Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

• Название: Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
• Автор: Вадим Полуян
• Издательство: АСТ-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996

Двенадцатый век. На месте Москвы - Красные села, коими владеет боярин Кучка. Его тайными происками уничтожена семья соперника, новгородского боярина Гюряты. Счастливо спасшийся младенцем Родислав встречает любимую дочь своего смертельного врага. И отныне - куда бы ни забросила его судьбина: в вертеп лесных разбойников или в половецкий плен, в заморские страны или на поле междоусобной брани - все помыслы его о ненаглядной своей возлюбленной...

---

- Ты не так зла, как обижена на меня, - прервал юноша поток девичьего гнева. - Слишком мало мы знаем друг друга. Мне не ведом твой нрав, тебе не слышна моя душа.

Текуса, овладев собой, чуть откинулась на подушках и сказала почти спокойно:

- У девушек нрав косою закрыт, а уши завешаны золотом.

Она поднялась, качнув многочисленными косичками и давая понять, что прощанье окончено.

Прислужница по знаку княжны внесла две мушермы, полные вина, одну подала Роду, другую Текусе и исчезла.

- Прошу тебя, свет чужих очей, - молвила княжна, не скрывая усмешки, - выпьем это вино, чтобы помнить друг друга до конца жизни.

- Благодарствую, - поклонился Род, оставляя её усмешку в стороне, радуясь, что не дотла передал увиденное в её очах. - Память памятью, а предчувствую: нам с тобой не миновать новой встречи.

Вино показалось жидким, как разбавленное, неприятным на вкус.

- Ах-ха-ха! И волхвы ошибаются. Не увидимся мы с тобой более никогда. Слышишь? Ни-ко-гда!

Эти напутственные слова Текусы звучали в ушах Рода, пока он шёл из дворца. Гнедой смирно ждал его у коновязи во внутреннем дворе. Род сноровисто потянул узел привязи и вспомнил, как мало и плохо спал эти дни. Покорившая тело чужая сила властно потянула к тёплой, мягкой земле. «Чем земля не постель?» - мелькнула дремотная мысль. И вот уже не Гнедой, а красавица Катаноша обдаёт его лицо жаром из дрожащих ноздрей. Крепко-накрепко он обнимает крутую шею, смешивая свой пот с острым потом кобылицы, и рабовладелец-мир переворачивается под их ногами, стены дворца становятся черепичными, крыша кирпичной, а вольноотпущенники - человек и животное - летят сами по себе от коварных земных красот в сокровенную пустоту небес…

7

Проснувшись, он грохнулся с неба на землю. Его сбросили с телеги, как куль с песком. И, словно вчерашним утром в веже Итларя, стали надрывать уши жалобное лебединое ячанье и плотоядный орлиный щёлк.

- Ну и засоня, кара-лык[219] ему в печень! - прогремел удивлённый голос. - Проснёшься ты или нет? А- а, разлепил глаза!

Заслышав половецкую речь, Род осознал: он все ещё в том же плену, от которого так и не случилось избавы. Тут же довелось убедиться, что плен этот много горше предыдущего: тело было оголено по пояс, ниже топорщились грубые чужие опорки, ступни сжимали рваные моршни не по ноге. Самой болезненной мыслью было открытие, что креста, материнского кипарисового креста на серебряной цепке, нет на его шее. Исчез! Над самым его лицом возвышался дюжим гигантом половец с волкобоем - толстым бичом с вплетённой в самый конец металлической бляшкой.

- Вставай, Урусоба, довольно нежиться, - уговаривал он.

- Ну, Сурбарь, я поехал! - крикнул молодой возчик, поправив упряжь. - Мне ещё рыбу возить с Уру-Сала на княжой двор.

- Вали, Асун. Скажи, все в порядке.

Арбишник засвистел песенку, и арба удалилась со скрипом. Род еле поднялся на ноги, что было весьма нелегко: спаянные железные наручи стягивали за спиной руки.

Встречь солнцу по степи двигалась та же людская лента, что и вчера, в окружении понукающих всадников. Сурбарь стал одним из них, вскочив на отвязанного от ушедшей арбы коня.

- Отдай крест! - требовательно заявил Род.

Сурбарь будто и не услышал.

- Вперёд, Урусоба, - приказал он, - Становись вон в тот ряд. Там место освободилось. По пути кто- то сдох, не достигнув рая.

- Моё имя Род, - попытался объяснить полонянник.

- Поговори у меня! - насупился Сурбарь. - Теперь твоё имя - кто как захочет.

Попав в новый полон, Род сразу сообразил: тут не обошлось без Текусы. Не всуе приговаривал Новгородский волхв Богомил, что от любви до ненависти рукой подать. Солнце било в лицо, да не было света впереди. Можно бы порвать путы, будь они сыромятные, не железные. А порвёшь - толку что? От конного пеший не убежишь, от вооружённого безоружный не защитишься… Чужие тесные моршни точили ноги, делая все болезненнее каждый новый шаг. Юноша морщился не от этой боли. Его мучила боль Итларя, который со вчерашнего дня не доищется друга и, возможно, уже досочился до истины.

Рядом шла девушка в бабьих издирках. Уже не лицо, а лишь тугая обнажённая грудь выдавала возраст.

