Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

Она иронизирует над ним: вы получили только шестьдесят писем, я думала гораздо

больше! И вы всем отвечали?!

И ту же получает ответ:

“Да, сударыня, второе письмо! Я удивлен. Я чуть ли не испытываю желание наговорить

вам дерзостей (этого она и добивается, она хочет, чтобы он открылся до конца - авт.). Это

ведь позволительно, раз я вас совершенно не знаю. И все же я пишу вам, так как мне

нестерпимо скучно!”

Он понимает, что она, прежде, чем написать ему, узнала о нем все, тем более, что это

совершенно несложно: у него обширный круг знакомств, и слухи о нем, могут доходить до

нее, о нем пишут статьи в газетах, его физический и моральный облик перед ее глазами, то

есть, он хочет думать, что ее привлекает мужчина Мопассан. А в каком он, черт возьми, положении, он может только гадать! Какая она? Может быть, молодая и очаровательная, и

он будет счастлив целовать ей ручки? А может быть, старая консьержка, начитавшаяся

романов Эжена Сю? А может быть, и образованная и перезрелая девица-компаньонка,

тощая, как метла? Все может быть.

Он быстро переходит к делу:

“Во мне нет ни на грош поэзии. Я отношусь ко всему с одинаковым безразличием и две

трети своего времени провожу, безмерно скучая. Последнюю треть я заполняю тем, что

пишу строки, которые продаю как можно дороже, приходя в то же время в отчаяние от

необходимости заниматься этим ужасным ремеслом, которое доставило мне честь

заслужить ваше - моральное - расположение”.

Он говорит о том, что щупает почву и задает ей сразу кучу вопросов, по которым

собирается набросать ее портрет:

“Какие духи вы предпочитаете?

Вы гурманка?

Какой формы ваше ушко? (Он прекрасно понимает, что она молода. Какого черта

спрашивать про ушко у старой грымзы-консьержки? - авт.)

Каков цвет ваших глаз?

Не музыкантша ли вы?

Не спрашиваю вас, замужем ли вы. Если да, вы ответите, что нет. Если нет, ответите да”.

Забегая вперед скажем, что на последний вопрос она отвечает так, что ответ понятен ему: не замужем и очень распутна, хотя и говорит, что ее любимый аромат - аромат

добродетели:

“Если бы я не была замужем, как я могла бы читать ваши ужасные книги?” Ответы на все

другие вопросы просты и искренни. Гурманка, или скорее прихотлива в еде. Маленькие, немного неправильной формы, но красивые уши, серые глаза. Музыкантша, но не так,

чтобы очень...

Оба играют, оба кокетничают, оба позируют. Ведь ловелас - это та же кокетка, только

мужского рода. Похоже, что в данной дуэли Мопассан даже большая кокетка, чем

Башкирцева.

“Вы смертельно скучаете! Ах, жестокий! Это вы говорите для того, чтобы не оставить мне

никаких иллюзий на счет мотива, которому я обязана вашим посланием... Клянусь вам, я

не знаю ни цвета ваших волос, ни вашего роста, и, как частного человека, я вижу вас

только в строках, которыми вы меня удостаиваете, да сквозь обнаруживаемую вами

немалую дозу злостности и позы”.

Она добавляет, что плоский натурализм не мешает ему и что он неглуп, расценивая это, как комплимент со своей стороны. Она даже делает откровенное признание, что он ее

интересует. Это признание было купированно во всех изданиях переписки, поскольку

выдавало ее намерения.

Чтобы покорить его, она сыплет именами и цитатами: Монтескье, Жорж Санд, Флобер,

Бальзак, еврей Баарон, Шпицбубе из Берлина, Библия.

А на счет продажи своих строк, она даже его утешает: никогда еще не было истинной

славы без золота.

“Впрочем, все выигрывает в хорошей оправе - красота, гений и даже вера. Разве не явился

Господь самолично, чтобы объяснить своему слуге Моисею орнаменты ковчега и

приказать ему, чтобы херувимы, которые должны охранять ковчег по бокам, были сделаны

из золота и отменной работы”

В свои двадцать пять лет она начала уже блестяще писать, сказывается ежедневная

тренировка, и не раз, и не два переигрывает в этой переписке известного писателя. Пока

она женщина. Но стоит ей намекнуть, что она может оказаться мужчиной, как Мопассан

перехватывает инициативу, только она не сразу понимает, что развязала ему руки. 3 апреля

1884 года он отправляет ей из Канн письмо, в котором переходит в наступление:

“О! Теперь-то я вас знаю, прекрасная маска: вы преподаватель шестого класса лицея

Людовика Великого. Признаюсь, я уже и раньше догадывался об этом, так как ваша бумага

издает легкий запах нюхательного табака. Посему я перестаю быть галантным ( да и был

ли я таковым?) и начну обращаться с вами, как с ученым мужем, то есть как с врагом”.

