Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

которому еще существует мир. Не знаю, какому богу я поклоняюсь, но вы безусловно

поклоняетесь тому. . тому странному символу, который чтили в древнем Египте”.

( Фаллосу, для недогадливых - авт.)

Ничего себе девственница, или как писали о ней, “взволнованная девственница, уснувшая

вечным сном”. Взволнованная, но чем?

“Что касается меня, а я вовсе не отличаюсь стыдливостью, и читал самые

предосудительные сочинения, меня смущает, да, сударь, смущает ваше тяготение к этому

грубому акту, которое г. Александр Дюма-сын называет любовью”.

“Вы переходите на вольности, - запоздало восклицает она, сама с легкостью вступив на

этот путь, - а мое звание классного наставника запрещает мне следовать за вами по этому

опасному пути”.

Поздно, слишком много она себе позволила, теперь и у него руки развязаны. Напрасно она

пытается взять спокойный тон разговора, советует ему посмотреть выставку Бастьен-

Лепажа на улице Сэз, под конец своего столь откровенного письма она вновь не

удерживается и желает ему “развивать мышцы, о которых не принято писать, и

верблюжью подушку”. Верблюжья подушка требует пояснения: считалось, что верблюжья

шерсть повышает потенцию, а подушки подкладывались женщинами по различные части

тела (например, под бедра), чтобы принимать удобные и соблазнительные позы при

соитии. Это обсуждалось в книгах, из которых парижанки черпали практические советы.

Видимо, Башкирцева не раз пролистывала “Жизнь парижанок” или другую подобную

литературу, не зря разговор ее так фриволен и вертится вокруг фаллоса Ги де Мопассана.

Что ж, собеседника она выбрала достойного. Ни что так не заботило его, как собственный

фаллос:

“... он возбуждался по собственному желанию, - писал Эдмон де Гонкур, - он заключал

пари, что за несколько мгновений, стоя лицом к стене, он повернется с возбужденным

членом, и выигрывал это пари”.

Он на глазах у знакомых до десяти раз овладевал проститутками, переходя от одной к

другой. Не зря он был похож на быка, на быка, покрывающего целое стадо коров. Теперь

он чувствует, что перед ним телка, и он жаждет покрыть ее, он раздувает ноздри и

топорщит нафабренный ус, переходя к решительной атаке. Мышцы, о которых не принято

писать, ему развивать не нужно, они в постоянной готовности. Достаточно нескольких

мгновений, чтобы они вступили в дело.

Он выбрал самый рискованный способ достижения своей цели, он решил оскорбить ее,

привести в смятение и, таким образом, или разом покончить с вялотекущим процессом

соблазнения, или перевести его в острую стадию. Для начала он переходит на “ты”,

отбросив все условности.

“Знаешь ли, для школьного учителя, которому доверено воспитание невинных душ, ты

говоришь мне не особенно скромные вещи! Как? Ты ни чуточки не стыдлив? Ни в выборе

книг для чтения, ни в своих словах, ни в своих поступках, да? - восклицает он с надеждой.

- Я это предчувствовал”.

Далее следует кусок полностью исключенный из всех прежних публикаций писем

Мопассана:

« Тогда, если хочешь, порекомендую тебе несколько славных местечек.

На улице Жубер, 4, есть редчайший экземпляр, очаровательное чудовище, которое я

открыл прошлым летом в Клермон-Ферране.

Ты можешь пойти также на улицу Кольбер: там просто и хорошо. На улице Мулен: дорого

и посредственно. Улица Тэбу: даже не заслуживает упоминания. Улица Фейдо: заурядная

добропорядочность. Улица д’Амбуаз: дом ... в упадке. Не ищи чего-либо оригинального.

Ничего особенного тут сейчас нет. Говорю тебе, как знаток, ибо вчера вернулся из Канн, где вечером, перед отъездом, обошел все эти уголки».

Пресыщенный, скучающий, по его словам, без передышки, без отдыха и без надежды,

потому что давно ничего не хочет и не ждет от жизни, он готов прервать переписку, потому что и она ему начинает надоедать, ибо перестала забавлять и не обещает ничего

приятного в будущем.

Он принимает позу гордого одиночества и удаляется из Парижа, куда он приезжал не без

надежды на встречу с ней. На всякий случай, он сообщает ей свой точный возраст, чтобы

она могла примерить его к своему: “Я родился 5 августа 1850 года, то есть мне нет еще 34

лет”. Как ей нет еще и 26-ти. Восемь лет разницы - пустяк. Однако, какой возможен роман

между известным писателем и известной художницей. Знает ли он все-таки ее имя?

