Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые

• Название: Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: Новая полиграфия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006

В первой части автор, бывший заключенный колымских лагерей, рассказывал о лагерной одиссее своего героя (кстати, Сергей Морозов — Вячеслав Пальман). Во второй — Вячеслав Иванович повествует о том, как работал по вольному найму в Западном горнопромышленном управлении (ныне Сусуманский район), в частности в совхозе «Сусуман», который прекратил свое существование в середине 90-х годов прошлого века. Как осваивал вместе с товарищами по несчастью колымскую землю, на которой выращивал капусту, картофель, зелень, а в теплицах — помидоры и огурцы. «Описание многих событий страшных лет были получены мною из разных источников, в том числе — слухов. Немало рассказов о том же я слушал из уст людей, прошедших лагерные годы: эти разговоры были, конечно, и явные, и искаженные, мне трудно было отсеять истинное от наносного, отсюда — цепь ошибочных картин, домыслов. Рядом с ними — увиденное своими глазами, услышанное от людей, переживших злые месяцы и годы. Но главное, что стало костяком рукописи, было и остается — личные мои переживания, — все увиденное и услышанное от людей, как и я, прошедших страшные годы. Что-то от таких источников было ошибочно, что-то приукрашено, но основа написанного в романе — мои переживания — не из числа придуманного. И основа-то событий — это явь. Страшная и живая. Явь. которая и ныне, временами, не дает покоя душе.» Вячеслав Пальман (из письма)

---

Об этом же думал и Сергей. Судьба его в трехлетнем заключении не была уж очень страшной, суровой, как у других, погибших. Он остался жив, даже не калека. Он снова работал, получал удовольствие от труда, полезного и творческого. У него столько планов на будущее…

— Я пойду, — сказал он. — Что тянуть? — и сунул записку в карман. — Пойду, — повторил он и стал одеваться. Оля перекрестила его.

И как только вышел, она бухнулась на колени и зарыдала.

Девочки спали.

Морозов шел в сумраке вечереющего дня к тому дому, который стоял отдельно от улицы, в глубине ее, как раз на переломе в другую улицу, ведущую к реке. Четыре окна там светились. В глубину за дом уходил плотный забор. Кажется, там были камеры. Гремела цепью одуревшая от одиночества овчарка.

Неожиданно страх как рукой сняло. Чего он, собственно, испугался? Просто этому типу взбрело в голову поговорить с ним. Может быть, узнать от Сергея о совхозных делах, в которых опер, конечно, ни бум-бум.

Он нашел кнопку звонка. Тишина. Нажал еще, посильней.

Дверь отворилась. Борискин в распахнутом кителе стоял перед ним. Неопределенная улыбка блуждала на его губах.

— А-а, это ты? Заходи, заходи. Такой дисциплинированный… — и пошел следом, указывая: — Вот сюда, направо, это мой кабинет. Сейчас включу свет.

— Ты что, один живешь? — Сергей неожиданно для себя перешел на «ты». Почему и нет? Вряд ли опер старше Сергея более чем на год-другой. А по служебному положению Морозов стоял много выше.

— Садись, садись, Морозов, — Борискин застегнул китель, обошел стол, как-то многозначительно передвинул бумаги на столе и только тогда сел, локти на стол и в упор посмотрел в глаза Сергею.

— Гадаешь, зачем вызвал?

— Нет, — очень просто ответил Сергей. — У тебя такая работа, вызывай да беседуй, вдруг что-то забрезжит.

— Это точно. В разговоре можно познать и душу. Особенно за рюмкой. А как еще?

— Ты лучше знаешь — как. Учили. И я знаю. Учен. Иные с помощью кулаков добираются до души.

— Тебе доставалось?

— Пронесло, слава Богу. Никто и пальцем… Хороший был следователь. Дружок мой по лыжным соревнованиям.

— То-то у тебя и срок такой… Ну, ладно. Сейчас я тебе дам одну бумагу. Ты ее прочитаешь и распишешься. А там…

У Сергея вспотел лоб. Внезапно. Вдруг не хватило воздуха. Он глубоко передохнул и раз, и второй. Что он там копается? Ищет постановление?..

— Ага, вот он, конвертик. Сегодня фельдсвязь была. Я хотел пооперативней, раз такое дело. Читай.

Первое, что бросилось в глаза Сергею, был крупный, черными буквами штамп слева: слово «СССР» с гербом и черные слова- одно под другим: «Министерство Государственной безопасности. Гор. Москва». А чуть ниже — тут он одним взглядом как-то сразу охватил весь текст до подписи. И снова глубоко вздохнул и раз, и два. Вот что прочитал.

«Справка № 715 о снятии судимости

Морозов Сергей Иванович, 1914 года рождения, уроженец города Скопина… бьл осужден 14 июля 1937 года Особым совещанием НКВД по ст. 58 п. 10 УК РСФСР к заключению в ИТЛ сроком на три года… (машинкой забито слово „лет“).

По постановлению Особого совещания при Министре Государственной безопасности Союза ССР от 11 октября 1947 года указанная судимость, вместе со всеми связанными с ней ограничениями с Морозова С. И. снята

Начальник отдела „А“ МГБ Союза ССР /подпись/

Начальник отделения /подпись/ 24 октября 1947 года».

Дочитав до конца и ощутив какую-то пощипывающую слабость во всем теле, полную неспособность вот так просто встать или даже улыбнуться, Морозов еще раз перечитал справку, без улыбки глянул на лейтенанта и потянулся за ручкой, чтобы расписаться.

— Нет, не здесь, это справка для тебя, чтобы новый паспорт получить. А распишись вот здесь, внизу.

