Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые

• Название: Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: Новая полиграфия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006

В первой части автор, бывший заключенный колымских лагерей, рассказывал о лагерной одиссее своего героя (кстати, Сергей Морозов — Вячеслав Пальман). Во второй — Вячеслав Иванович повествует о том, как работал по вольному найму в Западном горнопромышленном управлении (ныне Сусуманский район), в частности в совхозе «Сусуман», который прекратил свое существование в середине 90-х годов прошлого века. Как осваивал вместе с товарищами по несчастью колымскую землю, на которой выращивал капусту, картофель, зелень, а в теплицах — помидоры и огурцы. «Описание многих событий страшных лет были получены мною из разных источников, в том числе — слухов. Немало рассказов о том же я слушал из уст людей, прошедших лагерные годы: эти разговоры были, конечно, и явные, и искаженные, мне трудно было отсеять истинное от наносного, отсюда — цепь ошибочных картин, домыслов. Рядом с ними — увиденное своими глазами, услышанное от людей, переживших злые месяцы и годы. Но главное, что стало костяком рукописи, было и остается — личные мои переживания, — все увиденное и услышанное от людей, как и я, прошедших страшные годы. Что-то от таких источников было ошибочно, что-то приукрашено, но основа написанного в романе — мои переживания — не из числа придуманного. И основа-то событий — это явь. Страшная и живая. Явь. которая и ныне, временами, не дает покоя душе.» Вячеслав Пальман (из письма)

---

— В вашем совхозе были коровы-овцы?

— Да, — сказал Сергей. — Кажется, были и больные бруцеллезом.

— Так вот, по вашему рассказу очень похоже. В магаданской больнице при вас не произносили этого слова?

— Нет. Не слышал.

— Чудовищно! Вам надо в больницу. Но я пока не отправлю, сделаем пробу Перке, — и он взялся за телефон. — Тамара? Это Блейхман. Сейчас к вам спустится молодой человек с моей бумажкой. Сделайте ему пробу Перке. Да, подозреваю.

Осторожно положив трубку, он внимательно оглядел Сергея.

— Вид у вас вполне здоровый. И тем не менее… Сейчас вы пройдете на второй этаж, комната двадцать три, там сестра сделает подкожное вливание, совсем простенькое, а завтра к десяти утра извольте прийти ко мне. Все станет ясным.

Морозову влили два кубика какой-то жидкости под кожу, завязали марлей. Он ушел встревоженный. Еще не хватало ему коровьей болезни! Больных коров в совхозе выбраковывали. Но был навоз, он сам нередко совал руку в парники, чтобы определить, как горит биотопливо.

Утром он снял повязку. Вся кожа была красной, рука опухла, но не болела. Наскоро перекусив в буфете гостиницы, поехал с какой-то обреченностью к Блейхману.

— Та-ак! — многозначительно протянул профессор, осмотрев руку. — Чистая картина, друг мой. Сожалею, но у вас бруцеллез. Не очень приятная болезнь. Месяц-другой в больнице. К кому бы вас направить? Теперь не знаешь к кому… А, вот! К профессору Билибину, он специализируется по бруцеллезу. Кажется, уже нашел лекарства и методы лечения. Будьте уверены, он вам вернет здоровье. Вот направление в Боткинскую больницу. Желаю успеха! Выпишут — загляните ко мне. Где вы подцепили эту неприятность?

— На Колыме. В Тауйском совхозе, побережье Охотского моря.

— И долго там пробыли, на Колыме?

— С тридцать седьмого.

— Понятно. Расспрашивать не стану, — и протянул руку.

У профессоров Билибина и Руднева был отдельный небольшой корпус, видно, оставшийся от старой Боткинской больницы. Деревянное здание, коридор, а на две стороны от него палаты — четыре женских и шесть мужских на четырех больных каждая. Почти все кровати заняты. Здесь лечили эту болезнь, еще не имея твердых навыков и поэтому не всегда успешно.

В первый же день Сергей увидел в открытых дверях неподвижных, почти парализованных людей или страдавших от высокой температуры. Увидел и вполне здоровых на вид, смешливых, с очевидной надеждой на излечение. У каждого из них была своя судьба. Какая у него?..

Хвалили Билибина. Он ищет эффективные способы, испытывает новые средства лечения, создает вакцины. Сергей подписал бумагу с согласием на эксперимент. Такой тут порядок. Или — или… Уже на третий день после осмотра и анализов Морозову сделали первую инъекцию между лопаток и уложили без права подыматься. Через полчаса его била крупная дрожь, потом он весь горел, его обкладывали грелками, одеялами. Сознания не терял даже при сорока одном градусе. Так, минутные забытья. Часа через три вдруг начал потеть, лежал мокрый, ему трижды меняли белье, тщательно укрывали. Боже сохрани, чтобы форточка, сквозняк! Слабость при резком падении температуры ужасающая, за нею следовал долгий сон, а после — чудесное ощущение здоровья, желание встать, идти. Но вот это-то… Лежать или сидеть, только всего.

За месяц с небольшим ему сделали, кажется, шесть инъекций. Температура уже не подымалась так высоко. Сергей выходил на прогулку, осматривал огромный больничный городок. Выходил на Беговую, на Ленинградский проспект. И чувствовал — одолевает болезнь.

Однажды в его палату внесли молодого, судя по лицу, человека с закрытыми глазами и уложили напротив. Лежал новенький пластом, на спине. Вдруг спросил:

— Здесь кто-нибудь есть?

Сергей поднялся, сел около новенького.

— Ваш сосед, Сергей Морозов, — увидел, как веки больного поднялись и опустились. Екнуло сердце: слепой.

