Лев Успенский - За семью печатями

• Название: За семью печатями
• Автор: Лев Успенский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 1958

В начале XVIII века на берегу Дона был найден громадный слоновый зуб. Откуда он тут взялся?

Древнегреческие писатели и историки сообщают, что в землях скифов на вершинах гор жили «стерегущие золото грифы», таинственные полуптицы-полулюди. Что это? Только сказка? А если нет, то какими они были, эти древние жители гор?

На скалах, на месте будущего Братского моря, в самое последнее время обнаружены очень своеобразные рисунки, выполненные тысячи и тысячи лет назад. И один из них очень похож на топографическую карту Ангары. Что, если это действительно так? Значит, существовали географы во времена неолита?

Сколько вопросов, загадок, дел встает перед археологами — людьми, изучающими скрытые за семью печатями следы давно ушедшей жизни! Сколько неожиданностей приносит их трудная, порою кропотливая работа, помогающая правильно осветить историю всех народов и времен!

Писатели Л.В. Успенский и К.Н. Шнейдер, увлеченные замечательной наукой, живо и ярко рассказали на страницах своей книги о ряде интересных археологических открытий, результаты которых они видели своими глазами.

Большое место в книге уделено показу своеобразного мира археологических экспедиций, работы «в поле», приемов реставрации, сохранения, обработки и анализа собранного материала, то есть той стороны деятельности ученых, которая остается скрытой от любознательного взгляда при посещении археологических музеев.

---

Киев родился, Киев жил, Киев завершил историю древней Руси страшным Батыевым разорением. Что же может тут быть не ясно историкам?

Оказывается, ясно не все.

ЛЮДИ И ИСТИНЫ

Сыр-бор загорелся в середине XIX века, когда вышла в свет знаменитая статья историка М.П. Погодина «Записка о древнем языке русском». Она наделала немало шума.

Погодин не был специалистом языковедом, да и само языкознание русское стояло еще далеко не на высоте. Опираясь на неточное представление об истории двух близких языков — русского (великоросского, как он писал) и украинского (малорусского), — автор построил неожиданную теорию, лестную для одного из народов-братьев и унижающую другой. Согласно его рассуждениям получалось, что жители современной Украины ни в какой степени не являются потомками и наследниками киевлян времен Владимира и Ярослава. Их прямыми преемниками, единственными продолжателями их исторического дела Погодин предлагал считать только северных русских, «великоросский народ».

Батый, так примерно поворачивал дело Погодин, столь безжалостно сокрушил Киевское государство, пронесся по нему таким огненным вихрем, что оно просто перестало существовать. Юг Руси совершенно обезлюдел. Жители Поднепровья вынуждены были покинуть свою страну и уйти в глухую дрему лесов северо-востока. Там, в верховьях Волги и Оки, во второй раз, наново, заложили они краеугольный камень русской истории. Киевские же земли остались лежать безлюдной пустыней и долго, несколько столетий, продолжали быть мертвым пространством, зоной смерти. Только потом откуда-то с запада, от Карпат, пришел сюда новый народ, родственный прежнему, но отличный от него, со своим языком, со своими обычаями, нравами, традициями. Эти-то пришельцы и были-де предками нынешних «малороссиян».

Но ведь, если это верно, то «малороссы» (украинцы) не потомки древних русичей. Это, так сказать, люди «без роду и племени». Они никак не связаны с древней Русью; быль Олега и Святослава, слава Никиты Кожемяки и позор Святополка Окаянного — не их слава и не их позор. Они не по праву первородства сидят на земле наших отцов и дедов; их нынешние земли лишь случайно достались им. Настоящими же наследниками великих традиций прошлого, так учил Погодин, являемся мы, великороссы. Это у нас, на нашем Севере, до сих пор поются былины о богатырях Киева, давно забытые над Днепром. Это наш язык, а не «малорусский» близок к речи «Слова о полку Игореве» и первых летописей; мы хранители и продолжатели истории Руси, наследники ее прав. А тогда выходит, что и сама Украина по праву наша, и ее обитатели должны безропотно исправить ошибку истории — слиться со своим старшим братом, русским народом, раствориться в нем.

Теорию Погодина в восторге подняли на щит не столько ученые-историки, сколько политики «охранительного», великодержавного направления. Им она пришлась по сердцу: можно было на «научной основе» унижать украинский народ, презрительно отрицать за ним право на собственную культуру. Неприятно было, что рассуждениями Погодина занялись и поляки: раз украинцы «пришли с Запада», не являются ли они заблудшими сынами Польши? Но это не особенно смущало: ведь и сама Польша была зажата в кулаке «белого царя».

На Украине же домыслы Погодина и его последователей вызвали бурю протестов. Украинские ученые сделали все, что могли, чтобы опровергнуть погодинские бредни. Однако у них в руках тоже не оказалось неопровержимых данных ни из области языкознания, ни из области истории. Вот почему, хватаясь в справедливом негодовании за первые попавшиеся, чаще всего умозрительные, доказательства, противники Погодина наделали не меньше ошибок, чем он сам. Приходится признать: пылкие чувства не всегда могут быть хорошими советчиками в науке.

