Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые

• Название: Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: Новая полиграфия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006

В первой части автор, бывший заключенный колымских лагерей, рассказывал о лагерной одиссее своего героя (кстати, Сергей Морозов — Вячеслав Пальман). Во второй — Вячеслав Иванович повествует о том, как работал по вольному найму в Западном горнопромышленном управлении (ныне Сусуманский район), в частности в совхозе «Сусуман», который прекратил свое существование в середине 90-х годов прошлого века. Как осваивал вместе с товарищами по несчастью колымскую землю, на которой выращивал капусту, картофель, зелень, а в теплицах — помидоры и огурцы. «Описание многих событий страшных лет были получены мною из разных источников, в том числе — слухов. Немало рассказов о том же я слушал из уст людей, прошедших лагерные годы: эти разговоры были, конечно, и явные, и искаженные, мне трудно было отсеять истинное от наносного, отсюда — цепь ошибочных картин, домыслов. Рядом с ними — увиденное своими глазами, услышанное от людей, переживших злые месяцы и годы. Но главное, что стало костяком рукописи, было и остается — личные мои переживания, — все увиденное и услышанное от людей, как и я, прошедших страшные годы. Что-то от таких источников было ошибочно, что-то приукрашено, но основа написанного в романе — мои переживания — не из числа придуманного. И основа-то событий — это явь. Страшная и живая. Явь. которая и ныне, временами, не дает покоя душе.» Вячеслав Пальман (из письма)

---

— Можно, Александра Романовна? — каким-то особенным тоном спросил Табышев, приоткрывая вторую дверь.

И кивнул Сергею.

Из кабинета на них пахнуло запахом хороших духов и теплом. Хозяйка стояла у трюмо, разглядывая себя. Она повернулась, протянула руку Табышеву и Морозову.

— Вот вы какой! Я представляла вас старше.

И опять повернулась к трюмо.

Да, красивая женщина в расцвете лет. Смуглое крупное лицо, темные густые волосы, уложенные каким-то особенным манером, плотная, несколько полноватая фигура, достойная осанка женщины, знающей себе цену.

Поворачиваясь к посетителям, вдруг улыбчиво спросила:

— Как мне это платье, мальчики? Не полнит фигуру?

— Что вы! Оно вам очень идет. И сидит хорошо, — в два голоса ответили агрономы-просители.

— Да-а? Ну что же, примем оценку к сведению. Спасибо. Ведь это платье я надела впервые. А теперь присаживайтесь и расскажите, какая-такая срочность привела вас сюда.

Они сели и рассказали. Показали копию предписания. Морозов еще сказал:

— Мы выполняем директиву Дальстроя о развитии огородов на Колыме. Самый крупный совхоз наш. Мы намереваемся добавить в следующем году еще сто или сто пятьдесят гектаров пашни. Но мы технически бедны, у нас всего четыре трактора и семь автомашин. Приказано отправить трактор и две машины. Мужчины в совхозе — только механизаторы или конюхи. Сорок три человека — это почти половина специалистов. Кто будет работать на машинах и на конях? Что-то странное в этом приказе Антонова. Видимо, в обход Маглага.

Наверное, Морозов очень волновался, чувствовал, как горят щеки. Гридасова смотрела на него с улыбкой, казалось, что хочет сказать — стоит ли так расстраиваться?

Но сказала другое.

— Думаю, что дело поправимое. Тем более, что без моего согласия. Приятно, что вы так близко к сердцу принимаете совхозные дела. Конечно, приказ унизительный и для меня. Ведь я ничего не знаю…

И положила руку на белый телефон, помедлила, тряхнула головой и подняла трубку. Послышались гудки вызова, потом щелчок и густое: «Да-а!».

— Иван Федорович, это я. Да, я. Тут такое дело. В Тауйском совхозе без моего ведома распорядились забрать машины и людей. Там и сегодня некому работать.

— Что ты хочешь? — прогудел телефон.

— Отмени это предписание. Дай мне возможность работать, чтобы совхозы могли…

Фразу закончить не удалось. Из трубки загремел плебейский мат. Глаза у Гридасовой вспыхнули. Она бросила трубку и застыла. Агрономы опустили головы. Но они видели, как по щекам капитана побежали слезы.

Не замечая посетителей, она подошла опять к трюмо, щелкнула сумочкой и принялась аккуратно промокать платочком мокрое лицо. Дышала глубоко, стараясь прийти в себя.

Табышев и Морозов сидели, не зная, что им делать, как себя вести. Разряжаясь, хозяйка кабинета могла закричать, затопать, прогнать их — ведь все из-за этого неуместного посещения, из-за каких-то там зеков и железок…

Когда Гридасова повернулась к ним, лицо ее было спокойно, только щеки горели. И вот тут она как-то угрожающе вкрадчиво произнесла, не могла удержаться:

— Теперь он у меня попляшет, невежа, покрутится!.. — и так сказала, как может сказать только оскорбленная в лучших своих чувствах женщина.

Аккуратно огладив платье, она села, подумала. И уже другим, доброжелательным тоном произнесла:

— Все будет улажено. И люди, и машины останутся на месте. Можете возвращаться в совхоз, Морозов. Это далеко от Магадана?

Сергей сказал. Чувствуя себя виновниками происшедшего, извиняясь, они открыли дверь, вышли в приемную, молча прошли в комнату Табышева и, кажется, только тут позволили себе вздохнуть полной грудью.

— Вот сцена, а? — Табышев выглядел растерянным. — Надо же!

