брат Бенвенуто и я исчезнем по одному твоему слову: ведь ты же сам сказал: мы связаны золотой нитью. На одном ее конце ты, на другом — мы, ты еще не раз почувствуешь нашу руку, как рыбка на крючке чувствует руку рыбака. Так что не говори мне «прощай», скажи-ка лучше «до свиданья»! И, наконец, последнее: взгляни-ка на своего нового господина. Ты сейчас говорил со мной его словами. Это его слова! Ну и выбор! Ха-ха-ха!

Я повернул голову и вгляделся. Действительно, кто-то молча стоял за моей спиной. Приземистая фигура показалась знакомой. Потянул ветерок, листья зашевелились, и я узнал Жана Дюмулена. Это меня до того поразило, что я отпрянул назад и открыл глаза.

Ламбо клевал носом над костром. Из темноты доносились рев и вой, хохот и возня зверей.

Уронив голову на грудь, я подумал: «Конечно, мессэр Пьетро — не просто красивый шалопай, но и мещанин. Вредный малый, и хорошо, что я с ним поссорился: он мне не пара… Как летающая собака смачно сожрала его розу. Чвак — и розы как не бывало… Но Жан — вот это уж нелепость! В конце концов, это просто глупо! Жан — мой новый господин?! Вот еще вздор! Жан Дюмулен! Ну скажите, пожалуйста, причем здесь Жан Дюмулен? А?»

В сердцах я еще долго ворочаюсь, просыпаясь, и слышу властный внутренний призыв: пора!

Бужу Ламбо, передаю дежурство, блаженно вытягиваюсь и закрываю глаза. Жду, пока желанный голос не произносит вкрадчиво и мягко:

Отрывок шестой

После смерти Ассаи Люонга перешла жить ко мне. Петля затянулась туже. К страстному увлечению, не ослабляя его, добавилась теперь привычка. Медленно потянулись дни, полные горьких размышлений, быстро замелькали ночи, напоенные жарким сладострастием. Ночь с ней была великолепным приключением, а день — страданием, потому что днем любовница и жена превращалась в рабыню и ребенка. Тщетно я раздумывал, как устроить ее будущее. Опроститься и жить с Люонгой, как дикарь живет со своей дикой женой, я не способен. Да это и не позволили бы мне белые господа. Такой пример был бы очень нежелателен для престижа угнетателей. А без опрощения оставаться здесь нельзя, ибо пока я — белый господин, Люонга всегда будет черной рабыней. Я уже явился причиной гибели Ассаи, если останусь здесь дольше, то…