Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

• Название: Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
• Автор: Александр Майоров
• Издательство: Издательство «Права человека»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-7712-0032-8

Автор повествует от первого лица о событиях 1980–1981 годов. Этот период Афганской войны чрезвычайно мало освещен отечественными и зарубежными исследователями. Многие факты, приводимые в книге, никогда и нигде прежде не публиковались. К книге прилагаются черно-белые репродукции подлинных рабочих карт боевых действий и дислокации войск из личного архива А. Майорова.

Книга написана в жанре документально-исторического повествования от первого лица и по сути является исповедью.

---

— Не дай ему, Господи, опять нас околпачить.

— Вы не допустите, — твердо и ободряюще сказал мне Петрохалко.

В девять без пяти минут мы с полковником Алексеем Никитичем Карповым — оба в форме для повышения уровня официальности — вошли в приемную Председателя правительства и неожиданно столкнулись там со Спольниковым и Наджибом, выходившими от Кештманда. Поприветствовали друг друга прохладно, лишь за руки поздоровавшись, и не сказав при этом ни слова. Курносое лицо Наджиба ничего не выражало, никаких эмоций. А вот по лицу Спольникова явно блуждала нахальная ухмылка. Оба вышли из приемной Председателя с такой скоростью, что Карпов обронил им вслед: «Очумелые».

Чтобы выиграть несколько секунд для оценки ситуации, я попросил Кештманда повторить сказанное. Вижу: он мою уловку разгадал, по его большому лбу мелькнула тень, а вокруг черных глаз прорезалась сетка морщин. Он умел владеть собой и потому четко, неторопливо, отделяя слово от слова, произнес:

— Председатель СГИ Наджиб и генерал Спольников мне только что доложили: преступление совершено переодетыми душманами.

Я вспомнил ухмылку Спольникова.

— Нами проведено расследование преступления на месте. К сожалению, оно совершено воинами 40-й армии.

— Не может быть! — И, хитро глядя на меня, Кештманд сказал о необходимости еще раз все проверить.

— Сегодня же это и сделаем. В состав комиссии прошу включить одного из ваших заместителей.

Затем я долго и путано плел извинения за случившееся. Дескать, война, у не$ свои трагические издержки. Но все это звучало неубедительно… Кештманд слушал молча. Он понимал мое состояние. Но помочь ничем не мог. Весь запас унизительно-извинительных слов у меня кончился. Я чувствовал, что мои лоб и спина стали влажными. А он — спокоен. Как знать, может быть, получал удовольствие, видя меня в таком состоянии.

Я почувствовал, что чаша позора испита мною до дна, и уже спокойно и уверенно изложил Кештманду суть превентивных мер, вводимых в стране для предотвращения волнений.

— Хорошо, — согласился Председатель правительства.

Я облегченно вздохнул, мы попрощались, и он, как подобает, пожелал мне удачи.

Кабинет главы правительства я покидал с ощущением перелома в позвоночнике. Перед глазами снова возникла ухмылка Спольникова.

А тем временем меня дожидался командарм Борис Иванович Ткач. Понимая его тревогу в связи с ЧП, я пригласил его в кабинет.

Генерал-лейтенант Ткач командовал армией около года. Это был коренастый чернявый украинец «з-пид Полтавы», хитроватый, всегда старавшийся что-нибудь выгадать для армии и для себя. С обязанностями командующего в целом справлялся,“но положение дел всегда оценивал с некоторым «резервом». В боях бывал нечасто, больше пребывал в Кабуле, занимаясь административными делами армии. В последнее время предпочитал не появляться у меня для утренних докладов, а сообщал обо всем по телефону.

Тому предшествовала заминка в наших отношениях. После нескольких его докладов у меня в офисе я поделился с ним рекомендацией начинать утро со стакана хорошего крепкого чая. Он, не поняв намека, сказал, что употребляет «кохфий». Вскоре кто-то из его ближайших подчиненных растолковал ему, что Главный военный советник, будучи человеком некурящим и непьющим, обладает обостренным нюхом. Когда эта информация была правильно усвоена генералом Ткачом, он перестал ходить ко мне на утренние доклады, а связывался по телефону. Добавлю, кстати, что крепкая дружба связывала Ткача со Спольниковым, а третьим у них был посол.

Мне было известно, что в управлении ГВС командарма-40 называли между собой длинным прозвищем «В огороде бузина — у Кыиве дядько». Я на это сердился: командарм есть командарм и его авторитет надо поддерживать. Но иной раз и я срывался…

— Товарищ генерал армии, — четко, как курсант, произнес генерал Ткач, — вам передает привет командующий войсками ТуркВО генерал-полковник Юрий Павлович Максимов.

— Спасибо.

— Он просил доложить: ему передали из Москвы, что виновниками чрезвычайного происшествия под Джелалабадом являются душманы, переодетые в советскую форму.

Так вот, оказывается, с чем пожаловал ко мне командарм.

Он продолжал:

— Командующий приказал мне это подтвердить.

— Подтвердил?

— Так точно!