И протянул лист плотной бумаги с тем же типографским штампом, но с другим текстом, который так и врезался в память. Там на машинке под канцелярской рубрикой «слушали» и «постановили» было отпечатано:

В графе «Слушали»: «Постановление Особого совещания НКВД от 14 июля 1937 года о заключении в ИТЛ сроком на три года Морозова Сергея Ивановича по ст. 58 п. 10 „КРА“».

В графе «Постановили»: «Постановление Особого совещания НКВД от 14 июля 1937 года об осуждении Морозова Сергея Ивановича по ст. 58–10 „КРА“ сроком на три года — отменить.»

«Председатель Особого совещания при НКВД СССР полковник В. С. Якубович

Секретарь Особого совещания при НКВД СССР майор Володиевский (инициалы неразборчивы)».

— Вот ниже этого «майора» и напиши: «читал». И подпишись.

Так. Это останется у нас.

Борискин аккуратно положил бумагу в папку, а папку в стол и щелкнул ключом. Выпрямился, постучал ключом по стеклу, уставился на Морозова. Тот сидел обмякший, смотрел на стол перед собой, раздумывал. Как же так? Осудить, бросить в лагерь, где десять раз можно было умереть, а спустя десять — десять! — лет отменить свое постановление и в качестве жеста милостыни разрешить получить паспорт без ограничений.

Ему хотелось крикнуть в лицо этому уполномоченному госбезопасности: будьте вы прокляты! Все! Сверху и снизу, мучители народа, вами распятого на таких Голгофах, как Колыма! И все еще суетливых, действующих, карающих, как вы любите говорить прилюдно, хотя ваше место давно в отбросах истории, поскольку по вашей вине, дикости, жестокости погибли миллионы невинных людей, на моих глазах погибли — несть им числа…

— Чего задумался? — спросил Борискин и навалился грудью на стол.

— Так… Мысли всякие.

— У тебя, кореш, такие глаза, такие… Обмыть это дело надо, а?

— Не сегодня, лейтенант. Не сегодня. Слишком многое надо понять.

Он поднялся.

— Ты, вроде, и не радуешься…

— Если бы ты знал, что я перенес за эти три года! И что увидел, узнал! Ты на приисках не работал?

— Нет, прямо сюда. Из Свердловского областного управления.

— А я видел горы трупов. Понимаешь? Горы из трупов — не самых плохих людей, между прочим. Наверное, многим из них рано или поздно придет подобная справочка. А расписаться некому. Ты извини, что говорю такое. Расстроен более, чем обрадован. Я пойду.

— Зря ты так переживаешь. И на старуху бывает проруха. Тебя — верю — ни за что, а как за других ручаться?

Нет, он Морозову не собеседник. Сергей расправил в руках ушанку, нахлобучил ее. И заставил себя улыбнуться. Знаем мы вас!

Борискин проводил его до двери, сказал: «Будь здоров!», обещал заглянуть к ним и закрыл дверь, щелкнул ключом. Остался один в большом доме. Уже давно один. И некому пожаловаться на судьбу, излить душу.

Зайдя в кабинет, лейтенант медленно расстегнул пуговицы, стащил мундир с плеч, сжал его в кулаке и вдруг изо всей силы швырнул на пол. Овчарка услышала шорох и дважды залаяла. Постояла, поглядела с надеждой на окна и, заскулив, полезла в конуру. А Борискин уже пил. Из горлышка. Один…

Сергей еще издали увидел Олю. Она стояла на крыльце дома. Давно, наверное, стояла, руки скрестила на груди, как славянка перед молебном, смотрела вдоль улицы и гадала: вернется или нет? Увидела. И без сил опустилась на лавочку.

— Пошли в хату, ты озябла на ветру, — Сергей поднял ее и пропус тил перед собой в дверь. — Все в порядке. Тары-бары. И еще бумажка, которую ты сейчас прочитаешь.

Оля раздевалась и не сводила с мужа глаз. Живой — невредимый…

— Вот полюбуйся на благородство нашего любимого ведомства.

Она читала, глаза ее бегали по строчкам, видимо, не все сразу доходило до сознания. Еще раз прошлась по тексту, поняла.

— Какая-то изощрённая фантазия, — сказала, глотая слезы. — Через столько лет… Ты на номер справки посмотрел? Семьсот пятнадцать. Неужели они за полтора десятка лет в этом самом «особом совещании» послали такие справки всего семистам четырнадцати заключенным и тебе? А ведь в стране — странно подумать! — миллионы, на одной Колыме пребывало, как говорят, семьсот тысяч. И только семьсот пятнадцать получили отпущение грехов. Да каждый из нас за эти десять — или сколько там лет — мог погибнуть сотни раз! Слушай, — вдруг как-то очень серьезно сказала она. — Не связано ли это с приездом в Сусуман того самого американского гостя? Ведь все эти генералы НКВД, о которых ты рассказывал, остались довольны делами нашего совхоза и тем, что ты там сделал?..

— Смотри-ка, а мне и в голову не пришло вспомнить? Да, в свите был этот генерал Гоглидзе, он давно в Москве, чуть ли не второе лицо после Берия. Если начальник политуправления, который «сватал» меня в газету, Сидоров его фамилия, подал такую мысль… Впрочем, это гипотеза. Истинной причины мы, наверное, никогда не узнаем. У них, как в лотерее. Посадил — выпустил, снова посадил. Руки развязаны, законы свои, перед кем отчитываться? Знаешь, я сейчас о другом думаю: пора нам выбираться из Дальстроя. Чистый паспорт позволит мне найти работу везде, без опасения за будущее.