Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

• Название: Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
• Автор: Александр Майоров
• Издательство: Издательство «Права человека»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-7712-0032-8

Автор повествует от первого лица о событиях 1980–1981 годов. Этот период Афганской войны чрезвычайно мало освещен отечественными и зарубежными исследователями. Многие факты, приводимые в книге, никогда и нигде прежде не публиковались. К книге прилагаются черно-белые репродукции подлинных рабочих карт боевых действий и дислокации войск из личного архива А. Майорова.

Книга написана в жанре документально-исторического повествования от первого лица и по сути является исповедью.

---

Виктор Георгиевич докладывает. Слушать все это в третий раз у меня нет уже ни сил, ни желания. Осматриваю кабинет. Он огромен. Потолок высок и украшен изящной лепниной. А по центру — огромная хрустальная люстра на несколько тысяч ватт. Есть в кабинете официальный двухтумбовый стол. К нему, как принято в Европе, приставлен стол для нескольких собеседников. За этим столом, на полумягких стульях и сидим мы теперь. Лишь Карпов, переводчик и секретарь расположились в стороне. Карпов, приставив стул слева от меня, дышит мне почти в ухо.

Когда Самойленко дошел до слов сержанта о «молодках», Костин на мгновение замялся, испытывая трудность с переводом. И в этот момент Вакиль, бросив несколько непонятных для Костина слов Председателю, обменялся с ним молниеносным взглядом. Оба нахмурились. А Бабаджан с Голь Ака опустили глаза. Черемных пылал яростью. За моей спиной тяжело дышал Карпов. Невозмутимый Ткач, тихо сопя в чашечку, медленно пил кофе и поглядывал на меня.

Кештманд глядел поверх наших голов в одну точку и тоже казался невозмутимым.

Самойленко продолжал печальный рассказ. А я все разглядывал мягкие низкие диваны с маленькими подушками, мягкие низкие банкетки, хрупкие изящные столики. Посетителям должно быть удобно. Муллы, дехкане, дуканщики, поэты, писатели…

Смотрю на Бабаджана, замещающего теперь министра обороны, и думаю о том, как тесен мир…

…В 1975 году я был председателем Государственной экзаменационной комиссии по выпуску слушателей Академии Генерального штаба ВС СССР.

Экзамен по военной стратегии сдавала группа из пяти афганских военнослужащих, среди которых был и Бабаджан. Билеты, подготовка к ответу, ответы и вопросы экзаменаторов — все как принято. Пятеро членов комиссии не особенно налегали на афганцев, видя их довольно поверхностные ответы и понимая значение «интернациональной дружбы». Однако ответы Бабаджана совсем уж никуда не годились. После экзамена члены комиссии определили, учитывая «политический момент», завышенные оценки слушателям. Объявить эти оценки я поручил председателю подкомиссии генерал-майору Шиашвили, первому заместителю начальника штаба Закавказского военного округа.

Наступил торжественный момент, афганцы выстроились в ряд перед комиссией. На правом фланге стоит с гордо поднятой головой Бабаджан. Я в стороне от членов подкомиссии у окна.

Шиашвили торжественно произносит звания, фамилии и имена троих подполковников и объявляет им оценку по военной стратегии — «хорошо»! Бабаджан, которого в этом списке не было, не мог скрыть своей растерянности, побледнел.

Шиашвили зычно продолжал:

— Генерал-майор Бабаджан — оценка «удовлетворительно». И тут Бабаджан, словно подкошенный, валится перед строем на пол. Строй нарушается, в аудитории замешательство.

— Вай-вай, зачем так! — сокрушается Шиашвили, — зачем так?

— Спокойно, генерал, — говорю ему, — позовите медсестру.

Тем временем Бабаджан пришел в себя и, прислонив ладонь к лицу, зашептал что-то про Аллаха.

Майор-афганец докладывает Шиашвили:

— Он племяник Мухамеда. Толко «отлично». Пиши кназу «отлично».

Бабаджан поднялся.

— Оценки утверждаю, — объявил я и вышел из комнаты.

Самойленко продолжает размеренно докладывать, Костин переводит:

— Понимаешь, концы в огонь!

У Костина опять заминка. Видимо, нет у афганцев такой идиомы. Выручает Вакиль. Ткач все пьет кофе. Горит что ли у него внутри? — слегка раздраженно думаю я. Черемных сверлит его серыми глазами. Карпов жарко дышит мне в шею.

Самойленко продолжает доклад. Кештманд молча и невозмутимо слушает его. Секретарь строчит и строчит.

А я почему-то снова и снова возвращаюсь в мыслях к истории с Бабаджаном.

В тот день ближе к вечеру мне позвонил Ахромеев:

— К тебе сейчас подъедет Николай Алексеевич от «ближних».

— Кто это?

— Приедет — узнаешь, — недовольно буркнул Сергей Федорович.

Николай Алексеевич «от ближних» оказался высоким, худощавым, стройным и улыбающимся человеком.