Надушив конверт и письмо, Мопассан отправляет его Марии. Когда он в Париже,

переписка ведется с большой скоростью: удар, еще удар!

15 апреля было от него третье письмо, а 18 апреля уже четвертое.

“Как я и предвидела, все кончено между моим писателем и мною. Его четвертое письмо

грубое и глупое”, - записывает она в свой дневник 18 апреля 1884 года.

Цель достигнута - она оскорблена, она раскрывается, она вспоминает, что она все-таки

женщина:

“Так вот что вы нашли ответить женщине виноватой только в том, что она проявила

неосторожность?”

Ничего себе неосторожность. Она тоже собирается прервать переписку. Но тогда

непонятно, зачем стала отвечать после такого оскорбления, рассказа о публичных девках.

Наверное, хочется оставить последнее слово за собой, а может быть, все-таки хочется

увидеть и покорить этого усатого быка. Не верю, что она не видела даже его

фотографической карточки. Ведь он так же усат, как и ее Поль де Кассаньяк, такой же

гордец на карточке.

Мелкие уколы, которые она ему посылает в начале письма, свидетельствуют только о ее

растерянности, - вы могли бы унизить с большим остроумием, могли бы быть полюбезней,

- в чем она в конце концов и признается, сложив оружие.

“Мы дошли до такой точки - употребляю ваше выражение, - когда я готова признаться, что

ваше гнусное письмо заставило меня провести очень скверный день

Я так смята, точно мне нанесли физическое оскорбление”.

Он уже морально ее дефлорировал. В ответ - полный разрыв. Она требует, что бы он

вернул ей письма. И тут же иронизирует, оставляя место для маневра, что его автографы

продала в Америку за бешеные деньги.

Мопассан в восторге от своей победы. Он задел корреспондентку за живое. Теперь он

готов предстать перед ней романтичным, тонкий, чутким. Он просит прощения: на самом

деле он не так груб, не так скептичен, не так непристоен, каким предстал перед нею. Ему

пришлось надеть маску, ибо он сам имел дело с замаскированным человеком. На войне это

допускается. Зато благодаря этой хитрости ему раскрылся один из уголков ее души.

Он объясняет ей, что на балах в Опере, когда тебя интригуют под маской, есть очень

хороший способ определить светскую женщину - маску надо пощекотать. Проститутки

привыкли к этому и устало отмахиваются, женщины светские сердятся. “Вы

рассердились”, - констатирует он.

Он еще раз просит прощения, но добавляет, что письма вернет только в собственные ее

руки. Значит, свидание неизбежно. И что ради этого он готов вернуться в Париж.

“Розали принесла мне с почты письмо от Ги де Мопассана: пятое и самое лучшее письмо.

Итак, мы опять в мире. И затем в “Голуа” напечатана его великолепная статья. Я чувствую.

что смягчилась. Удивительно! Человек, с которым я незнакома, занимает все мои мысли.

Думает ли он обо мне? Почему пишет мне?”

(Запись от 23 апреля 1884 года.)

Итак, они в мире. Они ведь очень похожи. Помните, я рассказывал о их спальнях: и та, и

другая напоминали будуары дорогой потаскухи. Эдмон де Гонкур именно так отозвался об

убранстве дома Ги де Мопассана. Они очень похожи, а потому могут сразиться, как

достойные соперники. И неужели этот эпистолярный роман ничем не кончится? Ради чего

же он затевался? Как вы помните, просто так она не отпустила ни одного своего кавалера, с каждым она доводила до финальной точки, то есть до того момента, когда он начинал от

нее бегать. И сбегал, кто под венец, как Одиффре или де Кассаньяк, кто просто с глаз

долой - из сердца вон, как граф Лардерель, некоторых, кто беден или не знатен, она

ставила на место сама: князь Казимир Сутцо или “полтавский гиппопотам” Паша

Горпитченко были одинаково отвергнуты. Когда же сбежит Ги де Мопассан? Ведь под

венец он явно не собирается. Однако он уже попробовал сбежать, но она его тотчас

вернула. Что дальше?

“Тем, что я снова пишу вам, я навсегда роняю себе в ваших глазах. Но я к этому глубоко

равнодушна, а затем мне хочется вам отомстить. О, я только расскажу вам про эффект, произведенный вашей лукавой попыткой заглянуть в мою душу.