Больше всего украинцы нападали на утверждение «великороссов», будто разгром Бату-хана привел к полному запустению киевских земель, к решительному уничтожению древнего государства. «Где доказательства этому? — спрашивали они. — Летописец, правда, усердно вздыхает и сетует, но интересно, что все картины катастрофы у него как-то абстрактны, лишены живых деталей. Были пожары, а что сгорело — не сказано. Истреблены тьмы людей, но погибшие, кроме одного воеводы Дмитрия, не названы по имени. Город сравнен с землей, но из всех его великолепных зданий только про Десятинную церковь, в которой этот Дмитрий засел, сказано, что она рухнула. О гибели других сооружений пышной столицы — ни слова. Чем это объяснить?

А что, если это не прямые воспоминания очевидцев? Может быть, это картины, восстановленные много позже и разукрашенные привычными образами несчастья, взятыми напрокат из разных источников, до библии включительно? Летописец хотел во что бы то ни стало ужаснуть и разжалобить читателя, вот он и преувеличивал, по старым образцам, ужасы штурма. «Земля пропиталась кровью», «враг не щадил ни старых, ни малых», «поля поросли лесами», — да ведь так всегда рассказывают о вражеских нашествиях! А на деле — ничего особенного не произошло. Разумеется, Киев пострадал от Батыя, но немногим больше, чем от дружинников Андрея Боголюбского за семьдесят лет до татар, или от Рюрика Ростиславича в 1203 году, или при набеге половцев в конце XI века. Он пострадал, но продолжал жить: ведь в позднейших летописях там и здесь упоминаются то Печерская лавра, то княжеский дворец-замок. Имя Киева не исчезает со страниц истории, как исчезли навеки имена действительно уничтоженных городов земли русской — Тьмутаракани, хазарского Итиля и сотен других. Значит...»

Значит, Погодин и его единомышленники не правы? Безусловно. Но значит ли это, что в Киеве в 1240 году действительно не произошло ничего из ряда вон выходящего? Вот это уже и тогда представлялось очень сомнительным. Вся беда заключалась в том, что в яростной распре своей обе группы ученых — и «северяне» и «южане» — могли пользоваться только одними и теми же данными, черпать доказательства из одного, довольно скудного, источника — из древних документов. А источник этот обладал неприятным свойством: летописи пишутся не для того, чтобы разрешать ученые споры, каждой цитате можно придать любой смысл, подвергнуть какому угодно произвольному толкованию.

Одни говорили: «Смотрите: ясно, что Батый разорил весь город: даже Десятинная церковь рухнула». Другие отвечали: «Видимо, одна только Десятинная церковь и погибла, почему бы иначе летописец ни словом не обмолвился о других?» Первые указывали: «На протяжении долгих лет, от середины XIII века до XV, Киев и киевские дела упоминаются в летописях только считанные десятки раз». Вторые, наоборот, торжествовали: «Вы твердите, что Киев был сметен с лица земли, а о нем говорится в целых десятках мест летописи». К тому же не было никакой возможности проверить ни доводы ученых, ни точность древних рукописей; и тем и другим можно было либо просто верить, либо не верить. Увлекаемые то рискованной смелостью, остроумием и оригинальностью собственных гипотез, то чисто политическими побуждениями, люди упорно отстаивали крайние точки зрения. Истина же не только лежала где-то посередине, она оставалась погребенной в могильниках старых киевских холмов, в древней, много видевшей и много сокрывшей приднепровской земле.

Таким образом, и получилось, что вплоть до наших дней никто, собственно, точно не знал, что представляла собой история Киева, ее начало и ее драматический конец. Неясным оставалось и другое: была ли здесь жизнь на протяжении долгих столетий после рокового Николина дня 1240 года или на са-мом деле почти безлюдная пустыня на целые века покрыла руины «матери русских городов»?

Правда, если говорить о дотатарском времени, то первые летописцы наши со свойственной людям прошлого скрупулезной обстоятельностью рисовали в своих писаниях топографию современного им и более древнего города: «Бе... тогда воды, текущие вдоль горы Кыевьскые, на Подолье не седяху людие, но на Горе. Град же бе Кыев, идеже есть ныне двор Гордятин и Никифоров; а двор княж бяше в городе, идеже есть ныне двор Воротиславль и Чудин, а перевесище (то есть особо устроенные охотничьи тенета, место ловли) бе вне города, и бе вне града двор (княжой. — Авт.) другый, идеже есть двор Деместиков за Святою богородицею...» — значится в Лаврентьевской летописи под годом 945. Из таких отрывков историки могли выяснить много подробностей относительно топографии Киева. Но вот какими были эти «дворы» княжие и дружинницкие, что представляли собой, чем занимались, как жили Гордяты и Никифоры, Деместики и Воротиславы, — оставалось неведомым. Казалось даже, что у нас нет и быть не может никаких шансов узнать о них что-либо сверх кратких летописных сведений: где взять теперь свидетелей и очевидцев?

Молчат гробницы, мумии и кости,—

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы на мировом погосте