— Если комиссар узнает, из-за кого сыр-бор, он нас четвертует.

— Не узнает. Они помирятся. А вот отменит ли он приказ…

— Еще как! Такой женщине нельзя не уступить.

— У них любовь?

— Живут вместе. Души не чает. Просто она позвонила в неудачную минуту, он был чем-то разъярен. Успокоится и попросит прощения. А любовь? У нее есть и любовь, в городе слухи… А этот старик…

Морозов вернулся в Талон через день. Погода задержала. Заглянул к директору. Никаких дополнительных указаний не поступало. О сцене в кабинете Маглага он умолчал.

Капитан Сергеев приготовил для этапа личные дела на сорок три заключенных. Забегая вперед, скажем: зря старался.

Из совхоза не взяли ни одного человека. Ни одного колеса.

3

А Морозов вдруг заболел.

Давно не знал он этого ощущения тоски, неудобства, тяги к постели, какую-то тяжесть во всем теле. Утром заставлял себя подняться, вечером раньше обычного тянуло в кровать. Стал молчалив, замкнулся в себе.

— Да что с тобой? — уже не в первый раз спрашивала его обеспокоенная Оля.

— Не пойму. Но что-то плохо. Не свалиться бы.

Конечно, был приглашен Свияжский. Он долго, настойчиво расспрашивал, так же долго выслушивал, выстукивал, смотрел на термометр и все больше расстраивался. Не простужен, сердце работает чисто, хрипов в легких нет, только температура повышается к вечеру. И как в подобных случаях поступают все врачи, велел полежать три-пять дней, почитать, например, Фенимора Купера, отвлечься от забот. Может быть, просто нервная перегрузка.

Сергей послушно лежал, читал, затем не выдерживал, отправлялся в свой кабинет, там начинались всякие деловые разговоры — и до ночи. А через три-четыре дня опять сваливался, безучастный ко всему. Только вид спокойно играющих девочек выводил его из тупого состояния. Он читал им очередную сказку, но скоро уставал. Даже пытался утром колоть дрова; на втором полене почувствовал немощь и оставил топор в колоде. Болен. Болен!

Потом пришла бодрость, этакий прилив. Дней десять работал в прежнем темпе. И словно границу невидимую перешел — свалился.

— Ну знаешь, ты мне загадку загадал! — Свияжский сердился. — Не могу поставить диагноз. В таких случаях мы направляем в больницу.

Поедешь в Магадан?

Морозов неожиданно для себя и для Оли согласился. Неопределенность и чувство нездоровья осилили. В больнице его продержали почти месяц. Возвратился не в лучшем виде и с выпиской, где стоял странный диагноз: «сепсис». И знак вопроса, что означало неуверенность. А может, и нет. Ведь сепсис — болезнь крови, ее заражение. Откуда? Чем заражен?

Оля сама написала Табышеву и попросила — не лучше ли перевести Сергея в Дукчу, о чем разговор уже был. Магадан близко, больница, то-сё…

Михаил Иванович ответил самому Сергею: приезжай, место агронома вакантное. Директор согласен. Квартира есть.

Но Сергей опять чувствовал себя в форме, подшучивал над своими страхами, над словом «сепсис», в общем, ответил шутливым письмом: сам себя напугал, и врачей — тоже.

Прошла неделя, вторая. Все нормально. Все по-прежнему.

Словно подталкивая его на воспоминание о несбыточной мечте уехать на «материк», вдруг произошло событие, которое расставило вехи на будущее.

В грустный глухой день к ним постучался вохровец, передал записку и, козырнув, ушел. Морозов вернулся в комнату, вытащил из конверта бумажку, прочитал и вдруг опустился на стул.

— Что с тобой? — спросила Оля. — Лица нет!

Он протянул бумажку. Там было три строчки: «Прошу явиться к оперуполномоченному райотдела НКВД Борискину сегодня до 18.00». И подпись, число, месяц, год.

Борискин… С этим молодчиком в форме, которая вызывала у Сергея и страх, и презрение, его однажды познакомил Добротворский. Выглядел лейтенант самоуверенным, с той загадочной полуулыбкой на тонких губах, в которой кроется одному ему известная тайна. И скрытая опасность для того, с кем он разговаривает. Тогда Борискин изволил вымолвить: «Знаю Морозова, как не знать». И оглядел Сергея с головы до ног.

Оля как-то очень осторожно села на стул и невидяще уставилась на мужа. Ее сердце билось сильно и болезненно.

— Чего ему надо от меня? — с трудом сказал Сергей.

В самом тоне Оля уловила тень серьезной опасности. И страх, да — страх! Каждый осужденный по постановлению Особого совещания НКВД даже после освобождения по окончанию срока оставался на особом учете в том райотделе, где жил и работал. С него не спускали глаз. Он мог хорошо, даже отлично трудиться, безупречно жить, не разговаривать о политике, но в любой день за ним могли прийти, забрать и уже на пороге камеры в местном райотделе ознакомить с новым постановлением Особого совещания о заключении в лагерь или тюрьму сроком на три, пять, восемь лет. «Повторник». Никаких доказательств вины или проступка для этого не требовалось. «В интересах госбезопасности». Вот и все.

…Они сидели друг против друга, по щекам Оли текли слезы, она их не замечала, не спускала с мужа умоляющего взгляда, и он видел в этом взгляде растерянность и горькое горе. Если его возьмут — что будет с ней, с дочками? И с ним самим? Пройти по второму кругу ада мало кому удавалось.