Петр Романов - Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

• Название: Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II
• Автор: Петр Романов
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-367-02793-8, 978-5-367-03835-4

Книга писателя, публициста и политического обозревателя Петра Романова посвящена непростым отношениям России и Запада в период между коротким царствованием Павла I и эпохой реформ Александра II.

---

Кутузов не выполнил слова, данного им императору, зато выполнил свой долг перед Россией. Под Аустерлицем ему не хватило мужества противостоять воле царя, зато в Филях он взял на себя всю ответственность за судьбу отечества.

Паника, охватившая многих в Петербурге при известии о сдаче Москвы, не затронула Александра I. Он сумел навести порядок и в городе, и у себя при дворе, и в собственной семье. Его мать, убежденная в том, что Наполеон вот-вот появится и в столице, готовилась бежать. Сын, как государь, приказал матери остаться. Все это далось императору огромным напряжением воли. Рассказывают, что, когда в Петербург пришли известия о тяжелых потерях при Бородино и сдаче Москвы без боя, его появление у Казанского собора народ встретил гробовым молчанием. Царь прошел сквозь грозную толпу и испепеляющие его взгляды бледный как смерть.

Престиж царя и у себя дома, и за границей был тогда невысок. Меттерних без какого-либо намека на сочувствие к царю или России писал в это время прусскому канцлеру Гарденбергу:

…Я тут вижу только потерю европейского существования России… Я не рассчитываю ни на какую твердость со стороны императора Александра, ни на какую связность в настоящих и будущих планах его кабинета, ни на какие решительные результаты в его пользу вследствие климата, приближения зимы: я отрицаю возможность, чтоб те же самые люди, которые поставили государство у края погибели, могли вывести его из этого положения.

В этот период Меттерних язвительно называл Александра I не иначе как «московским императором», прямо намекая на сдачу Москвы.

Особенно пристально следили за психологическим состоянием русского императора англичане и французские эмигранты, больше других заинтересованные в том, чтобы Россия не вышла из борьбы. Выводы, к которым приходили они, коренным образом отличались от пессимистического прогноза Меттерниха.

Английский посланник генерал Вильсон, встречавшийся в этот трудный момент с царем, беседой остался удовлетворен, поскольку Александр I позорного мира подписывать не собирался. «Лучше отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири», – заявил он Вильсону. О том же свидетельствовал и французский эмигрант Жозеф де Местр, записавший в своем дневнике: «Император тверд и слышать не хочет о мире».

Александр принял решение сражаться до конца. В письме к Бернадоту царь писал:

Потеря Москвы дает мне случай представить Европе величайшее доказательство моей настойчивости продолжать войну против ее угнетателя. После этой раны все прочие ничтожны. Ныне, более нежели когда-либо, я и народ, во главе которого я имею честь находиться, решились стоять твердо и скорее погрести себя под развалинами империи, нежели примириться с Аттилою новейших времен.

Наполеон в пылающей Москве: «Это скифы!»

Если Александр I называл Наполеона Аттилой, то приблизительно то же самое думал в этот момент французский император о русских, наблюдая из кремлевских окон пылающую Москву. Такого он не видел ни в одном из многочисленных европейских городов, что ему пришлось брать в своей жизни. Если верить воспоминаниям очевидцев, то, глядя на огненное зарево и ощущая на своем лице жар бушующего пламени, Наполеон с изумлением произнес: «Москвы нет более. Я лишился награды, обещанной войскам! Русские сами зажигают… Какая чрезвычайная решительность. Что за люди! Это скифы!»

В том, что Москву сожгли сами русские, французский император ничуть не сомневался. Главным виновником пожара Наполеон до самой смерти считал московского градоначальника графа Ростопчина, называя его не иначе как «поджигателем» и «сумасшедшим». В своем письме царю из Москвы, на которое он так и не получил ответа, Наполеон, пытаясь оправдаться, пишет:

Красивый, великолепный город Москва не существует; Ростопчин ее сжег. 400 зажигателей пойманы на месте преступления; все они объявили, что жгли по приказанию губернатора и полицмейстера; их расстреляли… Так поступали начиная с Смоленска и пустили 600 000 семейств по миру. Человеколюбие, интересы Вашего величества и этого обширного города требовали, чтоб он был мне отдан в залог, потому что русская армия не защищала его; надобно было оставить в нем правительственные учреждения, власть и гражданскую стражу. Так делали в Вене два раза, в Берлине, в Мадриде; так мы сами поступили в Милане пред вступлением туда Суворова. Пожары ведут к грабежу, которому предается солдат, оспаривая добычу у пламени.