— Вам, Александр Михайлович, привет от Семена Кузьмича. — И, не дав мне сообразить, о ком речь, добавил: — Он вас помнит по Чехословакии.

— Цвигун?

— Так точно!

— Но, полагаю, вы не ради этого приехали.

Генерал-лейтенант улыбнулся:

— Тут, видите, накладочка получилась.

— Какая?

— С оценкой генералу Бабаджану.

— Да, это верно, погрешил я против совести, поставил ему «удовлетворительно».

— А надо «отлично», — и он сокрушенно развел руками: дескать, ну что тут можно поделать, надо — значит надо. И все тут!

— Вы шутите?

— Таково мнение нашего руководства.

Еще некоторое время мы препирались, но каждый остался при своем мнении.

Оценку Бабаджану я не стал исправлять. На прощание Николай Алексеевич сказал мне, улыбаясь:

— Очень жаль, могут быть осложнения.

— Со мной?

— Что вы. Межгосударственные.

В то время, еще не будучи слишком хорошо знаком с манерами «ближних», я полагался на реальные результаты прохождения службы тем или иным человеком, на его деловые качества, а не на всесильность «ближнего» ведомства. Конечно, это может показаться наивным — ведь не мальчиком я был в 1975 году. Но объяснение такой наивности есть: министр обороны Андрей Антонович Гречко всячески старался оберегать командующих даже от косвенного на нас влияния этих «ближних».

А вот Ткач шел уже «верной дорогой» — считал самым доверенным своим лицом в армии начальника особого отдела.

Все течет, все меняется… Меняются и люди…

— Сержант и старший лейтенант К. в своем преступлении сознались. Остальные также сознались, — закончил доклад Самойленко.

Кештманд молчит. Ткач дробно стучит чашечкой о блюдце. Черемных натянут струной. Бабаджан и Голь Ака шевелят губами, Вакиль со страхом и мольбой смотрит на Кештманда.

Затем Самойленко высказал наши сожаления и извинения за случившееся.

Кештманд, молчавший до тех пор, заговорил, и его слова явились для нас неожиданными. Вместо того, чтобы принять наши извинения, глава правительства, хоть и осудил наши издевательства над гражданским населением, но значительную часть вины за это возложил и на самих афганцев — мол, афганская сторона своей дикостью и неорганизованностью допустила подобное к себе отношение. И он просит у нас прощения за это.

Вероятно, Кештманд заранее обдумал свои слова — его заявление бросило нас на самое дно позора. Мы чувствовали себя подавленными и уничтоженными, мы сгорали от стыда. Мы получили урок восточной этики.

Но пора было говорить и о мерах, предпринимаемых советской стороной. Черемных докладывал четко, кратко и оптимистично. Суть его слов сводилась к тому, что положение повсеместно контролируется. Распространяться же о боевых действиях, комендантском часе и тому подобном сейчас, когда нам только что досталось на орехи, было бы вряд ли уместным.

Кештманд поблагодарил нас и как бы между прочим заметил, что послезавтра, в святую пятницу, товарища Бабрака Кармаля будет принимать Леонид Ильич Брежнев.

— И слава Аллаху! — и все афганцы повторили за ним восславление Аллаху.

Уже выйдя из дворца, я сказал Ткачу:

— При повторении подобного все свои силы и авторитет употреблю на то, чтобы содрать с твоих штанов лампасы.

— Так точно! — согласился он.

— Если бы ты с такой же регулярностью бывал в войсках, с какой по утрам кохфий пьешь, дела шли бы иначе.

— Так точно!

В моей приемной дожидались моего возвращения от Кештманда генералы Шкидченко, Коломийцев, Сафронов, Бруниниекс, Петрохалко, Степанский, Аракелян. Вошли в мой кабинет, обсудили только что состоявшуюся встречу, оперативную обстановку, не забыли и о близившейся встрече нашего Генсека с Бабраком.

— Я бы этого дядька з-пид Полтавы — в шею!.. — горячился Черемных. — Его войска…

— Наши войска, советские, Владимир Петрович. Дас Бог, все успокоится. Давайте лучше подумаем о военной кампании на март-май, об укреплении границы.

Я предложил привлечь для этого максимально возможные силы и средства:

— До 140–150 батальонов, имея в резерве еще 30–40 батальонов, способных немедленно включиться в бои; всю авиацию, весь состав боевых и транспортных вертолетов; всю артиллерию и другие средства.

Особое внимание следовало уделить районам: Джелалабад, Кабул, Хост, Ургун, Кандагар, Файзабад, Кундуз, Баглан, Мазари-Шариф, Шиторган, Меймене.

Мы намеревались освободить от моджахедов 25–30 уездов и волостей, окончательно укрепить народно-демократическую власть в 70–80 уездах и волостях.

Предстояло тщательно разработать план реального прикрытия госграницы с Пакистаном. Об этом мы собирались поставить в известность и академика министра Лoэка — но лишь в необходимых пределах.