— Устно?

— Шифровкой. Мне так выгоднее, — доверительно сообщил командарм.

Терпение мое лопнуло.

— Выгодно, командарм, в одно место влезать, а из другого выглядывать. Да, только говорят, это не совсем чистоплотно.

— Мне приказали, — начал скисать Ткач.

Бог мой, подумал я, значит и Максимова, интеллигентного, покладистого и доброго человека втянули в эту грязную ложь. Или я действительно чурбан с глазами? Все видят то, чего я не вижу и не понимаю.

— Где сейчас находится командующий?

— Пока в Ташкенте. Через двое суток вылетает в Москву на съезд.

Вошли Самойленко, Черемных и Бруниниекс.

— Все согласовано, приказ вступил в силу, — доложил Черемных.

— Тебе, Владимир Петрович, и тебе, Виктор Георгиевич, еще раз надо тщательно расследовать происшествие на месте. С вами полетит один из заместителей Кештманда. Пригласите с собой и Наджиба, или его заместителя. Возвращайтесь не позднее 18–19 часов.

Я повернулся к Ткачу и спросил, кому он больше всего доверяет в армии — как себе.

— Начальнику особого отдела армии, — выпалил, не задумываясь, Ткач.

— Его и направь в полет с ними, — я кивнул в сторону Черемных и Самойленко.

— А он мне не подчинен. — И добавил, как будто специально для меня, ничего не смыслящего в субординации: — Он чекист.

— А ты, Ткач, случайно сам в прошлом не был чекистом? (Я чуть было не сказал: «стукачом».)

— Никак нет, оперативником я не был.

— Запомни, командарм, все, что находится под флагом армии, подчинено командарму!

— Так точно!

Разговор был окончен. Я попросил Бруниниекса пригласить ко мне на 12.00 полковника Халиля и его советника генерала Бровченко.

Я вновь остался один.

У пуштунов в дополнение шариата есть еще кодекс чести «Пуштун-Валай». Его нарушение карается смертью. Так неужели пуштун Наджиб нарушил этот кодекс? А Максимов?.. Неужели он не понимает, что его втягивают в нечестную игру?

Звонить ему и разговаривать с ним я не буду!

В 11 часов пришел Бруниниекс и доложил, что боевые 250 действия ведутся по плану. В Кабуле и Джелалабаде сохраняется спокойствие. И добавил: внешнее.

Ну слава Богу!

В 12 часов прибыли Халиль Ула и его советник гене-рал-майор Бровченко. Тепло поприветствовали друг друга.

— Скажи, комкор, мусульмане способны изнасиловать мусульманок, а потом расстрелять их вместе со свидетелями своего преступления?

— Нет, — не задумываясь ответил Халиль. — Их самих и их потомков до седьмого колена проклянет за это Аллах. — И он зашептал молитву.

Затем продолжал:

— Приказ получен, будет выполнен. Ни в Кабуле, ни в Джелалабаде волнений не допустим. Да поможет нам Аллах. — И опять молитва.

Мы попрощались.

В 14.00, в 16.00 и в 18.00 Бруниниекс, Степанский и Петрохалко докладывали мне оперативную обстановку в стране. Наши действия совместно с действиями афганских воинов проходят согласно приказу. Группа Черемных из Джелалабада вылетает в 18.30.

Около 20.00 Черемных и Самойленко докладывали мне:

— Все подтверждаем. Наши злодеи совершили преступление.

Условились, что завтра в 9.00 мы втроем с переводчиком Костиным и Вакилем — заместителем Кештманда, летавшим в Джелалабад для участия в расследовании, — пойдем на доклад к Председателю правительства ДРА.

— Командарма-40 пригласить? — спросил Черемных.

— Обязательно! — ответил я.

Самойленко на всякий случай напомнил, что Вакиль приходится Бабраку то ли троюродным, то ли сводным братом.

— Родословная вождя тут ни при чем, — буркнул я.

— Москва молчит? — спросил Черемных.

— Молчит, — подтвердил я.

— Значит, будет буря… — и он зло засмеялся.

— Не окажись злым пророком… Все. Все свободны. Отдыхайте.

За пятью высокими окнами в мавританском стиле, с витражами, изображавшими сюжеты древнеисламской мифологии, ярко светило февральское солнце. В Кабуле чувствовалось приближение весны. Несмотря на ужесточение нами режима комендантского часа, на улицах стало заметно оживление. Природа и жизнь людей противились войне.

В кабинете Председателя правительства ДРА Кештманда одиннадцать человек (что за навязчивое число!). Шестеро советских — генералы Черемных, Самойленко, Ткач и я — все в форме с орденскими ленточками на тужурках, полковник Карпов, тоже в форме и переводчик Костин в штатском. Афганская сторона представлена, помимо хозяина кабинета, генералами Бабаджаном и Голь Ака, тоже в форме, заместителем Председателя правительства Вакилем и сидящим вдали от нас на банкетке возле низкого столика помощника, или секретаря, Кештманда с блокнотом и карандашом в руке.