— Если можно, воды, — попросил он.

Сергей принес, поднял ему голову, больной осторожно отпил глоток. Сказал, что зовут его Игорем. Странная отметина краснела у него на лбу. Пулевое ранение?..

— Были на фронте? — спросил Сергей.

— Да, я врач-хирург. Ослеп после ранения. А теперь еще и неподвижен после запущенного бруцеллеза. Билибин обещал, что подымет. Надеюсь.

В тот же день в палатах засуетились няни. Всем меняли белье, мыли полы и стекла. Билибин заходил дважды, с глазу на глаз подолгу оставался с Игорем. В палатах кого-то ждали. Когда Сергей вернулся с прогулки, Игорь сказал в пространство:

— Завтра сюда приедет мой учитель, академик Арендт. Решится судьба. Вы знаете что-нибудь об Арендте? Нет? Одно время он был лечащим врачом самого Сталина, кажется, делал ему операцию на черепе. А до этого его, как немца, сослали в Сибирь. Вождь занемог и велел вернуть. Сейчас работает в Москве, но в Кремль его уже не допускают.

Утром больных в палатах предупредили, чтобы не совались в разговор, помалкивали. Заглянул и Билибин. Оглядел всех и вышел. Опять открылась дверь, появился тучный большой человек с выпяченными губами и бровями Вия. За ним еще пять белых халатов. И Билибин, конечно.

— Здравствуй, Игорь, друг мой, — густым голосом дал о себе знать Арендт. И сел на подставленный стул. — Приехал с коллегами тебя смотреть и помочь. Со мной врачи, которые еще остались… Ты не в курсе, а тут такие события… Из одной Боткинской больницы взяли двадцать шесть самых видных врачей. Какой-то новый заговор. Вот так. Ну, а теперь займемся тобой.

Пять докторов и сам Арендт более часа осматривали и выслушивали Игоря. Потом вышли, посовещались. Вернулся только академик. Он грузно опустился на кровать, нашел руку Игоря и пожал ее.

— Ты мой ученик, мой коллега, буду с тобой откровенен. Мы тебя подымем. Билибин в этом уверен. Подтверждено, что необратимых явлений бруцеллез пока не оставил. А вот зрение вернуть не удастся. Примирись. Жить надо в любом случае.

Уходя, он поцеловал Игоря в лоб.

Тишина в палате не прерывалась даже вздохами. И вдруг Игорь как-то судорожно зарыдал. Это были самые горькие рыдания, которые пришлось слышать Морозову. Слезы текли из невидящих глаз, тело его содрогалось. Вошла сестра, сделала укол. Он уснул, но и во сне все еще вздрагивал и стонал.

Вот когда Морозов понял, что его ожидало, если бы он остался на Колыме. Лежал и думал о происшедшем. Судьба его миловала. А вот с Игорем беда непоправимая. На фоне другой беды. Значит, в столичном граде Москве опять сажают? Он уже читал о «деле врачей», но никак не предполагал, что массовые аресты продолжаются. Неужели безумие не кончится? Уж если сталинского домашнего врача забирали и держали в Сибири, так что же говорить о простых людях? Надо уехать куда-нибудь в самую глухую деревню, не читать газет, жить и работать, не разговаривать о политике, не иметь знакомых. Но что же это за жизнь в добровольном заточении?..

Вскоре его предупредили о выписке. Здоров? На это Билибин сказал с откровенностью, не присущей врачам:

— Пока еще нездоров. Тебе нужен отдых. Путевку сумеешь купить? В Сочи, в Кисловодск, в Крым? Санаторную карту мы тебе заполним. Поезжай, набирайся сил, колымчанин. Потом еще раз сюда, еще один курс лечения — и ты забудешь о своей болезни.

Поблагодарив профессора и попрощавшись с Игорем, Морозов покинул больницу. В тот же день побывал на Гоголевском бульваре, где представительство Дальстроя. Довольно быстро получил путевку в санаторий имени Орджоникидзе в Сочи и уехал в Рязань, конечно, с подарками для семьи и Юли.

К счастью, в маленьком доме было все спокойно, девочки здоровы, сюда уже приезжала Олина сестра из Сталинграда, раза три все они побывали у Юли. Одиночества не ощущали. Путевка поразила Юлю, еще больше ее мужа.

— Так просто? — спросил Александр. — Для обкомовских работников это проблема. А для тебя — обычное дело. Удивительно!

Так, косвенно, дал понять, что Морозов и его жена люди последнего сорта. Они промолчали.

Месяц на курорте пролетел, как один день. Прекрасный санаторий, комната с балконом, над которым свисает лавр и какие-то южные кусты с цветами, приятная погода и никаких процедур, кроме ванны с теплой морской водой. Но стало побаливать сердце, в карманах Сергея теперь постоянно был валидол и нитроглицерин.

И снова Рязань, потом Москва, клиника Билибина. Вливания делали редко, они не вызывали тяжелых последствий. Через три недели Морозова выписали. На последнем осмотре профессор сказал:

— На Колыму тебе нельзя. Заказано.

— Но я в отпуске! Если не вернусь, меня попросту повезут! В вагоне с клеточками на окнах. И никакого оправдания.

— Болезнь и есть твое оправдание. Бруцеллез вылечен. А сердце потревожено. Ничто не дается даром. Ты получишь справку о противопоказании жить на севере.

И он написал. Это был документ, который избавлял Сергея от всякой связи с Дальстроем, с его душным страхом, с его дикостью и тщеславием тюремщиков всех рангов — от старшины до генерала