Лев Успенский - За семью печатями

• Название: За семью печатями
• Автор: Лев Успенский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 1958

В начале XVIII века на берегу Дона был найден громадный слоновый зуб. Откуда он тут взялся?

Древнегреческие писатели и историки сообщают, что в землях скифов на вершинах гор жили «стерегущие золото грифы», таинственные полуптицы-полулюди. Что это? Только сказка? А если нет, то какими они были, эти древние жители гор?

На скалах, на месте будущего Братского моря, в самое последнее время обнаружены очень своеобразные рисунки, выполненные тысячи и тысячи лет назад. И один из них очень похож на топографическую карту Ангары. Что, если это действительно так? Значит, существовали географы во времена неолита?

Сколько вопросов, загадок, дел встает перед археологами — людьми, изучающими скрытые за семью печатями следы давно ушедшей жизни! Сколько неожиданностей приносит их трудная, порою кропотливая работа, помогающая правильно осветить историю всех народов и времен!

Писатели Л.В. Успенский и К.Н. Шнейдер, увлеченные замечательной наукой, живо и ярко рассказали на страницах своей книги о ряде интересных археологических открытий, результаты которых они видели своими глазами.

Большое место в книге уделено показу своеобразного мира археологических экспедиций, работы «в поле», приемов реставрации, сохранения, обработки и анализа собранного материала, то есть той стороны деятельности ученых, которая остается скрытой от любознательного взгляда при посещении археологических музеев.

---

Недавно в том же Неревском конце, буквально в нескольких метрах от места, где лежало письмо «Бориса ко Ностасии», но только на другом ярусе мостовых, внутри обгоревшего сруба был найден кожаный фартук с нашитыми по нему тремя сотнями стальных пластинок. Это самый настоящий «пластинчатый» доспех, точно такой, какие мы видим на древних изображениях. Он гибок и удобен: у каждой стальной пластинки верхний край прямой, нижний — дугообразный: одна пластинка перекрывает другую без зазора и не препятствует движениям. Это тонкая и умелая работа. Совершенно очевидно, что такие латы и изготовлялись и применялись на Руси. Наши иконописцы ничего не сфантазировали и не скопировали: они рисовали с натуры именно то, с чем их сталкивала народная жизнь.

Едва ли не труднее всего нам теперь представить себе людей такого сурового и далекого прошлого, буйную «вольницу» Новгорода, его могучих «ушкуйников», занятыми каким-нибудь развлечением, кроме кулачного боя, какой-нибудь игрой. Летописи и княжеские грамоты об этом молчат. Но археология доносит до нас и отдаленный гул тогдашних игрищ.

Вот кожаная маска с прорезями для глаз и рта: судя по ее широкой ухмылке, это не злодей, а весельчак-скоморох. Вот десятки прочно пошитых, набитых льняной «кострикой» кожаных мячей, пригодных для игры в лапту или во что-либо вроде нынешнего хоккея. А вот и еще более интересные находки — шахматные фигурки, ферзи, ладьи, пешки... Вообразите себе Садко — богатого гостя, делающего мат Морскому царю, Или Василия Буслаевича, гоняющего на волховском льду мячи с Гаврилой Олексичем, героем Невской битвы!

Да, наши предки могли быть не только суровыми воинами, но и весельчаками, шутниками, острословами. На одну шутку школьников мы уже наткнулись, говоря о «невеже» и «недуме». А как вы расцените такой древний курьез?

Установлено: в Новгороде жила состоятельная семья, скорее всего землевладельцев (но возможно, и торговцев рыбой), состоявшая из отца и четырех сыновей молодец к молодцу. Видимо, старика звали «Линь»; это не странно, древняя Русь пользовалась в качестве имен почти всеми су-ществительными. Что же до сыновей, то их величали так:

Окунь Линев, Ерш Линев

Сом Линев, и даже Судак Линев...

Не семья, живорыбный судок какой-то! Видимо, старый Линь был зубастым шутником.

Новгородцы внимательно следили за своей внешностью: раскопки дают нам такое множество гребней и гребенок, что создается впечатление — их носил с собой буквально каждый.

И, видимо, русская борода еще не стала такой обязательной, как впоследствии в Московской Руси: во всяком случае, бритвы в форме рыбки попадаются тут нередко, и по свидетельству археологов, качеству их, пожалуй, могут позавидовать наши «безопасные лезвия», — извлеченная через шесть-семь веков из земли и слегка направленная, бритва-рыбка великолепно бреет бороду XX столетия!

У ИСТОКА ВРЕМЕН

Археологи-новгородцы настойчиво разгадывают загадки земли, пробиваются сквозь препятствия, которые она ставит на их пути. Мы уже видели в общих чертах, чего им удалось добиться. И все-таки хочется кончить этот рассказ упоминанием об одной находке, может быть более всех других овеянной суровой и задумчивой поэзией глубокой древности нашего народа.

Ученые в Неревском раскопе сняли все 28 ярусов жизни Новгорода. Под последней мостовой залегает первозданная почва, первый «материк». По нему ступали Рюрик и его дружинники, если такие люди жили на земле. По нему мог проходить легендарный старец Гостомысл. Это самое начало X века.

