Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые

• Название: Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: Новая полиграфия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006

В первой части автор, бывший заключенный колымских лагерей, рассказывал о лагерной одиссее своего героя (кстати, Сергей Морозов — Вячеслав Пальман). Во второй — Вячеслав Иванович повествует о том, как работал по вольному найму в Западном горнопромышленном управлении (ныне Сусуманский район), в частности в совхозе «Сусуман», который прекратил свое существование в середине 90-х годов прошлого века. Как осваивал вместе с товарищами по несчастью колымскую землю, на которой выращивал капусту, картофель, зелень, а в теплицах — помидоры и огурцы. «Описание многих событий страшных лет были получены мною из разных источников, в том числе — слухов. Немало рассказов о том же я слушал из уст людей, прошедших лагерные годы: эти разговоры были, конечно, и явные, и искаженные, мне трудно было отсеять истинное от наносного, отсюда — цепь ошибочных картин, домыслов. Рядом с ними — увиденное своими глазами, услышанное от людей, переживших злые месяцы и годы. Но главное, что стало костяком рукописи, было и остается — личные мои переживания, — все увиденное и услышанное от людей, как и я, прошедших страшные годы. Что-то от таких источников было ошибочно, что-то приукрашено, но основа написанного в романе — мои переживания — не из числа придуманного. И основа-то событий — это явь. Страшная и живая. Явь. которая и ныне, временами, не дает покоя душе.» Вячеслав Пальман (из письма)

---

— Ты забываешь о моем паспорте.

— Тебе, мамочка, служить-работать не обязательно. Вон она твоя забота, — и Сергей кивнул в сторону детских кроваток. — Спят и не ведают, святые, что происходит с их родителями, о чем говорят-судят. Решено! Буду действовать! Да хранит судьба этот совхоз, со всеми заботами, добрыми людьми, планами и замыслами! Не мне их решать, нам бы подальше от страшных людей в голубых кителях, где не знаешь, что сделают с тобой завтра!

В конце той же недели Морозов опять улетел в Магадан. За семенами для совхоза. И, конечно, по своим делам. В кармане у него лежал чистый паспорт, полученный в паспортном столе поселка Балаганное.

В те дни он добился первой цели: стараниями главного агронома Маглага Михаила Ивановича Табышева Морозов был переведен на должность главного агронома в знакомый ему совхоз Дукча, под боком у Магадана. Игорь Михайлович Добротворский выслушал своего агронома с лицом озабоченным. И вдруг неожиданно легко отпустил его. Так легко, что Морозов даже растерялся, обиделся. Получалось, что его здесь не так уж и ценят… Но Добротворский обнял Сергея и рассмеялся.

— Понимаю вас, дорогой Сергей Иванович. Вы ожидали сопротивления, отказа, приготовились отстаивать свои права, а я… Не скрою: у меня заканчивается договорный срок с Дальстроем, и нет ни малейшего желания продлевать его. Уеду следом за вами. Мой бедный разоренный город Петра, моя альма-матер зовет меня, все чаще видится во сне. Там я родился, там и… Поезжайте на родину и вы. Сюда приедут другие, удачливей нас с вами. Совхоз живет и будет жить.

4

Оля Морозова с закутанными девочками улетела в Магадан, оттуда в Дукчу, где их ждала квартира. Сергей Иванович оставался; работа не обрывалась, ему требовалось время, чтобы ввести в курс дела исполняющего обязанности главного агронома Шидловского, который заведовал третьим отделением совхоза. Заключенному Шидловскому, бывшему до ареста главному агроному — консультанту Наркомзема СССР. Никто не сомневался, что новый главный агроном сумеет удержать совхоз в числе лидеров и расширит дарующие добро огороды, как и было задумано до него.

Сергей Иванович уезжал с тяжелым грузом, необходимым для жизни — с рыбой, мясом, икрой, картошкой со своего подворья, все это можно было продать в городе, ведь поездка на материк требовала больших денег. Путь через Армань был знаком, он останавливался у тех же добрых людей. И на память подарил хозяину свое ружье — ижевку. Теперь оно агроному не потребуется.

Казалось, что ангел-хранитель неустанно поддерживал эту семью. Все шло намеченным путем. Вот только совхоз Дукча оказался далеко не чета Талону, он словно застыл на том уровне, что был семь лет назад, когда сюда приехал заключенный Морозов. И опять, как тогда, ему очень хотелось помочь совхозу подняться. Но опыт подсказывал, что такое желание безнадежно; совхоз с самого начала не имел реальной перспективы: вокруг не нашлось подходящих земель, со всех сторон на Дукчу наступали пригородные производства, трасса, река. Не было навоза для полей и парников, не было дров. Продолжалась чехарда с этапами — этот узаконенный обмен всех мало-мальски здоровых и умелых заключенных на больных и слабых, потоком идущих из больниц города. Проходной двор, а не совхоз. И опускались руки. Где Тауйское раздолье, где такие глубокие возможности реализовать все смелые замыслы! Здесь, среди сопок, как в ловушке.

А тут еще подстегивала болезнь. Она ненадолго отступила и снова дала о себе знать. Приступы. Подымалась по вечерам температура. Как у старого ревматика ныли суставы, апатия овладевала организмом. Но через два-три дня болезнь вдруг исчезала, Морозов опять ходил, ездил, много работал. Но проходила неделя-другая, и снова термометр подскакивал до тридцати восьми с долями, мысли путались, тянуло лежать, дремать, ничего не хотелось делать. Очень болела голова.