- Ведаешь, куда гонят? - осмелился Род вступить в разговор.

- Идэмо назустричь[220] недоле, - выдохнула полонянка.

Северянин южанку не совсем понял. Не успел рта раскрыть - спину будто ножом полоснули. Обернулся и получил под лопатку новый додаток боли. Сурбарь орудовал волкобоем монотонно, будто отгонял слепней. По щекам галичанки-соседки потекли слезы сочувствия. Род сообразил, что наказан за разговор. Молчание не избавило от ударов.

- За что? - крикнул он.

Железная бляшка вновь выдрала кусок кожи на пояснице.

- Не промолвляй, - посоветовала соседка.

Он уже не оборачивался, не кричал, а удары сыпались с равномерными промежутками, и слепни по- шакальи облепляли кровоточащие раны.

«…Топору, ножу, рогатине, кинжалу, пращам, стрелам, борцам и кулачным бойцам быть тихими, смирными, - возникали в памяти истязуемого слова заговора Букала, - …сокройтесь от отрока Родислава». Ах, Букал! Забыл о тенетах, биче-волкобое… о чём там ещё?

Уф, новый удар! Не равнодушный, а любовный, с оттяжкой. « Кто из злых людей его обзорчит… околдует и испрокудит, у того бы глаза изо лба выворотило в затылок…» Ах, Букал! Изрубят бродники атамана Невзора в куски, выворотит угольковые очи Текусы огонь большого костра… Разве Роду от того полегчает? Разве чужая поздняя кара избавит его от мук? Поздно казнить того, кто прежде казнил других. Надобно изобрести такой заговор, чтоб самая мысль причинить страдания обрушивала на ката каряющую десницу. Вот защита невинному!

Наступила степная южная тьма. Пешие повалились кто где шёл. Конные развели поодаль костры. По-звериному дико звучали крики умыкаемых на ночь полонянок. Сурбарь тащил за косы извивающуюся соседку Рода. А тот, пав ничком - руки за спиной, - ничем не мог ей помочь. И это удесятерило страдания. Кажется, сбывалось предсказание Текусы: «Скоро, очень скоро твоё истерзанное тело с открытыми ранами, с клочьями кожи будет лежать на горячем песке». Не хватало ещё могильника-стервятника. Зато гнус как на мёд набросился на свежие раны, исторгая из Рода звериный рык. Кто-то сердобольно прикрыл его голую спину старой понкой.

Утром чужую понку пришлось с кровью отдирать. Род уж не замечал, кто идёт с ним рядом. Опухшие от ночных страданий глаза почти ничего не видели. Первый удар бича-волкобоя резко всколыхнул тело. Последующие удары воспринимались тупо… И вдруг они прекратились. Истерзанная спина ждала, но лишь прохладный ветерок ласково прохаживался по кровоточащей бичовой пашне. Слепни до полуденного жара не беспокоили. Род с трудом метнул воспалённый взгляд обочь и не обнаружил Сурбаря. Очень хотелось сообразить, что могло произойти, а сил не было пораскинуть мозгами.

Внезапно Род ощутил, как мощные лапы обхватили и вскинули его, словно сноп. И вот он уже болтается на чужом плече. Вот он положен опухшим лицом в свежее, душистое сено. Скрипнули под ним колеса арбы, это переступила с ноги на ногу конная пара.

Зззык! Зззык! - трудится за его спиной мелкая пила.

- Поосторожней, дубина стоеросовая! - льётся целебным снадобьем в сердце голос Чекмана, от волнения чисто произносящий русские слова.

- Мне не уметь? Ежедён оковы пилю. Рука не порежу, - бубнил на ломаном русском перевоплотившийся из дьявола в ангела Сурбарь.

Чуть подняв голову, Род увидел собранную гармошкой рубаху на половецком брюхе. А на поясе… Юноша не поверил глазам: на поясе Сурбаря - серебряный кинжал с дорогими каменьями и редким харалужным лезвием, подаренный Итларю отцом за успешную погоню и поимку убежавших пленников, одного - мёртвым (бедный Беренди!), второго - живым (будешь знать, Род, как бегать!). И вот этот самый кинжал - на поясе Сурбаря!

- Париказала… она… париказала, - бормотал Сурбарь.

- «Па-ри-ка-за-ла!» - передразнил берендей, - Что это, люди, что ли?

- Чекман, - еле прохрипел Род, - посади меня… дай попить.

Княжич поднёс к его запёкшимся устам полный турсук[221] кумыса. Освежающая пенная влага наполнила исстрадавшееся тело блаженством.

- Бакшиш… бакшиш, - напоминал Сурбарь.

- Он украл мой крест! Материнский нательный крест! - из последних сил возмутился Род.

- Верни что украл, - приказал Чекман. - Тогда получишь бакшиш.

- Ничего не украла! - взмолился Сурбарь.

- Тогда получишь кинжал под печень, - осадил его ложь Чекман, - Куда цепь снимаешь? С цепью давай.

Надев крест на шею спасённого юноши, он презрительно кинул половцу звонкую мошну, тот поймал. А берендей уже промывал и лечил раны друга.