Дно обнажилось. В нем видна яма, вырытая тут тогда, в той самой первобытной почве. В яме лежат девять деревянных узорчатых чаш. Две — в центре, рядом с двумя глыбами пчелиного воска, семь — по широкой дуге вокруг. Чаши не просто поставлены; они полуопрокинуты с таким расчетом, чтобы их содержимое пролилось на лоно матери-земли. Что это значит? Что случилось здесь тысячелетие назад?

Девять семей прибыли сюда в те дни неведомо откуда на пустынный берег Волхова, где еще не жил никто. Девять родоначальников собрались на холме, осмотрелись, порешили обосноваться на новом месте и для начала сотворили важный, строгий и не слишком еще пышный обряд жертвоприношения богам этих мест. Может быть, то было утром, может быть, вечером. Рваные тучи закрывали рдяную зарю, или светила луна; Волхов катил свои воды вниз, к Ладоге, как катит их и сегодня. А высоко над его берегом вольный ветер древности трепал белые бороды, седые кудри старых дворохозяев... Они смотрели вдаль, но не могли ни за какой далью увидеть нас. А мы отсюда видим их. У нас есть археология.

МАТЬ ГОРОДОВ РУССКИХ

РАЗОРЕНИЕ БАТЫЕВО

Летом 1240 года далеко на севере, на холодной Неве, князь новгородский Александр, совсем еще мальчик, наголову разгромил биргеровых[14] шведов. А через пять месяцев после этого, когда на киевских холмах облетели с деревьев последние листья, когда в Днепре вода похолодела и над неоглядными степями смолкла перекличка перелетных птиц, вместе с запахом дальних костров ветры донесли до города черную весть: «Татары! Татары идут»!

Все всполошилось вокруг. За широкую преграду Днепра-Славутича под защиту городской твердыни хлынуло множество людей — русских и половцев, торков и берендичей, сидевших с давних времен на киевских землях. Иноземные гости — народ осторожный — стали закрывать, заколачивать свои лавки: некоторые уже тронулись водою на юг, конными караванами на запад. Под высокими «комарами» Десятинной церкви поплыли клубы ладана: пели молебны, просили помощи у заступницы; рядом, в Златоверхом соборе, молились архистратигу небесных воинств архангелу Михаилу... Молитвы не помогли: враг, как саранча, тучей надвинулся из-за Днепра, перешел реку и со всех сторон обложил город.

Зори стали кровавыми от пыли и дыма. По ночам далеко вокруг полыхало зарево несчетных костров. Жутко стало глядеть на Днепр с городских валов.

«...И бе Батый у города, и отроци его обседяху град. И не бе слышати от гласа скрипенья телег его, множества ревенья верблюд его и ржанья от гласа стад конь его. И бе исполнена земля Русская ратных».

6 декабря, в Николин день, Бату-хан взял город приступом. Вслед за тем была полонена и подавлена вся Русь, исключая самые дальние окраины. Три десятилетия спустя на горькой чужбине, в далеком Владимире, спасшийся из Печерской лавры архимандрит Серапион, став уже епископом, с гневом и болью вспоминал черную годину:

«Тогда навел на нас бог народ немилостивый, народ жестокий, народ безжалостный и к юной красоте, и к старческой немощи, и к младенчеству детей... Разрушены божьи церкви, осквернены священные сосуды, потоптаны святыни; кровию наших отцов и братьев, как обильными водами, напиталась земля. Исчезло могущество князей и воевод; множество братьев наших и чад уведено в тяжкий полон. Красота наша погибе, богатство наше и нем в корысть бысть... Села наша лядиною проросташа и величьство наше смирися...»

Серапион доживал век во Владимире, но был-то он киевлянином. Перед его глазами еще полыхало пламя великого разорения. Он был его очевидцем.

Казалось бы, по таким свидетельствам, дошедшим до нас в древних записях, по свежим воспоминаниям современников можно во всей полноте восстановить картину катастрофы. Как сомневаться в ней? Разве не ясно, что именно произошло в те дни на берегах Днепра? А вся предшествовавшая история древнейшей столицы русской? Ведь мы знаем о ней из рассказов наших предков, обитателей Киева и его строителей, и эти рассказы подтверждены свидетельством современников-иностранцев. Как можно думать, что она неизвестна нам?

От начала Киева летописцев до его катастрофического конца протекли не тысячелетия — всего триста или четыреста лет. Неужели народная память так коротка, что к исходу этого периода она уже забыла его исток, а потом замутила и картину его завершения? В XIII веке, когда над Русью разразилась беда, Европа давно уже вышла из глухого средневекового мрака. В Италии строился Миланский собор. Во Франции благочестивый король Людовик Святой вел душеспасительные разговоры с кардиналом Жуанвилем, под шумок прибирая к рукам владения тулузских графов. Уже была подписана Великая хартия английских вольностей. Уже пять раз возвращались крестоносцы из Палестины. Кончились бесписьменные времена, когда историю заменяли смутные предания и сказки. Никак нельзя допустить, чтобы конец империи Рюриковичей прошел незамеченным в западных странах: еще со дней Ярославовых между ними и Киевской Русью установилась тесная связь.

Киев родился, Киев жил, Киев завершил историю древней Руси страшным Батыевым разорением. Что же может тут быть не ясно историкам?