По свидетельству французов, когда в Москве начались пожары, они не нашли в городе ни одной пожарной трубы – все оборудование вывезли по приказу градоначальника. Любопытно, что сами русские, хорошо знавшие колоритную фигуру Ростопчина (в этом человеке удивительным образом сочетались организаторские способности, позерство и зазнайство), говорили о графе, что «в нем два ума, русский и французский, и один другому вредит». Сам Ростопчин, объявивший себя главным российским патриотом, свое участие в поджогах то признавал, гордясь этим, как подвигом, то категорически отрицал, трезво оценивая ужасные последствия трагедии. Следует также признать, что после ухода оккупантов граф сделал немало, чтобы снова обустроить город и помочь москвичам.

На самом деле, вольными или невольными организаторами пожара являлись обе противоборствующие стороны. Помимо русских (как поджигателей, так и тех, кто, в спешке покидая город, просто оставлял незатушенными свои очаги) виновными были, конечно, и сами французы. Сразу же после того, как был занят город, в нем начались грабежи, мародерство и пьянство. В этих условиях пожаров в Москве избежать было нельзя. Как свидетельствует история, пожары в городе возникали всякий раз, когда там накалялась политическая ситуация и начинались народные волнения. Несколько раз Москва выгорала, по свидетельству летописцев, полностью. Пожар 1812 года стал последним в этом страшном огненном списке. Из 8771 жилой постройки сгорели 6341, из 387 государственных и общественных зданий сгорело 191.

В какой-то степени виновником московского пожара можно считать даже Петра I. Стремясь как можно быстрее украсить Петербург, царь в 1714 году повелел запретить строить каменные дома в Москве: все каменщики в обязательном порядке направлялись в петровский «парадиз». Много лет спустя этот приказ отменили, но к моменту наполеоновского нашествия Москва оставалась в основном деревянной, была застроена беспорядочно и хаотично, так что побороть огонь в пылающем городе мог разве что вселенский потоп.

Пожар 1812 года оказался столь силен, что Наполеону пришлось покинуть Москву: языки пламени охватывали уже кремлевские стены, а стекла во дворцах стали лопаться от жара. Как вспоминает один из очевидцев, когда свита Наполеона покидала Кремль, чтобы перебраться в загородный Петровский дворец, им пришлось идти сквозь дым и падающие со всех сторон искры: «Мы шли по огненной земле под огненным небом, между стен из огня».

Впрочем, настроение корсиканцу русские испортили еще до вступления в Москву. Французский император рассчитывал на триумфальный въезд в город и готовился принять депутацию горожан с ключами от древней русской столицы и просьбами о пощаде. Вместо этого ему долго и безрезультатно пришлось топтаться в московском пригороде, пока разведка наконец не донесла, что город пуст.

Следующая новость встревожила корсиканца еще больше: русская армия, пройдя Москву насквозь, исчезла, словно провалившись сквозь землю. Это редчайший случай в практике Наполеона: великий полководец потерял армию противника на две недели! Когда же разведка ее наконец обнаружила недалеко от Москвы в Тарутине, то причин для беспокойства только прибавилось. Предприняв мастерский маневр, Кутузов не только вывел свои войска из-под удара противника, но и расположил их таким образом, что поставил под угрозу основные силы французов и все их коммуникации. Наполеон, формально получив то, что хотел, – Москву, оказался заблокированным в городе, как в мышеловке.

Неоднократные попытки наладить контакты с царем, чтобы заключить мир, провалились: Александр I даже не желал об этом слушать. В результате дезертирства, ударов партизан, голода и болезней французские полки таяли и теряли боеспособность на глазах. Что было закономерно. Наполеон сам совершенно точно подметил, что командует армией наступления, а не обороны, ей противопоказано стоять на месте. В это же самое время русские войска постоянно укреплялись.

В середине сентября положение Наполеона стало уже без всякого преувеличения критическим: в Москве и ее окрестностях, безостановочно разлагаясь и теряя моральные и физические силы в бессмысленном ожидании, томились 95 тысяч французов. К югу от Москвы, под Калугой, стояла уже 110-тысячная армия Кутузова – свежая и полная желания драться. Есть свидетельства, что в создавшейся проигрышной ситуации французский император всерьез думал даже о том, чтобы спровоцировать в России крестьянское восстание, благо память о Пугачеве в народе еще жила. По некоторым данным, делались даже наброски манифеста к российскому крестьянству.