В прохладный ранний вечер Морозов возвращался из пригородного отделения совхоза к трассе, чтобы «поголосовать» и добраться до дома. Чувствовал он себя плохо, щеки горели, сердце билось тревожно и часто, словом, был далеко не в лучшей форме. Его путь проходил мимо поликлиники с освещенными окнами. Он остановился, подумал и открыл двери. Была — не была!

Его приняла пожилая женщина-терапевт. Усадила и, прежде чем расспрашивать, поставила Сергею термометр. Он рассказывал о своем недуге, а врач делала свое дело, тщательно прослушивала сердце, грудь, прощупала живот. Позвала еще одного врача:

— Все, кажется, в норме, никаких отклонений. А температура тридцать девять и одна. Представляете, он еще работает!

Снова выслушали его и расспросили. Многозначительно переглянулись.

— В больницу, молодой человек, — произнесла доктор.

— Так сразу?

— Вот именно. Сейчас вызовем неотложку и отвезем. Надо лечиться.

— Да что со мной?

— Честно говоря, ни я, ни коллега не знаем. Потому и в больницу. Там всесторонне обследуют. И вылечат. Иду звонить.

— Нет, так сразу нельзя, — сказал Сергей. — Дома будут искать, телефона у нас нет, от детей отойти нельзя. Пишите направление, завтра я сам поеду и лягу, раз надо. Но спокойно, чтобы не травмировать жену.

Врачи ушли, потом вернулись с главным. Спросили адрес, место работы, выписали направление. На прощанье было сказано:

— Только, пожалуйста, без фокусов. Вы больны. Быть может, опасно больны, скрывать не станем. Пожалуйста, не откладывайте, ложитесь. А мы проверим. В совхозе, надеюсь, телефон есть? Дайте номер.

Вот как могут в одночасье повернуться события! Утром он чувствовал себя почти здоровым, хотел было вечернюю историю обратить в шутку, но Оля взяла сторону врачей. Напомнила:

— Ведь мы собираемся уезжать. Можно ли в дальнюю дорогу отправляться больным? Полежи неделю-другую. Зато потом спокойно — в путь. И будешь знать, по крайней мере, что тебя угнетает, как лечиться, как работать. Ты наработался, вот в чем дело.

В магаданской больнице Морозов пролежал месяц с лишним. Сперва поставили диагноз: суставный ревматизм. И соответствующее лекарство. Оно не помогло. Сошлись на диагнозе более серьезном: сепсис. Успокоили, сказавши, что у них уже есть пенициллин, чудо-лекарство, только что получили из Канады. Уколы продолжались две недели, каждые четыре часа. Кажется, стало лучше, если не считать издырявленных ягодиц. Главный врач при обходе пожаловалась:

— На вас одного мы истратили треть всего пенициллина.

Сергей обиделся и отвернулся. Когда явилась сестра для укола, он натянул одеяло и заявил:

— Все. Хватит! Мне лучше, так и скажите врачу.

В этот день приезжала Оля, сидела, кормила. Сергей вставал, ходил по палате. И у двери столкнулся с Табышевым.

— О-о! Мы плачем, скорбим, а он разгуливает в пижамах, как барин! Оля, забирай симулянта! И готовьтесь к выезду на «материк». Пропуск есть, документы согласованы. Едешь в отпуск и на лечение. Вам нужно лично явиться в погранкомендатуру с паспортами и фотографиями, вашими и детскими. Твоя забота, Оля. Все строго по времени.

Теперь Морозов уже не просил, а требовал выписать его. Врачи колебались. И тогда он сказал об отъезде, о пропусках.

— Ну, раз такое дело… На вашу ответственность. Пишите бумагу главврачу.

Главврач приходил к Морозову, пытался уговорить не делать рискованных шагов, но больной был настойчив и упрям. Доктор понял, что бывают и такие обстоятельства, когда приходится поступиться врачебной этикой. Возможно, на «материке» этот больной и поправится.

— Решено. Направляю вас в ведомственную поликлинику Москвы, она в центре, на Рождественке. Документы завтра. Так и пишем: больной без улучшения после такой-то и такой терапии. Ваша настойчивость понятна. Но предупреждаю вас: будьте осторожны!

Может быть, силой воли или действительно после курса лечения Морозову удалось приглушить свою болезнь. Он ходил, ездил, хлопотал. Он был на приеме у своей начальницы Александры Романовны Гридасовой. На этот раз она была в мундире капитана органов… Власть ее в Магадане все возрастала. В этом Морозов убедился при оформлении выездных документов.

— Жаль, конечно, что вы заболели, — сказала капитан Гридасова. — Мы лишаемся дельного агронома. Михаил Иванович постоянно сказывает, что вы лучший в наших совхозах. Поезжайте, подлечитесь, отдыхайте. У вас восемь месяцев впереди. А потом, если все будет благополучно, возвращайтесь к нам.

Так получилось, что Морозова не увольняли. Ему предоставили отпуск за все годы сразу. Потом он должен вернуться в Дальстрой. Но это его уже не беспокоило. Знал, что не вернется — ни при каких обстоятельствах!

… Стояла тихая августовская пора. В аэропорт, недалеко от Дукчи, Морозовы ехали на тележке с совхозным кучером и провожающими.

Как на полотнах Ренуара, по сторонам долины в светлой дымке смутно просматривались сонные лиственницы, тронутые желтизной. Щеки у девочек румянились, они без конца вертелись, говорили, рассматривая сопки и долину меж ними.