В своем письме Башкирцева нарисовала толстого мужчину, спящего в кресле под пальмой

на берегу моря. Мопассан тоже любит рисовать на полях рукописей и писем, портрет ему

понравился, но он указывает на некоторые погрешности “старому плуту, старой классной

крысе, старому латинскому буквоеду”, как он теперь называет своего корреспондента.

Живот у него меньше, он не курит, не пьет вина, пива, и никаких других спиртных

напитков, - ничего, кроме воды.

Дальше следует признание, рассчитанное уж не как на “старого латинского буквоеда”, а

явно подразумевающего все-таки симпатичную собеседницу, но доверительно, как своему

парню. Это следующий шаг в его наступлении - сделать ее соучастницей.

“ По правде говоря, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину.

А хороший обед, настоящий обед, изысканный обед я ставлю почти на ту же ступень, что

и красивую женщину”.

Здесь нет никакой позы, рисовки, это совершенная правда, но смотрится, как изысканная

поза. Ведь не может же человек, тонкий писатель быть столь циничным. Может. И

призывает свою корреспондентку быть такой же раскрепощенной. Раскройтесь, милая, я

жду! Раскройтесь и перейдем к делу. Ведь вы же этого хотите?!

Есть сведения, что он именно так и думал. Арман Лану в своей книге о Мопассане

приводит свидетельство одного, как он говорит, достойного доверия свидетеля, Бода де

Морселе, секретаря редакции одной из газет, в которой сотрудничал Мопассан.

“Однажды, - рассказывал Бод, - выходя из почтового бюро, я встретил Мопассана.

- Я страшно зол, - сказал Ги. - Мадемуазель Башкирцева пишет мне письмо за письмом

“до востребования” и заставляет ходить за ними на почту. Но с меня хватит. Я с ней

незнаком. Чего она от меня хочет? Может быть, она мечтает о любовной встрече? Так

пусть изволит сказать об этом!”

Лану считал, что незнакомка недолго оставалась незнакомкой. Значит, Мопассан просто

поддерживал игру, завлекая рыбку в свои сети.

В дневнике, изданном у нас, нет никаких упоминаний про переписку с писателем. Однако

во французском издании 1901 года они есть.

“Осталась дома, чтобы ответить незнакомцу. (Хорошенькое дело, она или публикаторы

называют Ги де Мопассана незнакомцем - авт.) Собственно говоря, я для него незнакомка.

Он мне уже трижды ответил. Он не Бальзак, которого боготворишь за все. Теперь я

сожалею, что обратилась не к Золя, а к его адъютанту, талантливому и даже очень. Среди

молодых он мне понравился больше всех. Однажды я проснулась, ощущая потребность,

чтобы какой-нибудь знаток оценил по достоинству, как красиво я умею писать: я подумала

и выбрала его”. (Запись от 15 апреля 1884 года.)

Со своего четвертого письма Мария Башкирцева перевоплощается в Савантена Жозефа.

Несмотря на то, что она оскорблена письмом Мопассана, она все-таки решается ему

отвечать. Только теперь на ней две маски, незнакомки и старого латинского буквоеда, что

позволяет ей начать говорить вещи, совершенно неприличные для девушки того времени.

Она высоко держит планку пошлости, поднятую Мопассаном и сдаваться не собирается.

Обозвав его в первых строках письма “несчастным золяистом”, то есть последователем

Золя, она приступает к делу и обещает больше его не мистифицировать и ничего от него

не скрывать. Ниже следует цитата из ее четвертого письма от имени Савантена Жозефа, выделенные курсивом слова которой ранее в течении многих лет не печатались и, как я

уже говорил, были восстановлены по подлинникам писем Колетт Конье:

“Я воспользовался, милостивый государь, досугом страстной недели, чтобы вновь

перечитать полное собрание ваших сочинений... Вы, конечно, большой весельчак. Я

никогда не читал вас целиком и подряд, впечатление поэтому, можно сказать, свежее, и оно

таково, что вы чересчур злоупотребляете описанием этих... этого... этого акта, благодаря